В Вене ходили слухи, что Бетховен только что закончил огромное, грандиозное произведение. Но в 1817 году Лондонское филармоническое общество заказало ему симфонию, вот эту самую, по сути, которую он только что написал, и у него в очередной раз возник соблазн уехать с ней в Лондон. Тогда-то высшее венское общество, узнав о планах отъезда, и вспомнило о его существовании. К маэстро обратились с посланием, его умоляют, его ждут. Письмо, под которым стояло три десятка подписей, было просто непостижимо по своей высокопарной лести: «Лишь Вы один можете стать залогом решительной победы нашего стремления к добру. От Вас народы ожидают новой жизни, новых лавров и нового царства Добра и Красоты, несмотря на нынешнюю моду, насилующую вечные законы искусства»…

Непонятно, прискорбно, но Бетховен увяз в этой медовой патоке. Красивые слова — но никаких обещаний. Ничего похожего на контракт, оплачиваемый звонкой монетой. Отвлекающий маневр без гарантий заинтересованному лицу. Но они знали, какую надо затронуть струну, взывая к столь благородным чувствам.

Наконец, началась подготовка к концерту. Не без проблем. Монументальные размеры произведения отпугивали исполнителей. Встал вопрос о зале. Где сыграть такую композицию? Директор театра «Ан дер Вин» граф Пальфи дал согласие при условии, что управлять оркестром будут его дирижеры. Бетховен и слышать об этом не хотел: он требовал, чтобы его симфонией дирижировали Михаэль Умлауф и Игнац Шуппанциг — только им он доверял. Он выбрал другой театр, гораздо меньший по размеру, — театр у Коринфских ворот («Kamtnerthortheater»). Он стал подозрительным, обвинял своих соратников в том, что они его обирают, заявил, что бросит идею с концертом. Огромному Шуппанцигу потребовались вся его ловкость и добродушие, чтобы заставить его изменить свое решение.

Певицы Каролина Унгер и Генриетта Зонтаг заупрямились, напуганные сложностью своей партии и текста. Он всячески их обхаживал, чуть не пылинки сдувал, даже пригласил к себе домой на ужин. Оттуда они вышли едва живы, изнемогая от приступов рвоты: надо полагать, предложенные им еда и вино были испорчены.

Все хотели «вставить свои пять копеек» — и Шиндлер (а как же без него), и племянник Карл, и даже брат Иоганн, мало сведущий в музыке.

В конце концов концерт состоялся 7 мая 1824 года. Помимо большой симфонии с соло и хором должны были впервые исполнить «Торжественную мессу». Вмешалась полиция, поскольку исполнять религиозную музыку в театре было запрещено. Ей объяснили, что избранные отрывки будут «гимнами»…

В день концерта театр, эта «ореховая скорлупа», едва мог вместить толпу, явившуюся на выдающееся событие. Только императорская ложа была пуста. Аристократы, уже разъехавшиеся по летним резиденциям, не удостоили концерт своим посещением. Отсутствовал даже эрцгерцог Рудольф.

В зале установилось невероятное напряжение. Сначала публика благоговейно прослушала первую, мрачную часть. Но уже во время скерцо оркестр перекрывали крики восторга. После последних взрывных нот настал неописуемый гомон. Аплодировали пять раз. Присутствующие полицейские начали нервничать: даже императорскую фамилию обычно приветствовали только тремя взрывами аплодисментов.

Бетховен ничего не слышал. Он стоял спиной к публике, рядом с дирижером Умлауфом, уткнувшись в свою партшуру. К нему подошла одна из певиц, Каролина Унгер. Она взяла его за плечи и повернула к толпе. Он увидел взволнованные лица, трепещущие руки. Поклонился.

Его счастье было недолгим. Причитающаяся ему доля от сборов была курам на смех: 120 дукатов. Просто гроши за столько месяцев работы. Несмотря на успех, он оказался на мели. Он только что подарил человечеству шедевр, уж он-то это знал. Разве славы недостаточно? Нет. Думать, будто артист живет вне материальной реальности и деньги ему не нужны, значит не уважать его. Бетховен отказался пойти ужинать. Он несколько часов пролежал на диване в бешенстве и отчаянии.

