Нинка с удовольствием гуляла на палубе (загорать еще было рановато, пока не отошли от холодных российских берегов), ее учили играть на бильярде, и она очаровательно огорчалась, когда промахивалась, она играла по-мелкому в казино, она слушала музыку в баре и танцевала с кем-нибудь с разрешения Базы: сам он этого топтания терпеть не мог, вечерами для них устраивали концерты купленные для этого круиза известнейшие артисты страны.

Живи и радуйся!

И она радовалась — до вечера. Она не позволяла себе думать о вечере.

Но вечер неизбежно наступал.

И неизбежно приходило то, что она однажды впервые почувствовала с черным интеллигентным гостем Базы, а теперь, похоже, это перешло и на самого Базу.

Она не могла. Ее начинало мутить, ей становилось плохо. Пришлось прибегнуть к испытанному средству: к водке. Она выпивала несколько рюмок в баре — и могла сносить любовный жирный пыл Базы, тем более что (при ее-то умении!) его хватало на три-четыре минуты.

— Чего это? — удивлялся он. — Раньше ты не так!

— Это море. Это от качки, — объясняла она. — Я сама удивляюсь. Волна поднимет — и десять раз подряд кончаю.

— Да?

— Да.

Но у Базы везде свои люди, ему кто-то стукнул, что его жена по вечерам водочкой занимается.

Он устроил ей в каюте (трехместный люкс со всеми удобствами) разборку:

— Моя жена не будет ни пить, ни курить! Ясно? Особенно на людях!

— Да. Я просто качку плохо…

— Уже слышал. Щас мы — лучшее средство от качки.

И швырнул ее на кровать, думая, что это ей нравится.

Один бог, если он есть, знает, как сумела она удержаться от тошноты.

В кровь закусила губу. Сдержалась.

А потом, к счастью, начался тот женский период, ради которого старается половина телевизионной рекламы, демонстрируя тампоны и прокладки. Нинка занедужила аж на пять дней, а потом еще два дня ссылалась на нездоровье.

Тут пришли в Стамбул.

База и Нинка сошли на берег проветриться. База, не доверяя сейфам теплохода, держал в толстой крепкой руке толстый бумажник. Нинка знала, что у него там несколько тысяч долларов.

Они шли в торговой части города среди разноцветных витрин, навесов, палаток, вдыхая экзотические запахи, шли по узким улочкам, поднимаясь куда-то вверх. Было тепло, почти даже жарко, Нинка была в джинсах и легкой рубашечке, а База вообще в шортах и майке. На взгляд Нинки выглядел он уродливо. Он постоянно пил всякие соки и пиво и вот начал озираться:

— Сортир у них есть тут?

— Должен быть, — сказала Нинка.

— Сортир, сортир? — остановил бесцеремонно База какого-то турка. Тот махнул рукой вниз.

— Не понял?

— Он подумал, что ты спрашиваешь, где выход из города к морю.

— А ты откуда знаешь?

— Я французский в школе учила. Сортир — «выходить» или «выход», забыла уже.

— А как же спросить? Они дождутся, я прямо на улице сейчас!

Тут Нинка увидела зеленую табличку с буквами WC. И ступеньки в подвал.

— Вон там, — сказала она Базе.

— Ну, ты у меня просто переводчица! — восхитился База.

Усадил ее за столик открытого кафе, вручил бумажник, велел никуда не отлучаться, ни с кем не заговаривать.

И ушел.

Бумажник жег ее ладонь.

Бежать, думала она. Больше она не выдержит. Не сможет.

Но куда бежать? Она не знает языков, ничего не знает.

Ничего. Тут много русских. Устроится в дешевой гостинице… А паспорт? Ничего, как-нибудь! — в азарте предчувствия свободы лихорадочно думала она. Кем работать? Да хоть проституткой, это лучше, чем женой Базы. И она пошла, почему-то медленно, оглядываясь. Дошла до ближайшего угла, свернула, пошла быстрее. Еще раз свернула. Побежала. Она бежала вверх, зная, что это — прочь от моря. У фонтана остановилась, присела отдохнуть.

Не прошло и минуты, как рядом сел небритый мужчина в пестрой рубахе и положил бесцеремонно руку на запястье Нинки. И сжал запястье. И спросил на чистейшем русском языке:

— У кого бумажничек сбондила, путана? Мне как, полицию кричать или договоримся? Бумажничек толстенький, нам обоим хватит. Не жадничай!

