Также симпатичен мне «порт-артурский» генерал Ноги Маресукэ, не жалевший ни себя, ни солдат, ни собственных детей в выполнении своего долга перед Императором и Империей. Японцы-солдаты вообще симпатичны русскому сердцу. Во всяком случае те — эпохи Мэйдзи. Как и сам их сюзерен.

Но хороший адмирал и военный гений — вещи разные.

Сам Того не виноват в появлении легенд о своей гениальности. Его необходимо было сделать гением для сокрытия того, что сражение с эскадрой адмирала Рожественского велось врагами православной Русской Империи еще до выхода эскадры из Либавы.

Бой в Цусимском проливе — это всего лишь завершение этого многомесячного сражения со 2-й эскадрой, само наличие которого и призвана скрыть легенда о гениальности японского и бездарности русского адмирала. Этой «неизвестной Цусиме» и посвящена следующая, заключительная часть трилогии.

Внимательный читатель, несомненно, заметил, что в рассказе о бое и его завязке остался без ответа вопрос: каким образом адмирал Рожественский смог обмануть многоопытного и осторожного адмирала Того так, что тот сам подставил себя и свои броненосцы под первый удар русской эскадры — маломаневренной и тихоходной? 

Риск или изыск?

Можно, конечно, ответить в духе наших тогопоклонников — в погонах и без, — что, мол, Того и не рисковал почти вовсе, а петлю свою нарисовал исключительно из любви к каллиграфии и вообще японской гравюре, в подражание, например, Хокусаю.

Просто нарисовать палочку над «Т» русской эскадры, которую японский адмирал начал уже чертить, приказав своим главным силам — 1-му и 2-му боевым отрядам — лечь на курс NW 34° в 1 час 40 минут по меридиану Киото, то есть в 1 час 21 минуту по часам русской эскадры, было слишком элементарно для гения масштаба адмирала Того, считают они. Душа его просила изыска.

Что ж, он получил его. По японским, никак не преувеличенным, данным, «Микаса» с 1 часа 51 минуты до 2 часов 06 минут русского времени (с 2:10 до 2:25 — японского) получил попадания десятью снарядами только крупного калибра, т.е. калибра не менее 10 дюймов^{288}.[349]

Даже если Того стопроцентно знал, что русская эскадра стреляет стальными болванками вместо снарядов, с действием которых он так основательно познакомился 28 июля, риск — ради любви к прекрасному — чересчур велик. А учитывая, что характерными чертами Того как флотоводца были прежде всего осторожность и нелюбовь к риску, что, собственно, он демонстрировал потом и в этот день 14 мая, то «петля» никак не соответствует психологическому портрету японского адмирала.

Недаром он давал потом такие дурацкие объяснения своему «маневру» — типа он аж целых 3 минуты демонстрировал нашей эскадре, что хочет разойтись с ней на контркурсах.

Настойчиво возвращается мысль, что Того оправдывается, победив. Правда, вопрос, перед кем оправдывается адмирал Того, остается открыт. Настолько открыт, что требует даже не изучения, а просто беглого взгляда на роль, отведенную Японии в целом, и Того в частности, в этой войне.

Ну и, разумеется, адмирал Того никак не ожидал такой прицельной стрельбы от русской эскадры в первые же мгновения боя. О меткости русской стрельбы единодушно свидетельствуют иностранные наблюдатели на японской эскадре, оценивая ее значительно выше классом, чем стрельба обученной Порт-Артурской эскадры. Весьма, кстати, недурная.

Похоже, что если бы Того подозревал хоть что-то подобное — он бы в свою петлю не полез. А разошелся бы со 2-й эскадрой поаккуратнее. Подумаешь, потерял бы полчаса времени, зато риска никакого.

Не в этом ли сказалась «оправдавшаяся вполне самонадеянность» адмирала Того, о которой говорил в своем показании адмирал Рожественский, равно как и «ошибочный» расчет. Но вот кто способствовал росту этой «вполне оправдавшейся»? 

