Под Новый год в горах выпал еще больший снег, и все мужчины вышли чистить свою единственную дорогу.

В домах женщины тут же принялись готовить угощение для встречи любимых с друзьями.

У Лары подошло тесто для трёх пирогов, тонких с сыром, над которыми необходимо произнести молитву.

Цветлинцы уже знали этот обычай древнего народа, прошедшего свой путь от скифо-сармато-алан через весь Восток и всю Европу – в Кавказские горы, для полного забвения и одиночества на долгие века. Это аланы-осетины, сохранившие своё сердце высоко в горах, от которых произошли мы с Ларой.

Здешние мужчины научились стоять торжественно и молча, как кавказцы, вокруг стола с тремя сакральными символами единства людей, слушая обращение к Богу этой женщины на незнакомом древнем языке – с молитвой о них обо всех. Уходя, они спрашивали, когда в следующий раз она будет готовить «священные колачи».

Лара поначалу кормила и Марко, и Славко, и Круно, и других одиноких, у кого обед чаще всего состоял из одной только векии. Те с видимым смущением стали приносить продукты и мечтать вслух, чего бы им больше всего хотелось съесть.

Теперь у многих был свой очаг. У Киры, ко всему прочему, на столе стояло большое блюдо свежесваренных креветок к пиву для того, кто зайдёт вместе с Ёжи.

Лена замерла у окна, посматривая иногда, как печётся сибирский пирог с рыбой. Она ждёт, и ей снова кажется, что сейчас из смертельных объятий тайги, с её снежным бездорожьем, вырвется, наконец, грузовик отца.

Он войдёт и поднимет её высоко-высоко на вытянутых руках, а мама ласково скажет:

– Иди скорее, отец, мой руки, всё стынет на столе.

Они сядут своей маленькой и счастливой семьёй за стол, и Лена, как заворожённая, будет смотреть в синие-синие, всегда смеющиеся глаза отца.

И она заплакала от невозвратности той жизни в той стране.

Год назад многим приснилась графиня, причём, как стало известно позднее, в ту самую ночь, когда особенно неистово выл пёс из села за горой. Мицика волновалась и из всех сил поддерживала его. От этого проснулся Штефан. Он тихо встал, стараясь не разбудить Лару, и слушал, стоя во дворе, зов пса, полный тоски и ужаса.

По дороге в заброшенное село уже наливались цветлинские виноградники, на скамейках напротив них допоздна засиживались за разговорами виноделы, и им казалось, что они ощущают движение соков в лозах.

Но на полпути к селу, где заканчивались виноградники, всё останавливалось. Дальше была пустота с доживавшим свою несчастную жизнь псом.

Кто-то беспощадный, как время, погасил очаги, оставив полусгнившие оскалы домов и сараев. И некому было возродить движение жизни. А сострадание жалостливой Мицики, долетая к одинокому сердцу, не побеждало тоску. И каждую ночь посреди ночи тревожил мир рыдающий по-собачьи голос.

Штефан вернулся в дом и попытался снова заснуть. И тогда ему приснилась графиня. Вид её был ужасен, Штефан во сне подумал, вот отчего воет пёс. Там её темное царство, и этот последний страж борется все ночи с нею или с её призраком.

В ту же ночь графиня грозила пальцем Ёжи, отчего тот, не просыпаясь, прижался к Кире и тяжело вздохнул, но вспомнить во сне ничего не мог.

Гробовщик увидел графиню, она пристально смотрела ему прямо в глаза. Он похолодел, но нашёл в себе силы отвернуться. И графиня, хохоча, выстрелила ему в спину.

Он почувствовал резкую боль, пришедшую со спины к сердцу, мгновенно покрылся липким потом и только тогда проснулся, томимый тяжестью не только в душе, но и во всём теле.

Выстрел, который прозвучал вскоре, полоснул по сердцу Цветлин, показав, что Бог создал его таким же, как создал все остальное, где счастье и несчастье составляют одно целое – называемое жизнью.

Неделю спустя после ночного кошмара многих цветлинцев Лена с Аидой отправились прогуляться по дороге, ведущей вверх от дома Штефана. Лене нужно было сказать Аиде что-то очень важное.

