И подчеркнем еще и еще раз, что из статьи адмирала Шталя однозначно следует также, что любые маневры русской эскадры, любая тактика ее, обладай она даже сравнимым эскадренным ходом, в лучшем случае свели бы это превосходство от 300-кратного к 150-кратному.

Мало тоже не покажется. 

Твой враг выбран не тобою, а для тебя

Допустим на минуту, что адмирал Рожественский каким-то чудом узнал о невероятном увеличении сил противостоящего ему флота, но, будучи верен вечному солдатскому завету «Твой враг выбран не тобою, а для тебя!», все равно ввел в неравный бой за Родину вверенную ему эскадру. Тогда можно присоединиться к словам Бориса Жерве, старшего минного офицера славного «Громобоя», капитана 1-го ранга в Первую мировую войну, а в 1925 году начальника ВМА РККА, сказанные в 20-летие памяти подвига 2-й эскадры и ее Командующего:

«Его железной воли хватило, чтобы отдать минимум необходимых для боя распоряжений, чтобы отослать в Шанхай лишние, по его мнению, транспорты и командировать в бесцельные крейсерства вспомогательные крейсера.

Его воли хватило также на то, чтобы доблестно ввести в бой с превосходными силами искусного противника его слабую и неподготовленную эскадру и чтобы без трепета, до конца, до потери от полученных тяжелых ран сознания, выполнить свой долг солдата. 

Что больше он мог сделать?

Вступив в бой, видя быстрое, неизбежное как рок, разрушение его флагманского корабля неприятельскими снарядами; слыша треск рвущегося металла, шум охватившего корабль пламени, крики и стоны убиваемых и раненых, истекая кровью от полученных ран и теряя сознание от боли и потери крови, не представил ли Рожественский в своем затуманенном уже воображении столь хорошо знакомые ему кабинеты и канцелярии Адмиралтейства, в тиши которых благодушествующие мудрецы вершили судьбы русского флота… по всем правилам военно-морского искусства!»^{214}

Даже в этом случае адмирал Рожественский был бы достоин занесения своего имени на мраморную доску военных подвигов человечества невдалеке от имени героя Фермопил спартанского царя Леонида.

Но и это еще далеко не вся правда о нем. 

Прежде чем эскадра вошла в Восточно-Корейский пролив, называемый также проливом Крузенштерна — вот ведь до чего кругосветные путешествия доводят! — уместно будет привести отзыв об адмирале Рожественском артиллерийского офицера крейсера 2-го ранга «Рион» Эдуарда Альфредовича фон Берендса.

«Рион» вместе с «Кубанью» и «Тереком» был отправлен приказом Адмирала за два дня до боя на «свободную охоту» по задержанию вражеской контрабанды. Отправляя их, Рожественский, возможно, надеялся отвлечь часть сил врага с пути эскадры. И пусть эта акция отвлечения не сыграла, да и не могла по сути сыграть существенной роли. Вспомогательные крейсера посильно выполнили свой долг, не уронив честь Андреевского флага. А «Рион», добавим, так и вовсе отличился: вначале захватил пароход с контрабандой, а затем спас экипаж потерпевшего крушение французского судна.

С этой точки зрения эти крейсера можно отнести к числу тех, что остались верны приказу и присяге. А то, что по независящим от них причинам они не приняли участия в Цусимском бою, делает показания их офицеров о пути эскадры до Цусимы весьма интересными в том смысле, что они не искажены случившейся катастрофой.

Показания же Эдуарда фон Берендса Следственной Комиссии, кроме прочего, не были никогда и нигде опубликованы в широкой печати.

Это понятно.

Их автор — монархист и патриот, а таким не место было на страницах «русской» ни дореволюционной, ни, тем более, послереволюционной прессы. Добавим еще, что лейтенант фон Берендс добровольцем пошел на 2-ю эскадру с Черноморского флота и, по свидетельству той же Следственной Комиссии, считался одним из лучших артиллеристов эскадры^{215}. Итак.

«При снаряжении и отправке в поход 2-ой эскадры я не был, так как плавал в это время на Черноморской эскадре, на 2-ю эскадру был назначен в конце ноября 1904 года по личному желанию на открывшуюся на крейсере “Дмитрий Донской” вакансию.

Застав на Крите отряд капитана 1 ранга Добротворского, я был помещен на “Рионе” для дальнейшего следования к эскадре; но уже в Джибути, по просьбе командира “Риона”, назначен артиллерийским офицером крейсера вместо уходившего на миноносец лейтенанта Давыдова». 

За честь эскадры

«Из времени, проведенного в составе судов 2-й эскадры, я вынес самые лучшие воспоминания, самые лучшие чувства как к Адмиралу, так и к личному составу эскадры, чувства солидарности, единения, взаимной помощи, которым нам, привыкшим к розни и мелкому до мелочей соперничеству кораблей у себя дома, можно только было удивляться и стараться подражать.

Всякий старался поддержать честь не только своего судна, но и всей эскадры — “наши офицеры, наша команда” значили не офицеры или команда “Суворова”, “Авроры”, “Донского”, а вообще офицеры, команда, чины эскадры, в противоположность всему не нашему, чужому — всему, что выходило или находилось вне сферы эскадры, [вне связи] с ее жизнью, интересами, радостями и заботами.

Тут встречались офицеры каспийцы, балтийцы, сибиряки и черноморцы, товарищи по корпусу, не видавшие друг друга лет по 10, по 15. Шли расспросы, речи, новости, разговоры: воодушевление было громадное.

Старые офицеры, пришедшие вокруг Африки со своим “железным” Адмиралом, передавали впечатления своего долгого плавания, все эпизоды ночной Гулльской атаки. Вновь прибывшие приносили вести о ходе войны, слухи о приходе черноморских броненосцев.

Грузились углем, отправляли целые поезда шлюпок на буксире паровых катеров за 5 миль от эскадры к роднику за водой; ревизоры ездили по берегу в надежде перехватить лишний пуд муки или мяса раньше другого; кают-компаньоны целыми днями рыскали и шныряли по транспортам, своим и иностранным, в поисках лишнего фунта сыра или престарелой курицы, которая шла почти на вес золота, как и все, что продавали нам по пути иностранцы.

Эта жизнь, этот водоворот увлекал за собою, засасывал всякого свежего человека, не давая очухаться: дни летели, как часы, и почти с сожалением двинулись все с насиженного места; но это только до выхода в море — тут все подтянулись, почистились после погрузки угля и материалов: последние дни с 25 февраля по 1 марта грузились пять суток почти непрерывно, доводя до максимума запасы угля, приняв по прочим частям, согласно приказа, запасы на три месяца плавания…

Что касается снабжения и снаряжения эскадры, как я узнал потом… главнейшую задачу порта, по-видимому, составляло сбыть с рук… Нельзя сказать, чтобы чувства к порту были очень теплые.

Оптические прицелы были выданы перед самым уходом: с ними знакомились, их испытывали уже в пути.

Дальномеры Барра и Струда английской работы начинали фатально врать, как только расстояние выходило за пределы средних боевых дистанций, то есть за 30–40 кабельт., именно на тех дистанциях 50–60 кабельт., на которых велся бой японцами. Отпущенные на эскадру дальномеры Барра и Струда на расстояниях выше 40 кабельт. давали от 15–25% ошибок в своих показаниях…»