В лице Аменды Бетховен на какое-то время обрел брата, подходившего ему гораздо больше родных… Кстати, вскоре после начала этой дружбы Бетховен попросил руки Магдалены Вильман, певицы, с которой он познакомился в Бонне еще в детстве и которая переехала в Вену в 1794 году. Он ухаживал за ней с самого ее приезда, но издали, в своей характерной манере, потом вдруг объяснился, хотя ему даже не намекали на разделенное чувство. Реакция красавицы была однозначной, хотя и неласковой: «Бетховен? Он урод и наполовину безумец!»

Чтобы залечить «сердечную рану», Бетховен хотел было согласиться на гастроли в Польше в сентябре, с оплатой всех расходов. Но в конце концов отказался. По совету Аменды он подумывал и о поездке в Италию, где музыка в большом почете, а музыкантов, как говорят, носят на руках. Но Аменда не мог поехать с ним, потому что его вызвали в Курляндию на похороны; и эти планы не осуществились. Тем временем верный друг уехал из Вены, увозя с собой рукопись Струнного квартета № 1 Бетховена.

Людвиг не был склонен к дальним странствиям. Путешествия — дело долгое, опасное в эти смутные времена, когда по дорогам бродит солдатня, тяжелое для ослабленного организма, а его здоровье лучше не стало.

И потом, новые чары удерживают его в Вене…

Брунсвик — необычная семья. Бетховен познакомился с ними в мае 1799 года. Старинный венгерский аристократический род, крупное состояние, интеллектуальные и художественные увлечения. Отец, граф Антон II фон Брунсвик, скоропостижно скончался в 1793 году, воспитав своих детей в преклонении перед героями американской Войны за независимость. Графиня Анна, занятая управлением семейными поместьями, издали присматривала за детьми — тремя дочерьми, Терезой, Жозефиной и Шарлоттой, и сыном Францем.

Они приехали в Вену всего на три недели. Графиня, женщина властная и волевая, устроила эту поездку с целью найти подходящую партию для Терезы и Жозефины, барышень на выданье. Но бывают мимолетные встречи, из которых вырастает дружба на всю жизнь. В Бонне юный Людвиг нашел вторую семью в лице Брейнингов. В Вене эту роль сыграли фон Брунсвики. С самого приезда графиня хотела залучить к себе Бетховена, чудо-пианиста, о котором говорили все вокруг, чтобы давать уроки своим дочерям. Старшая, Тереза, страдавшая от небольшого физического изъяна, увлекалась литературой и музыкой. Она очаровательно (и скромно) рассказывает о пребывании в Вене и встрече семейного кружка с Бетховеном, который отнесся к урокам добросовестно и даже с удовольствием их затягивал: «Мы не замечали голода до пяти часов дня».

Соседи по гостинице приходили в ярость от уроков музыки, продолжавшихся до поздней ночи, после того как ученицы вкусят удовольствий Вены. «Мы были молоды, свежи, по-детски наивны, — продолжает Тереза. — Достаточно было нас увидеть, чтобы полюбить. От поклонников не было отбоя».

Разумеется, Бетховен влюбился. В которую из двух сестер? Он написал им вариации на стихи Гёте «Возлюбленному» («Я думаю о тебе…»). Тереза? Жозефина? «Я желаю только одного: когда будете играть и петь этот скромный музыкальный подарок, вспоминайте время от времени преданного вам Людвига ван Бетховена», — написал он в посвящении.

Жозефина в конце июня вышла замуж в Венгрии за графа Дейма, аристократа, скрывавшегося под простонародной фамилией Мюллер после дуэли, владельца художественной галереи. Ему было 50, ей — 20. В сущности, приличный человек. Но в день свадьбы Жозефина в отчаянии бросилась на шею Терезе, умоляя ее выйти за Дейма вместо нее.

В семействе Брунсвик, этой «маленькой республике», как говорит Тереза, был еще и брат Франц. Это был пылкий молодой человек, тоже страстно увлекавшийся музыкой и поэзией и в гораздо меньшей мере ухаживаниями за женщинами, из-за чего над ним подтрунивали. Сестры прозвали его «кавалер-ледышка» и потешались над его безразличием к прекрасному полу, сообщает Ромен Роллан. В конце концов хилый мальчик, дожив до сорока лет, пленится музыкантшей.

