Квартет № 13 исполнили в марте 1826 года; финальной его частью еще была «Большая фуга». Руководил исполнением Шуппанциг, совершенно примирившийся с Бетховеном. Но, несмотря на весь его профессионализм, совладать с партитурой оказалось непросто. Хольц, тоже принимавший в этом участие и присутствовавший при разборе квартета дома у Бетховена, вспоминал о том, как мучился его патрон: «Шуппанцигу порой приходилось биться изо всех сил, чтобы справиться со сложностями своей партии первой скрипки, и это обычно вызывало у Бетховена взрывы гомерического хохота».
В день концерта, как и следовало ожидать, реакция была неоднозначной. Третьей и четвертой частям рукоплескали и просили исполнить на бис. Но фуга… Критик из «Альгемайне музикалише цайтунг» не скрывает своего замешательства:
«Зато смысл финала в форме фуги полностью ускользает от понимания: это какая-то китайская грамота. Когда инструменты носятся от одной крайности к другой (словно от Южного полюса к Северному) посреди невероятных сложностей, когда каждый ведет партию, отличную от других, а голоса пересекаются per transition irregularem в серии диссонансов, когда, наконец, музыкант теряет всякую веру в себя, не в силах играть верно, это превращается в Вавилонское столпотворение… Возможно, всего бы этого не было, если бы маэстро мог слышать то, что сочиняет. Но не будем делать преждевременных выводов: кто знает, возможно, наступит время, когда всё, что кажется нам на первый взгляд непонятным и слишком запутанным, предстанет ясным и удачно выстроенным».
В общем — снова музыка глухого. Но отметим для себя честную оговорку по поводу будущего…
Несмотря на окончательно расшатанное здоровье, Бетховен написал Квартет № 14 до-диез минор, закончив его в июле 1826 года. Идеи били ключом. Бетховен говорил, что этот почти программный квартет (Рихард Вагнер даже написал его сценарий, в своей манере, склонной к лирическому преувеличению) «слеплен из пьес и отрывков, украденных тут и там». Это было последнее музыкальное произведение, которое услышит Франц Шуберт в своей комнате, в исполнении друзей, за пять дней до своей смерти от тифа 19 ноября 1828 года, в 31 год. Говорят, он так разволновался, что опасались, как бы он не скончался до срока.
На Центральном кладбище Вены, центральном только по названию, могилы Бетховена и Шуберта находятся рядом, в квартале музыкантов. В этом месте испытываешь несказанное волнение, зная о том, что два этих гиганта, хотя и встречались, пересекались (ведь Шуберт, глубоко почитавший Бетховена, часто специально отправлялся в те же таверны, что и он, в те же часы), ни разу не поговорили друг с другом. Шуберт не решался подойти, обмирая от робости перед человеком, которого считал своим божеством. Однажды он набрался храбрости и пришел показать ему свои вариации для фортепиано, но маэстро не было дома. А Бетховен? Говорят, что он слышал некоторые произведения Шуберта, в частности романсы, и лестно о них отзывался. Вот и всё. История состоит и из таких несостоявшихся встреч.
Убить отца
С октября 1825 года Бетховен переехал на новую квартиру, которая окажется последней, — в Шварцшпаниерхаусе («Доме испанского монаха»). Впервые за многие годы он не выехал за город с наступлением лета — его последнего лета. Хотел остаться рядом с Карлом, которому предстояло сдавать выпускные экзамены. На самом деле он следил за племянником. Не самая лучшая идея. Обычно с отъездом дяди на летний отдых Карл мог хоть немного вздохнуть. В этот год ему придется терпеть его перепады настроения и причуды в духоте венского лета. Он пытался избегнуть докучливых приставаний, хитрил, уверял, что в его присутствии нет нужды, он сам прекрасно подготовится, — всё тщетно.
