Шедшая впереди женщина с двухлетней девочкой обернулась и засмеялась. Так они тогда и познакомились – Лара и Лена.

Вместе они прошлись по центральной площади Гардини, при этом к ним несколько раз приставали местные «чайки»– профессиональные ухажёры по всему хорватскому побережью Адриатики, и девушкам пришлось заинтересоваться выставкой «Разведение олив и виноградарство в античную эпоху», сделав вид, что сейчас же спустятся в выставочный полуподвал.

На самом деле они нырнули в крошечное кафе у старой ратуши, заказали себе по чашечке кофе, а малышке взбитые сливки. Кто-то опять попытался пристать, но они дружно, по-русски, отмели его.

– Что ты здесь делаешь, Лара?

– Еду в Нидерланды, меня везёт мой дальний родственник.

– В Нидерланды? – заинтересовалась Лена.

И Лара рассказала свою короткую историю Лене, русской девушке из Сибири.

Штефан через небольшой промежуток времени тоже знал историю будущих бельгийских иммигрантов, еще не видя Лары, не подозревая, что она вырвалась побродить по городу, чтобы прийти в себя от грубости и хамства певца, становившегося всё более труднопереносимым с тех пор, как они покинули Беслан.

Поздно вечером он привёз их в Вараждин, где ни в одной гостинице мест не нашлось: был июльский наплыв туристов.

Массагетская царевна мгновенно приникла к душе Штефана. Едва только он взял её, как котенка, на руки, чтобы отнести в свою машину, она крепко прижалась к нему своим крошечным телом, обвив ручками шею, чего никогда не делала с певцом.

Мать Штефана, была известна сельчанам как самая добрая и сердечная женщина, особенно с детьми. Тогда еще Цветлин был густо населен, детей было много, и все любили тетю Минкицу.

Она собирала целебные травы и цветы, как древняя ведунья, и возила их на продажу в Словению. Стараясь прокормить двоих детей после смерти мужа, она продавала также разные деревянные поделки: ложки, лопаточки, половники. Возвращалась Минкица всегда с полной торбицей за спиной, и дети Цветлина ждали её с нетерпением, стараясь помочь, а по дороге жевали розданные им гостинцы. Многие, кто был еще беднее, находили еду и приют в этом доме.

Когда этот незнакомый измученный ребенок доверчиво прижался к Штефану, и он услышал стук маленького сердца, что-то отозвалось у него из глубин души.

В конце концов, ему ничего не оставалось, как поздно ночью привезти их к себе домой и уложить спать, выделив Ларе с ребенком спальню, а певцу комнату с террасой над двором. Как он понял, эти двое не были ни супругами, ни любовниками.

Но на следующий день все будущее благополучие Лары в Нидерландах вмиг лопнуло, и началось то, что не могло присниться ей в страшном сне ни в Беслане, ни в Москве, ни по приезде в древнюю и роскошную, как мечта, Пулу.

С утра Штефан отвез певца к тем, кто мог переправить его с Ларой через границу, сам же вернулся домой, не подозревая, что певец уже всё решил для себя и развернул широкую рекламную кампанию в «гостильнице». Он предлагал каждому «настоящую российскую жену», добавляя в это понятие, кроме чрезмерного трудолюбия, ещё и восточный элемент рабской покорности.

Обо всем этом Штефан узнал позднее от своего знакомого, к которому певец тогда обратился непосредственно.

В то же время певец наметанным глазом уже оценил ситуацию одинокого и вполне благополучного Штефана, с особняком, усадьбой, хорошим автомобилем, поймав однажды его внимательный взгляд на Лару и заметив мгновенно возникшую детскую привязанность «пираньи» к доброму Штефану.

Он сделал надлежащие выводы, и еще через день, когда уже была достигнута договоренность с теми, кто брался помочь перейти в Словению, попросил Штефана завезти его к своему парикмахеру, чтобы тот привёл его в более подходящий для Запада вид.

Штефан был так ошеломлён, когда увидел певца, словно преображённого в негра-альбиноса – с белой гривой вокруг тёмного лица с широким носом, что остальное пропустил мимо внимания.