Тереза осталась в Венгрии, в семейном поместье Мартонвашар. Осенью 1799 года Жозефина переехала с мужем в Вену. Бетховен ходил к ним в гости, подружился с мужем — Деймом-Мюллером, который даже делал ему подарки… Если Бетховен и был влюблен в Жозефину летом 1799 года, эта любовь тоже оказалась кратким увлечением. Но они еще встретятся много лет спустя…

Конец столетия ознаменовался и поворотом в творческой жизни Бетховена: достигнув тридцатилетия, он, наконец, решился попробовать силы в жанре, который обеспечит ему всеобщую и непреходящую славу, — в симфонии. Он долго ждал. К тридцати годам Моцарт уже написал большую часть своих симфоний, а «папа Гайдн» к тому времени сочинил их уже около сотни! Испытывал ли Бетховен робость перед этим главным жанром, не чувствуя себя готовым перейти Рубикон? К чему подражать совершенству? Чтобы достигнуть известности в симфонии, нужно найти свой собственный язык, выдумать небывалые формы, извлечь новые звуки. Возможно и то, что написание симфонии, гигантский труд, не было доходным делом с финансовой точки зрения — довод не столь благородный, но и его не стоит сбрасывать со счетов. В январе 1801 года он писал в момент издания Первой симфонии (до мажор, опус 21) за 20 дукатов у Гофмейстера: «Вас удивляет, что я не делаю различия между сонатой, септетом и симфонией? Но мне сдается, что септет или симфония найдет меньше покупателей, чем соната. Хотя мне кажется, что симфония наверняка должна стоить больше».

Его Первая симфония, намеченная еще в 1795 году, заброшенная, но потом завершенная, в большой мере осуществила, несмотря на явные заимствования у Моцарта и Гайдна, поставленную им перед собой задачу вдохнуть новую жизнь в этот жанр, возвеличенный его предшественниками. Ее исполнили 2 апреля 1800 года в Придворном и национальном театре Вены. В программе концерта были также одна симфония Моцарта, отрывки из «Сотворения мира» Гайдна, концерт для фортепиано (наверное, третий, до минор) и септет. Афиша обещала также импровизацию г-на Людвига ван Бетховена.

Бетховен начинает свой симфонический цикл ошеломляющим ударом: диссонансы, резкие переходы от адажио в первой части к аллегро во второй, мощное скандирование оркестра, энергичный ритм и при этом не слишком внятная мелодия, уступающая главенство диалогу оркестровых групп, в котором предпочтение отдается духовым. Разумеется, не все уши выдержали это бурное произведение. «Беспорядочный взрыв оскорбительного нахальства молодого человека», — написал один критик из Лейпцига в 1801 году. «Эта музыка шумно бьет по ушам, не обращаясь к сердцу», — добавит, теперь уже во Франции, статья в «Таблицах Полигимнии» в 1810-м. И всё же достаточно послушать эту симфонию, уже очень личную, чтобы расслышать за причудами темперамента голос мастера.

Концерт прошел с успехом. Две недели спустя состоялся другой: Бетховен играл свою Сонату для фортепиано и валторны опус 17 (вместе с валторнистом Пунто[7]) — довольно плоское произведение, написанное наспех, но вполне приемлемое для неподготовленных ушей. Снова успех, да такой, что исполнителям пришлось сыграть ее на бис с начала и до конца!

Этот триумф не остался без последствий. Восторженный князь Лихновский, очарованный Бетховеном, решил выплачивать ему ренту — 600 дукатов в год. Конец свободе неприручаемого композитора? Вернее, начало странных отношений, в которых князь выступал в роли просителя, а Бетховен — ворчливого мучителя, охотно изображающего безразличие, если не презрение. Лихновский часто заходил к Бетховену посмотреть, как тот работает. Как подобная музыка может родиться из человеческого мозга? Они заключили договор: пусть Лихновский приходит, если ему так хочется, но только не надеется, что его станут принимать. Князь входит, Бетховен продолжает работать; бывает, что он даже запирает дверь на ключ, князь подождет-подождет и уходит, не настаивая, — необычные отношения. Кто же этот князь — одновременно такой настойчивый, терпеливый и кроткий, в доме которого Людвиг жил несколько лет в начале своей венской карьеры? Его жена, княгиня Кристина, превосходная пианистка, стала для него «второй матерью» — сколько приемных семей! Мать самой княгини, графиня Тун, покровительствовала Глюку, Гайдну и Моцарту. Лихновский был искренне убежден, что Бетховен — гений; благодаря своей аристократической праздности он сделался ангелом-хранителем композитора, всегда был рядом, порой даже навязчиво, и с кротостью переносил перепады настроения своего протеже, опасные для его карьеры и репутации.