— Это ужасная мысль, — нахмурился молодой человек. — Мне она совершенно не нравится.
— Сожалею и всё такое. Не люблю внушать чёрные мысли. Ещё один момент: она делала что-нибудь необычное на неделе перед тем, как пропала, или раньше? Ходила куда-нибудь, где не была прежде? Что-то подобное?
— Нет, насколько я знаю. В один из вечеров она съездила домой, чтобы привести какую-то одежду — домой в Хэмптон, я имею в виду. Я не поехал с ней — не люблю пригороды. Я решил остаться в городе и посидеть с парнями.
— Спасибо, Ларри, вы очень помогли, — сказал Уимзи, вставая. Уходя, он постучал в дверь владелицы, стратегически расположенную около двери на улицу, и решил вопрос с брюками мистера Порсены. Существуют оскорбления, от которых он чувствовал себя обязанным защищать собратьев по полу.
Немного дальше на улице он проскользнул в телефонную будку и набрал номер Скотланд-Ярда. Он разговаривал не со старшим инспектором Паркером, а с инспектором Боллином, и попросил того составить полный список людей, имеющих ключи от театра Крэнбоурн.
— Харвелл жёг костёр, — сердито сказал Чарльз.
— Где? — удивился Уимзи. — В тех квартирах нет открытых каминов, и там нет никакого сада.
— У него есть сад в Хэмптоне, — мрачно изрёк Чарльз.
— Значит, ты установил за ним хвост, несмотря на то, что решительно заявлял, будто я облаиваю не то дерево? Очень мудро.
— Вчера он поехал в Хэмптон и разжёг огонь в саду. Я велел моему человеку действовать незаметно, поэтому ему было трудно увидеть в точности, что происходит. Сгорело много садового мусора и какой-то свёрток из машины Харвелла. Харвелл пробыл там недолго и не входил в бунгало. Как только он уехал, мы, естественно, изучили пепел.
— Запачканная кровью одежда, — сказал Питер. — Собачья кровь.
— Да, вероятно. Одежда, без сомнения, но пятна крови, если и были, разрушены и не могут служить доказательствами. Пламя было хорошим. И, возможно, там было что-то ещё. — Чарльз достал конверт и осторожно высыпал содержимое на блок промокательной бумаги. Это были маленькие фрагменты обгорелой ткани — не больше почтовой марки. — Не похоже на части одежды богатого человека.
— Гм, — сказал Уимзи. — Какая-то холстина, не так ли? Не стану прикасаться, но, полагаю, довольно жёсткая. Похоже на ту, что портной использует для отворотов?
— Хо! Я об этом не подумал. Мы заставим парня с Савил-Роу взглянуть на это.
— А что рассказал Харвелл?
— Решил выбраться на минутку на свежий воздух. Жёг опалую листву. Против этого нет никаких законов, но есть законы против незаконной слежки. Почему мы не бросим все силы на то, чтобы засадить Эймери за решётку? Ну, сам можешь представить.
— Даже слишком хорошо, — согласился Уимзи. — Но Чарльз, должно же быть что-то не так с тем алиби. Если швейцары не дрогнут, возможно, придётся ещё раз поговорить с Эймери.
— Чтобы подтвердить что именно? — спросил Чарльз. — О, кстати, Уимзи, если говорить о подтверждениях, объявился водитель грузовика, который увёз наших весёлых шантажистов от места преступления задолго до одиннадцати. Таким образом, они вышли из игры.
— Ну, мы их по-настоящему и не включали, не так ли?
— Вообще-то нет. И я даже не могу привлечь их за шантаж, потому что мистер Уоррен не собирается поддерживать обвинение.
— Не собирается? — удивился Уимзи. — С какого перепуга?
— Он, кажется, стал религиозен и собирается прощать своим врагам, — сказал Чарльз. — И в этом, чёрт побери, я виню тебя, Питер!
— Дорогой мой повелитель, открой же мне причину этой скорби, — сказала Харриет.
— А я что, вздыхаю и скрестил в раздумье руки? [202]
— Ну, я же вижу, что что-то не так.
— Видишь? А я думал, что так хорошо всё скрыл.
— Но зачем? Почему не доверить жене?
