Здесь его кормили белым хлебом, Хаджи-Мурат смеялся над тем, что дивизию посылали вслед за бегущим врагом, присваивали кресты и золотое оружие – офицерами была сплошь российская аристократия.

После перенесённых тягот в Сибири, в Мексике, в Америке, он носился по дорогам империалистической войны, оказываясь в Польше, Румынии, Германии, легко справляясь с тем, что квалифицировалось как чудеса храбрости, получал награды, слыл среди вояк отчаянным смельчаком и верным товарищем.

Противник еврейских погромов, и мародерства, он стегал своих же нагайкой, а беззащитного писаря в полку – еврея Киселевича, которого всегда защищал, и русского, который спас его в Лос – Анджелесе, считал навеки братьями. И потому, когда в Бессарабии Дикую дивизию настигла весть о революционном перевороте, Хаджи-Мурат, не сходя с коня, поменял знамя.

Врожденное чувство справедливости вело горца прямым ходом к революционным идеям, а за ним шли другие, готовые подчиняться из-за его безудержной смелости и честности в людских отношениях.

Замбулах, тоже кавказец, с которым были вместе в Маньчжурии, теперь вахмистр конного полка, вступился за него перед офицерами Дикой дивизии.

Наутро верный Замбулах пришёл к Хаджи-Мурату уже рядовым, поскольку вчера вечером офицеры сорвали с него погоны, разжаловав в солдаты.

Он пришёл предупредить, что офицеры намерены убить его за сочувствие революции.

Хаджи-Мурат вооружился до зубов, оседлал очень хорошую лошадь и спокойно разъезжал среди них. Три дня он сам наступал на собрания офицеров, которые, в свою очередь, пытались спровоцировать его.

На третий день он подъехал к ним и заявил, что они не что иное, как сборище коров, но вот пришёл олень под топор, если они мужчины, пусть возьмут его.

На тот момент никто из офицеров полка, ни кавказцы, ни русские, не смогли так просто убить его.

Время братоубийственной войны уже стояло на пороге, ещё не переступив его.

В те дни Хаджи-Мурат ещё мог думать, что он недоступен врагам, особенно, на коне.

В сибирской Мехренге было холодно, как на Аляске – более сорока градусов, эскадрон Хаджи-Мурата и его лыжная рота вместе с другими взяли в кольцо белого полковника Чубаша. Двенадцать суток белогвардейцы, чуть больше полусотни человек, не сдавались врагу.

Бойцы Хаджи-Мурата шли через замороженные трупы своих же товарищей, и Хаджи-Мурат думал, найду полковника, разорву зубами на части, разрублю шашкой на куски, сколько хорошего народу погубил!

Когда, наконец, кольцо сжали, и белые оказались в плену, Хаджи-Мурат позвал из шеренги белогвардейцев: кто здесь Чубаш, выйди!

Предстал тридцативосьмилетний красавец, на голову выше Хаджи-Мурата.

– Бери оружие, я вызываю тебя драться один на один, – сказал он полковнику.

Тот стоял и молчал. Хаджи-Мурат не хотел бить безоружного и снова просил полковника драться по законам мужской чести.

Сам того не осознавая, когда-то давно, когда, Хаджи-Мурат не помнил сам, он отдал себя на волю Всевышнего и, видя веру в себя, Бог, как видно, хранил его, позволив иметь такую судьбу, когда он, пройдя через страны и континенты, через все тяготы и фронты, стал абсолютно бесстрашным воином.

В нём были задатки гражданина мира, который вырвался на просторы планеты. В нём было нечто такое, о чём знали уже повсюду – и белые, и красные – он стал легендой бесстрашия.

Сила и величие воина не всегда зависят от идеи и цвета знамени. Удар – не тот, которым на всём скаку рассекаешь неведомого всадника до его седла, а тот, когда ты побеждаешь своего врага, сражаясь один на один, и ты оказываешься более ловким и сильным.

Когда ты за смелость любишь врага, а он в ответ уважает твою силу и выкладывается до конца, чтобы оказаться достойнее тебя.

Но белому офицеру было не до наивного романтизма дикого горца, он отказался.

В штабе красных, куда были переданы пленные, тоже не было места идеализму кавказца в его поисках справедливости и достойных врагов.

