Рукой Всевышнего, в чьей власти судьбы наши,

Избавлены они от самой горькой чаши,

Благая участь им вовеки суждена.

А мы, чей тяжкий путь безвыходен и темен,

Во всем подобные рабам каменоломен

Не потому, что мы осуждены судом,

Нет выбора у нас и нет свободной воли,

Мы – дети нищеты, страдания и боли,

И шахта черная для нас – родимый дом,

Мы – слуги Англии, мы – бедные шахтеры,

Мы роемся в земле, мы в ней копаем норы,

За шестипенсовик шагаем в шахту мы,

Мы рубим уголь там, усталости не зная,

И дышим сыростью, а смерть, сова ночная,

Над нами кружится среди кромешной тьмы.

И горе юноше, который в день веселья

Придет, не протрезвясь, – страшнее нет похмелья:

В глубинах пропасти он смерть свою найдет.

И горе старику, который в темном штреке

Замедлит шаг – волна зальет его навеки,

И погребет его обрушившийся свод.

Тебе, о дерзостный, но взявший лампы, – горе!

Свое безумие ты осознаешь вскоре:

Уж если ты шахтер – не расставайся с ней!

Злой дух во мраке ждет – и сгинешь ты задаром:

Он тихо подползет голубоватым паром,

И, бездыханный, ты замрешь среди камней.

О, горе, горе всем! С усердьем небывалым

Мы трудимся во тьме, но нам грозит обвалом

Всего один удар тяжелого кайла

И не один из нас с тоскою вспомнит ныне

О ласковой жене, о дочери, о сыне

В тот краткий миг, когда обрушится скала.

Но все же это мы, затерянные в штреках,

Даем энергию судам в морях и реках,

Чтобы до гавани доплыть они могли,

Ты солнца свет от нас навеки заслонила,

Цивилизация, – для твоего горнила

Мы рубим черное сокровище земли.

Мы рубим уголь здесь, питая пламя в домнах,

Для паровых котлов, для поездов огромных,

Для устрашения неведомых племен,

Мы рубим уголь здесь, чтоб все на свете люди

Смогли почувствовать могущество орудий,

Что против них пошлет туманный Альбион.

Мы отданы служить безжалостной маммоне,

Мы в тягостном труде даруем блеск короне

И умножать должны ее сиянье впредь,

Чтоб жили радостней, счастливей, беззаботней,

Влиятельных господ едва четыре сотни,

Всегда готовых нам позволить умереть.

О Всеблагой Господь! Поверь, себе в угоду

Не просим мы, чтоб ты перевернул природу

И обратил дворцы земные в прах и тлен,

Чтоб ты сполна отмстил ученым и богатым

И наши пригоршни чужим наполнил златом,

Нет, мы не требуем подобных перемен;

Нет, лишь одну мольбу мы обращаем к небу:

Смири сердца владык, о Господи, потребуй

От них внимания хоть небольшого к нам,

Пусть низойдут до нас они по доброй воле,

Ведь если червь точить фундамент станет доле,

То, всех и вся губя, на землю рухнет храм.

Перевод Е. Витковского

Аббатство мрачное – гигантский мавзолей,

Омытый Темзою и в глубине своей

Скрывающий гранит, седой и отсырелый!

Гордиться вправе ты блистательной капеллой,

И строем башенным, и входом, где в пыли

Тяжелый пурпур свой влачили короли.

Ты вправе с гордостью являть пришельцам плиты,

Под коими сыны Британии зарыты

От повелителей в их каменных гробах

До граждан доблестных, чей знаменитый прах

Отчизна бережет с почтеньем и любовью;

Хоть и не счесть в тебе достойных славословья,

Хоть испокон веков и весь заполонен

Их изваяньями твой дивный пантеон,

Хоть лики светлые Ньютона и Шекспира

Сияют посреди божественного клира,

О скорбный памятник, о саван роковой

Величья гордого и славы вековой!

И все же: сонмы душ, краса и цвет народа,

Стучатся в пыльные и сумрачные своды

И молят, чтобы их в кругу святых могил

Ты средь соперников великих приютил!

Они тебя клянут настойчиво и страстно

И хлещут мощными крылами – но напрасно!

И потрясает мир, и длится без конца

Их исступленный крик, терзающий сердца!

Вестминстер! Навсегда ль останусь я мишенью

Для воплей яростных слепого возмущенья,

И, прежде чем решил верховный судия,

В глазах сородичей всегда ли буду я

Достоин адских мук? Ах, на чужом погосте

Лежат, скорбя, мои заброшенные кости,

И шквалы южные, свирепости полны,

Заоблачных высот беспутные сыны,

Когда-нибудь взревут над голою равниной

И прах мой выметут, как прах простолюдина.

Вестминстер! Возмужав, сурова и горда,

Душа моя к страстям остыла навсегда,

Познал я клевету: походкой воровскою

Она вошла в мой дом, его лишив покоя,

На ложе брачное пустила скользких змей,

И, славой осенен, между детьми своей

Фантазии живой, я видел руку злую,

Что въяве, надо мной победу торжествуя,

На лоб повесила мне прозвище, каким

Мы сумасшедшего, введя в Бедлам, клеймим.

Потом подрыли дуб, стоявший в полной силе,

Ствол от божественных побегов отлучили,

Отца от дочери; за дух мятежный мстя,

Отторгли от меня любимое дитя,

Крича, что сызмала растление вселю я

В природу чистую его; что поцелуи

Мои кощунственны; итак, умчали прочь,

От сердца оторвав, единственную дочь,

И неоглядные легли меж ней и мною

Пространства горьких вод, затянутые мглою.

Ах, не было и нет мучительней обид

Для тех, в чьих жилах кровь высокая бежит.

О, злых ударов град! О, тот клинок ужасный,

Входящий в глубь души, разящий безучастно

Любовь нездешнюю, основу из основ

Порыва пылкого поэтов и отцов!

О, пламени укус, неукротимо-ярый!

О, плети Эвменид! Неслыханные кары

Веков язычества, из вас хотя б одна

Похожа ли на боль, что мною снесена?

Вот перечень скорбей, которым вплоть до гроба

Упрямо обрекла меня людская злоба;

Вот раны на боках, – они еще свежи,

То проложили след священные ножи;

Неумолимая стихия буревая

Над головой моей металась, завывая,

И сердце высохло, став горше и черней

Травы, таящейся среди морских камней,

И пенистой волны, какою изначала

Природа мрачная Британию объяла.

Вестминстер! Мне досель успокоенья нет!

Иль мало вынес я лютейших зол и бед?

Зачем же должно мне страдать и за могилой,

Прослывши дьяволом, враждебной людям силой?

А угрызения с отравой тонкой их,

А реки слез, в полях изгнанья пролитых,

А бесконечное томленье агонии?

Ах, я ль не искупил ошибки роковые?

Вестминстер! Или впрямь навек в твой мирный храм

Заказан вход моим сгнивающим костям?

О призрак сумрачный, отвергнутый в отчизне!

Бездонна скорбь твоя! Ты по короткой жизни

Промчался, словно лев, затравленный в лесах;

Гонимый по пятам, летел с грозой в глазах

Средь улюлюканья, и посвиста, и лая,

Сквозь заросли кустов, повсюду оставляя

Отодранную шерсть! Ты в бегстве изнемог,

Все тяжелей гудел могущественный скок,

И кровь с твоих боков, израненных жестоко,

Бежала на песок, как два густых потока.

Но попусту ль дышал враждою свет большой

К тебе, поэт-боец с кипящею душой;

Не твой ли стих стальной, отточенный на диво,

Со смехом горьким в грудь Британии чванливой,

Как меч карающий, вонзился, рьян и смел,

И в сердце у нее так глубоко засел,

Что раною она томилась беспредельно,

И крик ее всегда звучал тоской смертельной.

И открывалась вновь при имени твоем

Та рана страшная, горящая огнем?

О Байрон, юный бог, ты вызов одинокий

Швырнул сородичам враждебным; их пороки

Ты миру обнажил с бесстрашной прямотой;

Но постеснялся ты сорвать покров святой,