Она прошла вперед, потому что Аида, увидев во дворе Лару, которая вешала постиранное бельё, остановилась, чтобы ответить на пару её вопросов.

Отставшая на минуту-две Аида, едва вступив за поворот, увидела невероятную картину: Лена с чрезвычайной быстротой мелькала между деревьями в лесу Штефана, явно стремясь наверх, а на дороге у синего «ауди» сидел на корточках человек и прицеливался в неё из пистолета.

Аиду он не видел.

Давор научил её не бояться смерти, она и не думала о ней, когда прыгнула на того человека, и её, оглушенную словно взрывом, отбросило в сторону.

Она лежала, уткнувшись лицом в землю, и приходила в себя, не смея пошевелиться. Но была тишина, она подняла лицо и медленно повернула в сторону человека.

Тот сидел с окровавленной грудью и остекленевшим взглядом.

Она вскочила вся в крови, в его крови, и закричала Лене, она звала её, и сама побежала к ней в лес, карабкаясь так же, как прежде Лена.

И обе услышали выстрел. Человек с развороченным нутром, улыбаясь, выстрелил Аиде в спину.

Давор был страшен. Он сорвал серьгу с уха и вырвал из подбородка, как зверь, когтями, амстердамский бриллиант Бранко, оттого был весь в крови. Цветлинцы шарахались от него, Давор впервые был столь устрашающ в своей прямой связи с вопросом смерти.

Аиду он оставил на цветлинских женщин, в дом больше не входил и во двор не выходил. Он закрылся в сарае, где стояли его заготовки.

Несколько раз в сарай пытался проникнуть падре, но тот захлопнул перед его носом дверь.

Давор лежал в своей ладье и беседовал с Господом. Он не упрекал и даже не протестовал, он теперь боялся смерти – не своей, а её смерти!

Круно и Бранко уже давно выкопали могилу, но не там, где диктовал порядок, заведённый Давором, а в самом центре, напротив входа, причём, оба, не сговариваясь, сразу направились с заступами к тому месту.

Лена почернела лицом, у неё открылось кровотечение, и все узнали, что она, оказывается, была беременна.

Когда перед мужчинами встал вопрос, куда деть автомашину мёртвого киллера, кто-то предложил перебить номера, перекрасить и наградить единственных, кто не имел своего автомобиля в Цветлине. В остальных семьях их было по два, по три и более.

Но братья решительно отказались, и не потому, что Иво никуда не ездил, а потому что не любил крови, и Габриэл тоже… предпочитал всему векию.

И когда уже зарыли киллера где-то далеко в ничейном лесу да так глубоко, чтобы дикий кабан не вернул его ни в каком виде снова в этот мир, вопрос об автомобиле ещё не был решён.

Решили его с подачи «Горана-полицая», который вне службы был человеком, различавшим добро и зло.

Но это осталось государственной тайной Цветлина.

Вечерами, отцепив от себя массагетскую царевну и пригубив с друзьями глоток-другой вина, принесённого Штефаном после очередной игры от любителей «belot», я шла в свою комнату, чтобы за столиком у окна почитать из ноутбука что-либо из того, что заложила в Москве перед отъездом, или просто ощутить себя в ночном мире Загорья.

Отведённая мне комната располагалась в торце дома, из её большого окна я могла видеть только подножье штефановой горы и развилку: днем по левую сторону были видны на горах и в низинах другие деревни, их сады, нивы и виноградники.

Я уже говорила, что вправо дорога вела только к цветлинским виноградникам, а дальше становилась тупиком, потому что, огибая гору, она шла к тому самому селу, которое ночами будоражило мир голосом своего единственного живого существа.

Тем поздним вечером отчётливо проскрипел снег под неторопливым, даже тяжеловатым шагом человека высокого роста, которого я увидела только со спины.

В цепи ночных фонарей улицы последний был вровень с торцом этого дома, он высветил человека, когда тот уже сворачивал вправо, и хотя он шёл не быстро, всё же чувствовалась его целеустремлённость.

Я знала, что зимой в ночи никто никогда не ходил в ту сторону, и стала ожидать, что он сразу же повернёт обратно.