Там белого героя быстро расстреляли.

Конь снова спас ему жизнь. Всю гражданскую войну под ним бывали два серых кабардинца под одним и тем же именем – Варнак, большой и малый.

Малый Варнак, пугливый под разрывами артиллерийских снарядов, при взятии Архангельска свалил Хаджи-Мурата и этим спас его.

И потому он за коня, в тот раз не своего, а красного комиссара, избил его хозяина. Комиссар имел неосторожность явиться к кавалеристам как политический вожак с требованием печати полка, не разнуздав своего коня после долгого пути, бросив его между брёвен.

Хаджи-Мурат своим бойцам, даже тем питерским рабочим, которых впервые сажал верхом и делал наездниками в своем эскадроне, всегда говорил:

– Ты знаешь, что нужно для лошади? Я всегда лошади хвост оттяну. Надо отпустить подпруги, почистить копыта, тогда лошадь будет весёлая и лёгкая. Надо ласково лошадь похлопать, глаза вытереть, назвать по имени, тогда лошадь будет хорошая, будет другом тебе, спасёт, даже жизнь за тебя отдаст.

Воспитанные горцем бойцы доложили ему о комиссаре и его несчастном коне.

Участь красного комиссара была решена. Хаджи-Мурат развернул его к двери, дал пинка ногой, пихнул рукой и вышвырнул прочь!

Неслыханное дело для армии большевиков – побить своего комиссара. Тот жаловался, но его отослали подальше в тыл.

О Хаджи-Мурате знали, горец лишнего себе не позволит, горяч, но справедлив.

А с доносом, что красный командир Хаджи-Мурат грабит крестьян, что его бойцы одеты, обуты и на конях, а другие все босые, разбирались и в штабе, и среди крестьян.

Крестьяне в один голос сказали: Хаджи-Мурат берёт фураж и возвращает, Хаджи-Мурат не обижает нас, а помогает.

В том безумном побоище – всеобщей погибели он брал у крестьян корм для коней взаймы, не трогал стогов, обходил их конницей, порол и стрелял мародеров, справлял бойцам свадьбы, ходил в разведки сам, в бою был впереди своих отрядов.

При разборе доноса Хаджи-Мурат плакал от крестьянского заступничества.

В жестокой и безумной схватке людей одной и той же страны горец продолжал свое стремление к справедливости, с которым пришёл в большой мир из маленького бедного аула.

И Бог давал ему возможность обозреть этот мир и проверить себя самого на прочность человеческих убеждений.

…На похоронах в Даллаково всё то время, пока Хаджи-Мурат говорил слова соболезнования ингушскому старейшине, за спиной того метался враг, а вокруг было не менее сотни их соплеменников.

Старейшина, узнав правду об убийстве, прокручивал ситуацию в своей голове – за ним оставалось единственно верное решение в отношении другого кавказца.

Наконец, он сказал громко и твёрдо, чтобы слышали все вокруг:

– Вас было двое, вы были в засаде. Он был один, и он убил. А ты пришёл, как трус, не отомстил!

Он – мужчина! Скажи всем остальным, чтобы ни один не тронул его, когда он будет уходить.

Хаджи-Мурат развернулся и ушёл со двора.

Никто не выстрелил ему в спину.

Несколько лет спустя, поздним вечером, когда он возвращался к себе домой во Владикавказе, за ним прокралась неслышная тень и нанесла кинжалом удар в спину.

Когда его нашли лежащим на земле, старик крепко сжимал свой кинжал, успев его молниеносно вынуть, но в спине уже зияла смертельная рана, а вокруг была пустота…

Завели уголовное дело и пытались выяснить у Хаджи-Мурата, привезённого в больницу, знает ли он, кто это мог быть.

Воин бесстрашия был уже стар и знал всё про друзей и врагов. Имени врага он не назвал, ответил, когда встанет, разберется сам.

Он всегда знал, кто может ударить из-за спины, знал, что у каждого народа есть свои подлецы и трусы, завистники и продажные люди.

Тот, который ударил в спину, был смертельным врагом, но не был противником чести. С противником сходишься – глаза в глаза, читаешь у него всё, что тот имеет в душе, и видишь, порой скверную, но личность.