— Не могла бы ты оказать мне любезность и пояснить?

Его осторожность повисла между ними как туман. Она всё ещё расплачивалась за то, что во время их медового месяца сказала, что ему, дескать, не обязательно было самому исследовать тело в подвале. Тогда возникла натянутость — или, по крайней мере, ей так показалось, — но теперь был другой случай, и он вёл разговор очень осторожно.

— Noblesse oblige,[120] не так ли? — сказала она.

— Большая часть нобилитета удивилась бы, услышав это! — засмеялся он.

— Когда я была ребёнком, в деревне жил мужчина, который был высоким и крепким, да и сильным как вол. Он появлялся словно по волшебству всякий раз, когда возникала проблема. Когда у телеги ломалась ось, или ветеринар не мог погрузить животное в грузовик, или автомобиль застрял в канаве, или нужно было срочно разгрузить кирпичи, или больную толстую женщину нужно было внести по лестнице в дом до кровати…

— Я не совсем уверен, что ухватываю твою мысль, — сказал Питер.

— Его сила была его знатностью, сказала она. — Она заставляла его помогать, используя мускулы.

— А в моём случае?

— В твоём случае ум и привилегии заставляют тебя делать так, чтобы свершилось правосудие. Это для меня абсолютно ясно. И, Питер, я не просто согласна, что ты должен этим заниматься, я восхищаюсь тобой за это. Я считаю, ты прав, что твоё положение влечёт за собой обязанности, и горжусь тем, что ты несёшь их, а не бездельничаешь.

— Ты адвокат, очень чётко формулирующий свои мысли. Когда я пытаюсь вести собственную защиту, то всегда сбиваюсь.

— Питер, ты не в суде. Кто тебя в чём-то обвиняет?

— Если не ты, то только моё тайное я.

— И, дорогой, какое обвинение выдвигает твоё тайное я против тебя? Можешь заставить себя сказать мне?

— Лишь тебе на всём белом свете. Я обвиняю себя в наслаждении титулом, почестями и привилегиями, легкомысленным автоматическим уважением, данным мне по праву рождения, и в отсутствии отдачи с моей стороны — недостаточном старании.

— Подсудимый, я оправдываю вас в этом. Вы можете покинуть суд с незапятнанной репутацией. И в конце концов, милорд, эти титулы, эти престолы и господства, — не ваш выбор.

— Это так, — сказал он. — И, Domina, я бы их и не выбрал. Я предпочёл бы начинать наравне с другими, или даже с гандикапом. А так я всегда нахожусь в ложном положении: всё, чего я добиваюсь, делается по сути нечестно, просто в результате случайности рождения.

— Не совсем всё, Питер. Когда ты добивался, чтобы я вышла за тебя, это было именно гандикапом.

— Да, действительно. На несколько кругов позади мясника и пекаря, свечного мастера и аптекаря, дядюшки Тома Коббли и всех остальных. [121] Но, по крайней мере, ты говоришь, что я могу сделать честную карьеру как суррогат полицейского. Ты не считаешь, что великий детектив — это фривольная поза, развлечение богатея?

— Нет, я считаю, что это очень серьёзно. Вопрос жизни и смерти, в конце концов. То, что я не совсем понимаю, это как всё это связано с войной. Мне кажется, что как-то тайно, но связано.

— Когда видишь, как люди умирают, — сказал он, — когда понимаешь, какой отвратительной и ужасной ценой обеспечивается мир и безопасность Англии, а затем видишь этот мир нарушенным, то видишь убийство, которое совершается из мерзких и эгоистичных побуждений…

— О, да, это я могу понять, — сказала она. — Любимый, я действительно понимаю.

— Правосудие — ужасная вещь, — сказал он, — но несправедливость хуже.

Внезапно он подошёл к ней и опустился на колени перед её стулом, обхватил руками её колени и положил на них голову. Когда он вновь заговорил, его голос заглушался складками её платья. — Дражайшая, хочешь обсудить это дело со мной? Или лучше не надо?

— Я бы хотела, если ты это вынесешь.

— Лишь бы ты это вынесла. Я готов взять эту тяжесть на себя.