Не по причине моей сообразительности…

Из ответов Командующего 2-й эскадрой на вопросы Следственной Комиссии ясно: он прекрасно понимал, что переиграл адмирала Того как флотоводца в той единственно возможной для него начальной фазе боя, где имел решающее значение только талант флотоводца, а не качество снарядов, которыми снабдили эскадры.

К этому он возвращается несколько раз, отвечая на вопрос Комиссии под номером 34, заданный по наводке каперанга Озерова, почему эскадра была введена в бой якобы не в должном порядке.

В первый раз Адмирал говорит: «…я ввел в бой 2-ю эскадру в строе, при котором все мои броненосцы должны были иметь возможность стрелять в первый момент по головному японской линии с расстояний прицельной его досягаемости для главных калибров.

Не по причине моей сообразительности, а по оправдавшейся вполне самонадеянности, а может быть, и по ошибочному расчету японского адмирала, в момент первого выстрела с “Суворова” один только броненосец “Миказа” успел уже лечь на курс, параллельный или несколько сходящийся с курсом 2-й эскадры».

Затем: «…точка, в которой находился “Миказа” в момент первого выстрела с “Суворова” и в которую последовательно приходили вслед за “Миказа” еще 11 японских броненосцев, оставалась под выстрелами всей 2-й эскадры (под так называемым первым ударом ее) столько времени, сколько потребовалось японской линии длиною в 2,8 мили, чтобы пробежать через эту точку…

Причем в эту точку могли бы быть наводимы все орудия левого борта эскадры и все башни с орудиями больших калибров».

Дальше Адмирал повторяет: «Очевидно, по обстоятельствам, хотя и не от меня зависевшим, первый удар нашей эскадры был поставлен движениями моего флагманского корабля в необычайно выгодные условия. В момент первого выстрела с “Суворова” головной японский броненосец один мог отвечать на огонь 12… наших броненосцев.

А затем в течение десяти минут, пока японцы собирали свою линию, самый отдаленный из наших кораблей мог и должен был уменьшить свое расстояние от японской линии с 42¹/₂ кабельтовов до 35 кабельтовов».

И наконец: «Прежде чем продолжать показание, я прошу позволения повторить, что моим движением с 1 часа 20 минут до 1 часа 49 минут и самонадеянностью адмирала Того 2-я эскадра должна была быть поставлена в неожиданно выгодные условия для нанесения первого удара неприятелю…

Но, без сомнения, наша неспособность воспользоваться этою выгодою лежит всецело на моей ответственности: я виноват и в дурной стрельбе наших судов, и в том, что они не удержались так, как я им предоставил возможность держаться».

В этом показании Адмирал, как всегда, взял на себя ответственность за все, в том числе и за «плохую стрельбу» 2-й эскадры.

Знал бы он, что в первые 10–15 минут боя он — будь у него хотя бы порт-артурские снаряды! — на самом деле уничтожил бы Того и, возможно, потопил «Микаса». Это при своих-то «не стрелявших и необученных» комендорах.

Может, тогда хоть лишний бы год прожил.

Но об этом потом. Сейчас нас интересует только завязка боя. 

Обреченный на непонимание

Адмирал Рожественский прекрасно знал, что ему не дадут высказаться открыто, и даже в ответах Следственной Комиссии следует соблюдать максимальную аккуратность. Рассчитывая, как и с рапортом Министру с ответами на обвинения лейтенанта Щеглова, только «на случай изысканий других летописцев и реформаторов».

Поэтому его слова: «не по причине моей сообразительности», «по обстоятельствам, хотя и не от меня зависевшим» и подобные им — это горькая ирония человека, обреченного на непонимание современников, да и не только их. Ведь даже Владимир Семенов в своем «Бое при Цусиме» не вполне понимает, чем вызван «маневр Того» и почему адмирал Рожественский с такой уверенностью в ответ на слова Семенова: