Алешка решил, что разгадка кроется именно здесь, на этом пересечении. Видимо, он еще не все знал о прошлом Ильи Татурина и супругов Орловых.

Алешка взял еще листок бумаги и, расчертив его вдоль пополам, озаглавил две образовавшиеся колонки: «Татурины» и «Орловы». И начал вписывать в обе колонки все, что знал об их прошлом, сопровождая заметки известными ему деталями. Затем выделил судьбоносные совпадения по датам и начал вычеркивать. После того как он вычеркнул почти все, у него осталась только одна веха в истории Татуриных — Орловых. Только о ней он пока еще ничего не мог сказать — этим надо заниматься. И он займется, как только отметет окончательно две известные версии.

Алешка придвинул к себе еще листок бумаги, написал: «Вопросы для отца». Поставил цифру «1» и задумался. А о чем он, собственно, должен спросить отца? И какое он имеет право его допрашивать? И, вообще, имеет ли отец какое-то отношение к той сделке? Алешка вдруг отчетливо понял, что не знает, чем конкретно занимается его отец: сын никогда не интересовался, на какие деньги живет их семья, как заполнялся счет в банке, пластиковой картой которого он пользовался.

Алешку опять начала грызть совесть, он поднялся, посмотрел на исписанные листки и, собрав их вместе, сложил, потом, подумав немного, разорвал.

Выйдя на крыльцо, присел на верхнюю ступеньку. Руки сами потянулись в карман за сигаретами, но их там не оказалось. И тут он вспомнил, что бросил курить. Немного подумав, он пошел на хозяйственный двор. Там, оказывается, вовсю кипела работа. Станислав Янович подметал двор, размахивая огромной метлой. Алла Георгиевна в резиновых перчатках и прозрачном целлофановом фартуке мыла окна.

— Может быть, вам помочь? — спросил Алешка.

— О нет, спасибо! — проговорил Станислав Янович. — Для нас физическая работа — самый лучший отдых. У нас в Латвии был свой дом, так мы там всю работу делали сами. Никого не нанимали.

— А у вас там кто-нибудь остался? — Алешка присел на скамейку возле бани.

— Нет, детей бог не дал. Друзья все разъехались. Родные умерли. — Станислав Янович сопроводил эту фразу тяжелым вздохом.

— А как же дом? Вы его продали? — продолжал интересоваться Алешка.

— Нет, не успели. — Станислав Янович сел рядом с Алешкой и шепотом спросил: — Алеша, у вас не найдется покурить?

— Нет, я не курю.

— Прямо беда мне с этой женщиной: после пятидесятилетнего курительного стажа она решила меня отучить от курения.

— Почему?

— Инфаркт. Вы знаете, что это такое? А, куда вам, молодость жестока. Она не знает, что такое боль, поэтому молодые причиняют боль, не задумываясь. — Он немного помолчал. — Они собираются на площади Бревибас и митингуют: вот такой, как вы, молодой человек кричал, что я фашист и оккупант и должен отдать ему свой дом. Дом, который я построил своими руками. Я оккупант? Вы только подумайте! Я родился в Риге, всю жизнь там прожил, я даже по-русски говорю хуже, чем по-латышски. Но у меня в паспорте написано, что я русский, и я отказался поменять национальность. Они ночью облили мой дом бензином и подожгли. Лучше бы мы сгорели вместе с домом.

— Стаси, я тебя прошу, — услышали оба низкий голос Аллы Георгиевны. — Это никому не интересно. Иди лучше прополи грядку с луком. — Она посмотрела на Алешку. — Я бы хотела отметить, что ваши прежние руководители хозяйства были очень трудолюбивыми людьми. И огород и их квартира почти в идеальном порядке. Завтра я обследую дом и приступлю к своим обязанностям. Вы, надеюсь, не против?

— Нет, конечно. И зря вы сделали замечание Станиславу Яновичу, мне это очень интересно.