Симфонию исполнили повторно 25 мая вместе с одной арией Россини для привлечения публики. Не стоило этого делать… На сей раз зал был полупустым. Это было похоже на провал, а то и на заговор. Неужели его враги успели оклеветать его произведение перед слушателями? Ужин после концерта прошел плохо. Хотя общество собралось веселое. Там были его друзья, племянник Карл, обе очаровательные певицы — Каролина Унгер и Генриетта Зонтаг. Шутки ради Шуппанцигу предложили поесть перед ужином — его зверский аппетит уже вошел в легенду. Но Бетховен был мрачен. Мельком сделанное замечание оказалось искрой, вызвавшей пожар. Ему предложили укоротить симфонию. Он взорвался от ярости. А поплатился за всё Шиндлер. Бетховен теперь его просто на дух не переносил, и вот прекрасный случай от него избавиться. Он обвинил Шиндлера в провале и заявил, что тот украл его деньги. Шиндлер ушел, за ним остальные. Бетховен остался за столом один вместе с Карлом. Так, в муках, горечи и раздорах, родилось самое знаменитое музыкальное произведение на свете, воспевающее братство всех людей.

Отставленный Шиндлер кипел от досады. Он вновь появится в жизни Бетховена в самые последние месяцы, присосавшись к нему как пиявка, и закажет для себя визитные карточки с надписью «Друг Бетховена».

Лето 1824 года прошло за написанием Струнного квартета № 12 (ми-бемоль мажор, опус 127) — сначала в Пенциге, потом в Бадене, потому что в Пенциге ему казалось, что за ним шпионят прохожие и заглядывают в его комнату.

Квартет № 12 был написан по заказу князя Голицына. Это произведение — плод долгих поисков и бесчисленных набросков — более сорока страниц! Столь медленное обдумывание объясняется композиционными сложностями: он искал новую форму, даже собирался сочинить произведение в шести частях. В целом квартет оказался достаточно сложным для исполнителей, и похоже, что на момент создания он был не понят слушателями, сбитыми с толку его новизной. Надо сказать, что премьера в марте 1825 года, устроенная Шуппанцигом, обернулась провалом: у музыкантов было мало времени на репетиции и на освоение неуловимого произведения с широким спектром эффектов и трудно запоминаемых мелодических выдумок, которое нельзя было постичь с первого прослушивания или поверхностного прочтения. Бетховен пришел в ярость. Он забрал свой квартет у оскорбленного Шуппанцига, несмотря на его бурные протесты, и отдал Бёму, который исполнил его две недели спустя с большим успехом. Шуппанциг страдал от обиды, тем более что брат Бетховена Иоганн сыграл в этом деле неприглядную роль, натравливая Людвига на его друга-скрипача клеветническими измышлениями и «дурацкими сплетнями». Но ссора продлилась недолго.

Бетховен закончил Квартет № 12 в сентябре 1824 года, «бредя от радости и радуясь своему бреду», как сказал один его друг. После удаления Шиндлера в его ближнее окружение понемногу проник новый человек и занял там главенствующее положение. Это был Карл Хольц, скрипач из квартета Шуппанцига, с которым Бетховен подружился, вероятно, потому что тот его смешил. Этим он выгодно отличался от Шиндлера с его постной физиономией и напыщенным видом: это был 26-летний мужчина, веселый и смешливый по природе, который посвятит себя Бетховену вплоть до конца 1826 года, момента своей свадьбы. Разумеется, Шиндлер представляет его пьяницей и сумасбродом в политике, который оказывал на Бетховена дурное влияние. На самом деле Хольц скорее был умным и верным советчиком, о чем можно судить по сохранившимся разговорным тетрадям. Он относился к своему наставнику с дружеским восхищением и без подхалимства.

Бетховен, со своей стороны, следил за тем, с кем дружит его племянник. А Карл как раз общался в тот момент с неким Нимецом, который не нравился его дяде: это «скучный гость, абсолютно лишенный манер и благопристойности». Кроме того, он беден. Конечно, бедность не порок, но большое свинство. Короче, Бетховен хотел, чтобы Карл перестал с ним видеться. Тот возмутился и послал дядюшку к черту. Казалось бы, свобода не за горами — увы…