— Ничто не может быть хуже, чем сама мысль о том, что существуют темы, которые мы не могли бы обсуждать вместе. Вот это было бы действительно ненавистным.

— Мы ратуем за соединенье двух верных душ? — сказал он, глядя на неё.

— Я думаю, да.

— Тогда так тому и быть. И пусть, не старясь вопреки годам, несём свой жребий до его предела… [122] Да, Мередит, что такое?

— Обед подан, милорд.

— Позже, — сказал Питер, вставая и подавая ей руку. — Я всё расскажу тебе позже.

— Вы звонили, милорд? — Бантер вошёл в гостиную, где его хозяин сидел за последним бокалом бренди на сон грядущий. Харриет, успокоив всех тем, что плотно пообедала, быстро отправилась спать, сославшись на усталость.

— Налей себя бренди, Бантер, и присаживайся поближе, — сказал Уимзи. — Я хочу услышать всё о миссис Чантер и хэмптонском обществе.

— Да, милорд, спасибо, милорд, — сказал Бантер, выполняя то, что ему велели. — Я узнал многое, что, возможно, не относится к делу, милорд.

— Раскрывай все карты, Бантер, и мы рассортируем их позже.

— Хорошо, сэр, кажется, Харвеллы разочаровали своих соседей. Хозяева миссис Чантер, мистер и миссис Сагден, очень разволновались, когда соседнее бунгало было продано Харвеллам, потому что эта семейка — большие театралы. Они рассчитывали, что мимо их парадных дверей пойдёт непрерывный поток знаменитых актёров и актрис на весёлые сборища в гостиной и в саду по соседству. Они даже купили новый альбом в переплёте из искусственной кожи в надежде на автографы. А затем оказалось, что Харвеллы, когда приезжали в Хэмптон, вели себя очень тихо, да и приезжали не часто — фактически, они почти никогда там и не бывали.

«Никогда не пойму, зачем такие расходы, если приезжать только на несколько выходных! — так говорила миссис Чантер. — А что касается знаменитостей — никого не было, но бедняжка миссис Харвелл — она ведь так же прекрасна, как сама Дороти Ламур». [123] Я повторяю её точные слова, милорд.

— Очень убедительно, Бантер.

— Там было ещё много чего в том же духе, милорд, потому что у миссис Сагден есть дочь, которая работает в театре, актриса с большим будущим, как мне дали понять. Однако именно дочь миссис Чантер могла бы заинтересовать нас, потому что она время от времени выполняла обязанности горничной и домработницы, когда Харвеллам кто-нибудь требовался. Это девушка по имени Роуз, милорд. Я так понимаю, что она — хорошая девочка, которая помогает ухаживать за отцом, пока миссис Чантер работает. Кроме того, она хватается за любую случайную работу, чтобы заработать себе на булавки. Это почтенная семья, как уверяет меня миссис Чантер, но сейчас в нужде, поскольку мистер Чантер упал с лестницы и не может работать по специальности уже несколько лет.

— Ага, мой Бантер, — наконец-то некая секретная информация. А в этот раз обращались ли к Роуз, чтобы она помогла миссис Харвелл?

— Её попросили проветрить дом и протопить камин в день, когда приехала миссис Харвелл, и затем, полагаю, велели исчезнуть. Во второй день она пришла с утра, чтобы застелить постель и выбросить окурки, а затем её попросили прийти во второй половине дня, чтобы помочь накрыть стол к ужину. Ей сказали, что это не займёт у неё больше часа, потому что помыть посуду можно будет утром. Как я понимаю, ни Роуз, ни миссис Чантер этому не удивились, поскольку обычно миссис Харвелл ничего не делала сама.

— Но, однако, если Харвеллы бывали там очень редко, миссис Чантер и её семья не так-то много их видели, чтобы судить о привычках?

— Возможно, милорд. Я не видел саму Роуз, и миссис Чантер очень расстроена. Она пришла к заключению, милорд, что преступление было совершено насильником, который скрывается где-то поблизости, и очень переживает, что Роуз также может подвергаться опасности. Правда, она утешает себя мыслью, что молодой человек Роуз сможет защитить её, так как он обычно провожает её до дома, если они гуляют после наступления темноты.