— У него слабое сердце. Ему нельзя погружаться в эти воспоминания. Два инфаркта. Первый после пожара, а второй после суда. — Она посмотрела на мужа, присевшего около грядки с луком. — Мы подали в суд на поджигателей, но доказать ничего не смогли. Только растеряли последних друзей. От нас все отвернулись. Стась был судьей, честным судьей и всегда верил в правосудие, но теперь правосудие только для латышей. Мы теперь там люди даже не второго сорта, мы просто отбросы общества. Стась родился в Риге, но брак его отца и матери не был зарегистрирован. Они не успели, отца его репрессировали и сослали в Сибирь. Оттуда он уже не вернулся. А Станислав вместо фамилии Вилнитис стал носить фамилию Григорьев, это фамилия его отчима, человека, его усыновившего и тем самым спасшего его и мать от ссылки. И я Григорьева. Но мои корни отсюда, из Спасского. Только наших уже никого нет, все на Спасском кладбище. — Она вздохнула, потом как бы стряхнула с себя грусть. — Когда ваша мама предложила нам поехать сюда, мы с удовольствием согласились. Хоть умру на родине. Стася жалко, он так привязан к своей любимой Риге, ведь всю жизнь там прожил, даже в отпуск не уезжал. Но, даст бог, может, он отвлечется и привыкнет.

— Будем надеяться, — как можно сердечнее проговорил Алешка и пожал Алле Георгиевне руку. — Знаете что, пойдемте, я вам покажу дом. А еще лучше давайте устроим сегодня вечер знакомства, у отца есть хорошее вино, в холодильнике полно еды. Скоро приедет Лина. Давайте отметим ваш приезд.

Пожилая женщина улыбалась: кажется, контакт установлен, кажется, они понравились друг другу.

— А вы знаете, я не против. Сейчас мы все здесь закончим и придем к вам в гости.

— Хорошо, — согласился Алешка и вернулся на свою половину.

Алешка вошел в дом, опять постоял на кухне, заглянул в холодильник. Решил, что есть не хочется. Зашел в спальню родителей и прямо не раздеваясь прилег на кровать и не заметил, как задремал.

В дверь спальни постучали, Алешка вздрогнул и вскочил с бешено колотящимся сердцем, голова кружилась, во рту пересохло. Он не без труда проговорил:

— Открыто, входите.

— Алеша, — это оказалась Алла Георгиевна, — если позволите, я сама приготовлю ужин. Я думаю, Лина не обидится?

— Уверен в этом, спасибо за предложение, Алла Георгиевна, мы будем только рады. Холодильник и подвал в вашем распоряжении, кухня тоже.

Разговаривая, они вышли на кухню, Алешка показывал, где что лежит.

— Буду рада иметь вас помощником, — ответила Алла Георгиевна, повязывая фартук, который принесла с собой. — И еще, Алеша. У нас там… не принято было звать людей по отчеству. Да я и не люблю отчество, очень старит. Поэтому зовите нас просто Алла и Станислав.

— Хорошо, я постараюсь. Хотя это не просто и не очень привычно для меня.

— Постарайтесь привыкнуть. К тому же Аллой Георгиевной я стала там, а здесь я была Алевтиной Егоровной. А мне это не очень нравится… Почистите картошечку, пожалуйста.

— С удовольствием! — Алешка взялся за ножик и уселся за кухонный стол, на который Алла поставила блюдо с картошкой. — Алла Гео… Алла, а вы кем работали?

— Очень хорошо, у вас уже получается! Я историк. Только не землеройка, как большинство моих коллег. Я бумажный археолог, я перелопачивала гору бумаг, чтобы откопать сведения о каком-либо историческом событии или что-то доказать, подтвердить. Я доктор исторических наук, моя специализация — Древняя Русь. Докторскую я защищала по дохристианской Руси, по сношениям русичей с жителями земель, которые сейчас принадлежат прибалтийским государствам. Я немного, но все-таки поработала и на раскопках. Древние крепости Латвии в Сигулде, Турайде, Кримулде.

— Потрясающе интересно!

— Да, я действительно прожила интересную жизнь. Но ушла из университета, как только Латвия отделилась. Там сразу и тема моя стала неперспективной, и сама я оказалась плохим ученым и преподавателем. Теперь нужно было преподавать на латышском, а я не смогла. И предложила, давайте я буду читать лекции на английском, французском или немецком — на выбор. А мне ответили, чтобы я уезжала в Россию и читала там лекции хоть на арабском. Мы со Стасем ушли одновременно. Он во время обеденного перерыва любил пройтись пешком, с бульвара Яна Райниса он проходил до Домского собора, там я его и поджидала. Я ему сказала, что ушла, объяснила, почему это сделала. А он сказал, что и ему тоже пора это сделать. Мы вместе пошли в его суд, и он тоже уволился. Так что теперь мы просто пенсионеры. У меня, знаете ли, всегда была мечта писать авантюрно-исторические романы. Теперь этим можно заняться. Вот устроимся… Стась поправится, я и займусь этим. А он мне помогать будет.