— И она довольно быстро это поняла. Она читала «Ежедневный Вопль» и подобные издания.

— Она могла прийти в полицию и рассказать нам.

— Но эта мадам была очень умной. Намного выгоднее было пойти к Харвеллу и немного его пошантажировать.

— Если она шантажировала его, то мы сможем найти деньги. Деньги оставляют следы такие же чёткие, как отпечатки пальцев, но сохраняются дольше.

— Дело не в деньгах. Нечто намного более желанное, нечто, о чём страстно мечтаешь, сгораешь от вожделения, терзаешься от зависти.

— И не деньги?

— Слава, Чарльз. Роли. Она была посредственной актрисой, но жаждала больших ролей. Не только для себя, но и для дружка. Она видела себя и своих друзей, играющих все роли в постановках Харвелла ныне и присно и во веки веков. Он послал её в вечность более коротким маршрутом.

— Она утонула. Вскрытие не обнаружило признаков ран. Она, возможно, упала с моста. Это мог быть любой мост в Лондоне.

— Мог. Но не считаешь ли ты, что пора взглянуть на театр Крэнбоурн?

— Я могу получить ордер, если желаешь, и обыскать место.

— Я подумал, что мог бы организовать небольшую провокацию. Я знаю, что ты не можешь баловаться чёрной магией, но я могу. Думаю, Харвелл — существо импульсивное.

— Импульсивное? И ты говоришь так после всей этой тщательно продуманной постановки с маской?

— Он как шахматист, который совершает глупые ошибки, но затем очень хорошо восстанавливает положение. Человек, который не может перенести проигрыш, кто считает, что имеет право одержать победу, кто думает, что законы Божеские и человеческие не относятся к нему. Я прекрасно понимаю, Чарльз, что возможность убедительно связать его с телом, плавающим свободно в Темзе, не слишком велика. Нам требуется его же помощь: мы должны заставить его испытать такое потрясение, чтобы он сказал какую-нибудь глупость. Смотри, вот что я имею в виду…

Театр Крэнбоурн был построен в 1780 году и частично сохранил изящество и славу века барокко. Его ложи и ярусы плавно огибают партер, его арка авансцены насыщена буйной смесью бронзовых барельефов, а потолок украшен розовеющими облаками и фигурками летающих ангелов. Здание было построено как оперный театр и в дни Гайдна и Моцарта выполняло свою роль; в наши дни, слишком маленькое для этой цели, со слишком небольшой оркестровой ямой и отсутствием места для громоздких декораций, оно стало просто одним из многих лондонских драматических театров, хотя всё ещё остаётся самым изящным.

Уимзи появился на служебном входе и назвался историком архитектуры. Он был бы очень обязан, если бы кто-нибудь провёл его по помещению. Особенно его сейчас интересует каркас здания.

Швейцар очень сожалел, но в театре шла репетиция, и не могло быть и речи о проходе на сцену или в зрительный зал.

— Посторонние на репетиции действуют им на нервы, — пояснил он. — У этих людей искусства ужасные нервы, сэр, вы просто не поверите.

Уимзи принял ситуацию, но, как оказалось, его интересовала часть здания, примыкающая к фундаменту.

— Забавно, что вы это говорите, сэр. Вы бы удивились, расскажи я вам, что у нас там внизу. Я бы сам провёл вас, но не могу оставить дверь без присмотра.

Уимзи выразил желание сам найти дорогу, следуя простым указаниям.

— На ваш собственный риск, сэр. Пожалуйста, смотрите под ноги и ступайте осторожно.

Уимзи искренне пообещал. Как будто эта мысль только что пришла ему в голову, он оставил на стойке свою визитную карточку.

— Если кто-либо из администрации находится в здании… — сказал он.