В голове Бетховена роились новые планы. Он начал Струнный квартет № 16 (фа мажор, опус 135), тот самый, финал которого строится на знаменитом обмене репликами: «Muss es sein? Es muss sein!»[24]
У этой части была своя история. В июле Бетховен написал шутливый канон на тему разговора с одним из своих меценатов, Игнацем Дембшером. Тот хотел получить рукопись партитуры Квартета № 13, которую Бетховен уступил Шуппанцигу. Людвиг потребовал, чтобы Дембшер уплатил Шуппанцигу в качестве компенсации 50 дукатов. «Надо ли?» — спросил Дембшер. «Надо!» — со смехом ответил Бетховен[25]. В Квартете № 16 мотив «Muss es sein? Es muss sein!» из канона наподобие тех, которые Бетховен часто сочинял ради шутки, принимает размах метафизического размышления, давая ответ на вопросы, относящиеся к смыслу жизни и творчеству художника. Шутливый канон вырос в своего рода музыкальный диспут между силой смирения и силой воли. Это означает, как подметил Милан Кундера в «Невыносимой легкости бытия», что Бетховен здесь переходит от легкого к тяжелому, на языке Гёте простое «здрасте» может принять значение метафизического тезиса, добавляет он в шутку. Выдвигались и другие гипотезы, объяснявшие такой переход. Кроме одной, которую попробуем предложить мы: в промежутке Карл пытался покончить с собой.
Он дважды выстрелил себе в голову. Одна пуля пролетела мимо, другая попала в левую сторону черепа. Дата этого отчаянного поступка точно не известна: конец июля — начало августа.
Это был обдуманный поступок. Карл говорил, что хочет наложить на себя руки. У него, неуравновешенного, измученного, доведенного до крайности, был пистолет; Шлеммер, его квартирный хозяин, нашел его в чемодане вместе с зарядом. Шлеммер изъял оружие и известил Бетховена. Но Карл продал часы и купил себе другой пистолет. Потом уехал из Вены к развалинам замка Раухенштейн в окрестностях Бадена и пустил себе пулю в голову.
Он больше не мог так жить. Преследование со стороны дяди, постоянное шпионство — обложили со всех сторон… Бетховен задействовал всех своих знакомых: даже Шиндлер был всегда начеку и донимал Карла вопросами, где он был и что делал. Говорят, дошло до того, что Хольц напоил его, чтобы выудить признания. Раздраженный, ожесточенный, задыхающийся в этой неизбывной атмосфере подозрительности, Карл попытался обратиться к матери. Он всё делал тайком, «боясь попасться старому болвану». Деспот-дядя, прямо скажем, отвратительный в мучительных проявлениях своего отцовского невроза, внушал ему теперь только непреодолимое отвращение. Была и еще одна причина: долги. Он играл и проигрался. Ему даже случалось утаивать деньги, предназначавшиеся для уплаты за квартиру, а Бетховен всегда неохотно раскошеливался.
Карл лежал в луже крови. Он не умер. Неудача? Самоубийство, особенно неудавшееся, — часто способ наказать свое окружение. В данном случае — убить отца, что вскоре и произойдет. Рано утром его, бесчувственного, подобрал ломовой извозчик. Карл нашел в себе силы прошептать, что хочет поехать к матери.
Бетховен бросился туда, вместе с Хольцем. Карл был в сознании и при виде дяди пришел в ярость. Он больше и слышать не хочет о нем: «Хватит. Не донимай меня больше упреками и жалобами, всё кончено».
Десять лет борьбы, неловкой и дикой любви, разочарований и тревог, безумия, непоследовательности, яростно ревнивого воспитания, которым Прометей хотел вылепить свое творение, — и всё кончилось здесь, перед этим враждебным и замкнутым подростком с окровавленной повязкой на голове.
Но это был еще не конец. В Австрии самоубийство считалось преступлением, согласно общераспространенной католической морали, высшим проявлением глупости. Стоит ли пробуждать мертвецов и судить их, убивать во второй раз? А когда выжил…
В полиции Карл обвинил во всём дядю: это из-за него он хотел покончить с собой, он слишком дурно с ним обращался. Единственный способ избежать суда — записаться в армию и, разумеется, Бетховен должен отказаться от опекунства. Поскольку теперь стало ясно, что именно довело Карла до отчаяния и такого поступка: отсутствие религиозного воспитания. Кстати, пока Карл лежал в больнице, куда его перенесли, его каждый день навещал священник.