В Нинке все зашлось от страха.

Диким голосом она завопила:

— Сережа! Сергей! База!

Кто-то знакомый (с теплохода, свой!) остановился и спросил:

— Какие-то проблемы, Ниночка? А где Сергей Николаевич?

— Да вот, пристает! — пожаловалась Нинка.

Однако небритого соотечественника уже и след простыл, лишь следы на запястье от пальцев напоминали о нем.

На корабле она объяснила Базе, что один человек сказал, что есть по дешевке золотой браслет, совсем даром. Она прошла с ним два шага — и заблудилась. Он исчез, а потом возник и чуть бумажник не отнял, хорошо, что знакомый с теплохода рядом оказался.

— Тебе повезло, — сказал База. — Я же тебе говорил? Говорил?

— Говорил.

— Вот так. В следующий раз будешь меня слушать.

Нинка выглядела такой расстроенной, просто убитой.

— Да плюнь ты! — сказал База.

— Я боялась, деньги отымут!

— Мусор! Главное, ты сама жива. А деньги…

И База на следующей стоянке купил ей золотой браслет с бриллиантовыми камешками, который как раз прикрыл все еще не проходящие пятна на запястье. Она поцеловала его в щеку и сказала, что он лучший мужчина на свете…

…Но впереди — ночь.

И значит, опять выполнять супружеские обязанности.

И вдруг Нинка подумала: а что, если переспать с кем-то перед ночью с Базой? Ведь отчего тошнота? — рассуждала она. Потому что тело, в сущности, грубо хочет этого, но душа сопротивляется. А если тело будет сыто, то душе, может, наплевать?

Осененная этой идеей, она с утра, мурлыкая, бродила по кораблю.

— Ты чего это? — спросил База, ухмыляясь.

— Рада, что жива и здорова. Жду сегодняшней ночи.

— Гы-гы, — сказал База.

И, успокоенный, ушел играть в карты после обеда. Значит, до вечера, до десяти, у нее есть довольно много времени.

Она нетерпеливо искала. Только не друзья, не «братки», не гражданская обслуга. Везде предатели, везде стукачи.

Она блуждала по коридорам, спускаясь все ниже, надеясь на случай.

И случай выскочил из-за двери, налетев на нее, в виде рослого парня в тельняшке лет двадцати. Он сказал:

— Извините, пожалуйста! — и чуть ли не раскланялся.

Смешно, подумала Нинка. Он мне ровесник, а обращается как к какой-нибудь английской принцессе! Но он ведь знает, кого везет теплоход. Он видит, как она одета и какое золото на ней.

Под тельняшкой юноши бугрились мышцы. Как она всегда любила таких молодых и мощных! Как давно не была с такими! Как они нравились ей, когда она видела их на палубе, и она невольно сравнивала их с обрюзгшим в свои тридцать два года Базой.

Она заглянула в каюту.

— Странное жилье у тебя.

— Это вообще-то подсобка, каптерочка. Я племянник старпома, и он меня контрабандой везет. Но я отрабатываю! Только вы никому не говорите! — с обезоруживающей белозубой улыбкой сказал парень.

— А у тебя уютно тут. Мне нравятся маленькие комнатки.

— У нас принято говорить: каюты, — сказал парень.

— А как ты помещаешься на этом…

— Рундук. Это называется рундук. Ничего, помещаюсь. И даже вытянуться могу.

Нинка поняла: мешкать нельзя. Она — хозяйка жизни, он — ее слуга. Ему выпало счастье получить подарок от хозяйки. И он будет молчать.

— Как тебя зовут?

— Андрей. А вас?

— Катя, — сказала Нинка.

— Я вас видел. Вы красивая. Я люблю таких… изящных.

— А ты хам.

— Немножко есть, — пожал плечами парень. Видимо, ему уже случалось развлекать скучающих жен новых русских. Пусть. Ей все равно.

— Так вот, Андрей. Я путешествую с мужем. Ему шестьдесят восемь лет. Ты понимаешь, что я схожу с ума?

— Еще бы!

— Закрой рот и дверь. На ключ. Понял меня?

— Понял.

— И если ты кому-нибудь скажешь…

— Да что вы, даже и объяснять не надо! Тут лишнее говорить опасно для жизни.

— Молоток, что понимаешь. Ну?

Он, не мешкая, разделся.