Затем, невидимый со сцены, он прокрался по задним рядам партера. Режиссёр сидел в переднем ряду и кричал на актёров. Уимзи выскользнул через дверь запасного выхода и, вместо того, чтобы отодвинуть засов и выйти на улицу, прошёл через зелёную дверь без надписи за кулисы. В тот же момент здание повернулось к нему своей изнанкой. Здесь не было великолепной позолоты фойе и зала, а всё было покрашено тусклой и выцветшей зелёной краской, которая к тому же местами облупилась от старости. На полу коридора лежал древний истоптанный линолеум. Уимзи миновал крыло с декорациями и реквизитом, бросил взгляд сбоку на актрису в пароксизмах эмоций, которая выбросила руки вперёд, а голову откинула назад с криком: «Долг! Что такое долг по сравнению с любовью?»

— О, ради Бога, Сьюзи, вложи сюда хоть какое-то чувство! — заорал режиссёр.

Позади сцены оказалось мрачное пространство, напоминающее пещеру и заполненное стойками, верёвками, катушками электрического провода, прожекторами и грудами неиспользованного оборудования. Две молодые актрисы безмятежно сидели на скамье и курили. Увидев Уимзи, они молниеносно убрали сигареты — было, очевидно, что курить среди всех этих легко воспламеняющихся вещей запрещено, — но он махнул им рукой и быстро выскользнул через дверь в дальнем углу. За дверью было совершенно темно. Уимзи достал из кармана фонарик и с его помощью обнаружил выключатель. Перед ним оказалась кирпичная стена, но справа вниз вёл лестничный пролёт. Поперёк него висела цепь и табличка, гласящая: «Только для уполномоченных лиц». Уимзи снял цепь и спустился. Его встретил сырой, неприятный запах — запах холодных камней и влажной древесины, как в сельской церкви зимой.

Достигнув конца лестничного пролёта, он оказался не в подвале, а наверху бездонной ямы. Он стоял на своего рода подиуме. В дальнем конце другая железная лестница вела вниз к более низкому проходу, а ниже — ещё одна. Тусклые лампочки на растянутых проводах проливали скудный свет. В проходах справа имелась единственная опора для рук в виде перил, но слева не было никакого ограждения. Уимзи тихо присвистнул и начал зигзагообразный спуск.

Прекрасное здание над ним опиралось на массивные деревянные сваи, которые вертикально поднимались из ямы. Они состояли не из одного, а из нескольких стволов, скреплённых железными полосами. Между ними для прочности шли поперечные стволы, образуя своеобразную сеть. Железные лестницы образовывали безумный путь вниз, как дорогу для Гулливера в стране великанов. Внизу свет ламп оказывался побеждён глубиной и темнотой.

Уимзи выключил фонарь и отвёл взгляд от освещённой площадки, на которой стоял. Глаза медленно привыкали к мраку. Вокруг был лес вертикальных стволов. Он попытался понять. Возможно, эти опоры были забиты в болотистую почву, как это делали венецианские строители при возведении своих фантастических зданий. А поскольку здесь не было никакой лагуны, которая наполнялась бы водой дважды в день, болото высохло, осыпалось, вымылось, оставив гордо стоящий скелет из брёвен. Именно вымылось, поскольку он мог слышать звук текущей воды. Нежный звук, заполняя пространство, мягко отражался эхом вокруг него.

Очень осторожно Уимзи наклонился над ненадёжными перилами и направил фонарь вниз. Значительно ниже него, примерно на таком же расстоянии, которое ему уже удалось преодолеть, текла чёрная вода. Она бежала по открытому жёлобу вдоль всей ямы. С одной стороны она вытекала из кирпичной арки, и на другой — исчезала в туннеле. Когда-то на этом выходе имелась железная решётка, но сейчас остались лишь ржавые фрагменты.

— Крэнбоурн, полагаю, — сказал Уимзи. — Я рад знакомству, хотя нашёл вас в стеснённых обстоятельствах.

Глянув вниз, он содрогнулся от собственных мыслей. А затем он услышал, как выше него хлопнула дверь и послышался звенящий звук быстрых шагов по железной сетке подиума.

Голос Харвелла произнёс:

— Какого чёрта вы тут делаете, Уимзи? Вы не архитектор.

— Я ищу другие выходы из этого здания помимо дверей.

Силуэт Харвелла обозначился напротив одной из случайных лампочек, но было слишком темно, чтобы видеть его лицо. Однако его крупный корпус и широкие плечи видны были чётко.