— Поскольку я стыжусь сам себя. Я веду себя как собака на сене, Харриет. Эгоистично на грани уродства.
— Поскольку ты должен радоваться за Бантера вместо того, чтобы его оплакивать?
— Как ты узнала? Харриет, если ты видишь насквозь все мои несчастные грешки, как я смогу сохранить твоё хорошее мнение о себе?
Харриет засмеялась:
— Питер, моё мнение о тебе не ухудшится, если я узнаю, что экстраординарная преданность Бантера компенсируется привязанностью с твоей стороны. Помнишь момент в «Гордости и предубеждении», [203] когда Элизабет наконец понимает, что совершенно ошибалась в Дарси?
— Нет, напомни.
— Она слушает хвалы от его домоправительницы.
— Преданность Бантера характеризует меня? Конечно, я желаю ему всевозможного счастья, — сказал Питер. — Но почти невозможно представить на его месте кого-то другого.
— Питер, взгляни на все эти традиции, все эти правила, которые утверждают, что слуга может жить в доме, а не слуга не может, и что они должны носить определённые имена и так далее и тому подобное, — неужели мы должны быть ими связаны? Разве мы ничего не можем изменить?
— Слуги любят правила. Тогда они точно знают своё место и что они должны сделать, чтобы угодить. Это приносит мир и покой в дом, а я хочу, чтобы дома был мир и покой и ты могла спокойно работать.
— Твоя мать сказала мне, что твоё дело — это устроить дом и привести меня туда, а не мне устраивать дом для тебя. И я успокоилась, потому что не чувствовала себя в состоянии создать дом, к которому ты привык. Я была подавлена. Но теперь я здесь…
— Теперь ты здесь, и это всё твоё, — сказал Питер. — Ты — хозяйка дома и можешь делать с ним всё, что нравится.
— Без оглядки на тебя?
— По традиции, если мне что-то не нравится, я еду в свой клуб. Именно для этого мужские клубы и созданы и вот почему они так популярны.
— Хорошо. А ты уедешь в клуб, если я предложу, чтобы Бантер и будущая миссис Бантер стали жить в бывшей конюшне?
— Я… я просто не думал об этом.
— Это позволит сочетать близость Бантера и отдельную крышу над их головами.
— Харриет, это было бы замечательно! Я уверен, что Бантер… но молодая дама согласится? Разве это немного не унизительно для неё? Я не знаю, на что она похожа, но…
— Думаю, она тебе понравится, Питер. И у меня есть основания полагать, что она согласится жить в конюшне с отдельной парадной дверью.
— Уверена?
— Возможно, я опрометчиво упомянула возможность привести здание в порядок и сделать его очень миленьким.
— Это не проблема, даже удовольствие и хорошие инвестиции в недвижимость. Но, полагаю, могут возникнуть проблемы в ежедневной жизни.
— Но, конечно же, четыре умных человека смогут найти modus vivendi. [204]
— А что думает Бантер?
— Не знаю. Ты должен спросить его сам.
Мгновение спустя она увидела из окна гостиной слугу, следующего по пятам за своим хозяином по скользкой от дождя садовой дорожке через темнеющий сад. Затем мерцающий свет, как свет факела, последовательно пропутешествовал по всем трём этажам.
— Всё будет хорошо, всё будет хорошо, и весь порядок вещей будет хорош, [205] — сказал Питер, возвращаясь к ней час спустя. — Я женился на гении практики.
— Ты бы и сам до этого додумался с минуты на минуту, — сказала Харриет.
— Именно до этого — не уверен. Мой ум очень ограничен, знаешь ли. Двигаюсь по древним колеям. Это очень раскрепощает — быть женатым на ком-то, кто не раб традиций.
— Ну, то, что я способна изменять порядок вещей, действительно пришло мне в голову. Мы могли бы изменить традицию, которая заставляет нас сидеть на противоположных концах стола, когда мы вкушаем ланч или обед вдвоём. Ведь это смешно: если муж хочет побеседовать со мной о чём-то за ланчем, он вынужден приглашать меня куда-нибудь в ресторан.
— Мередита нужно проинструктировать, чтобы он усаживал нас лицом к лицу в середине стола, — сказал Питер серьёзно. — Дворец короля должен быть садом королевы. Я отрекусь в твою пользу.