На самом деле гораздо важнее было то, что певец передал для Лары 350 евро и обещал появиться завтра, а сейчас он явно спешил всё по тому же пограничному делу.

Штефан принес деньги Ларе, и та долго смотрела на них, разгадывая в этом символе гораздо больше, чем Штефан.

По-видимому, через какое-то время оглядываясь назад, певец в результате своих нечистых помыслов вдруг открыл для себя, что ничего преступного ему вменить нельзя, потому что судьба Лары неожиданно для него самого складывается удачно.

Он не продал её подобно сутенеру, не бросил с ребенком в чужой стране, он просто оставил её со всеми проблемами Штефану, судя по всему, приличному одинокому мужчине, что как нельзя лучше должно было устроить их всех.

И навсегда исчезнув из Цветлина, он продолжал названивать ей веселым голосом, демонстрируя родственные чувства и не остывавшую заботу о ней и «малышке», которую прежде называл не иначе, как «пираньей».

Звонил он из Словении, якобы посаженный в тюрьму полицией, отобравшей все его деньги, затем позвонил из Голландии, еще позднее он звонил уже из Бельгии, судя по его телефонной карте, номер которой она знала.

А Лара сидела в доме у Штефана, оглушенная шоком, в состоянии думать лишь об одном, не больший ли ужас ждал её, когда певец готов был не только продать её любому, кто снимет с его плеч заботу о ней, но еще выпрашивал под свою опеку её ребенка, которого порой, похоже, ненавидел?!

Штефан, вручив Ларе крохи от её средств, посланные заботливым родственником, еще не подозревал, кому помог выбраться из страны. Про свои деньги Лара сказала ему не сразу, а только когда пришла в себя и обратила, наконец, внимание на хозяина дома, под крышей которого продолжала жить и пользоваться радушным гостеприимством.

Массагетская царевна уже постоянно висла на нём, весело смеялась, принимала подарки от всех, кто заходил проведать Штефана, и была вполне счастлива в его доме, как не была уже счастлива в своей маленькой жизни, ставшей такой трудной, кочевой.

А потом пришёл Иво со своей улыбкой и сладостями, массагетская царевна полюбила Иво.

Братья Иво и Габриэл, оба из когорты непримиримых противников графини, жили рядом со Штефаном.

Иво, с нежным, как у девушки, лицом, с вечной полу улыбкой, так сторонился всего чужого и чуждого, что отказывался где-либо работать за пределами дома.

Ещё была жива мать Иво и Габриэла, когда Штефан взял его с собой в Австрию, где работа, на взгляд Штефана, была не бей лежачего, но Иво, вернувшись, пожаловался матери, что ему было невыносимо трудно.

Штефан, со всей своей ответственностью за все, за что брался, не мог понять его, проще было решить, что тот не хочет работать и больше никуда его не тянуть.

Однако со временем стало ясно, что Иво – человек Цветлина, со всеми его предрассудками, псевдо мужскими принципами и заблуждениями. Оттого он не мог задержаться ни в Италии, ни в Швейцарии, куда еще дважды кто-то всё же его вытаскивал для хорошо оплачиваемой работы каменщика.

Денег у братьев хватало, когда их приносил старший брат Габриэл, работавший в фирме, где шили чехлы для завода автомобилей.

Иво пил тихо и дома, с такими же смирными друзьями. Габриэл шумно пил в любом баре, а если в своей «гостильнице», то с другом пел до полуночи.

Когда спускались все деньги, пригождался талант Иво вести домашнее хозяйство. В сарае у него всегда были традиционные осенне-летние заготовки: квашеная капуста, сушёные грибы, картофель, фасоль и прочее. Готовил Иво, как когда-то их мать, фантастически вкусно.

Друзья пили виноградное вино, принесённое от Томо или Симона, имевших лучшие виноградники в бывшем лесу графа Драшковича.

Иво не был ленив, наоборот, был способен работать день-деньской – он жил и делал всё, что необходимо для человека в этих горах, кроме ловли зайцев капканом и убийства кабанов.

Друзья приносили ему мясо убитого в соседнем лесу дикого кабана или пол зайца, но уже разделанное, как из магазина.