Улететь, как ее Ваня, с Нижнего Новгорода на фронт Аня не могла: не та натура. Поэтому она прикатила к мужу на обыкновенном паровозе времен первой пятилетки, каких было в изобилии под Москвой, так как локомотивы предвоенной пятилетки близко к фронту не подпускали.

Вместе представ перед командующим и заявив о намерении воевать в одной упряжке, муж и жена замерли в ожидании принципиально значимого для них приговора. Михаил Михайлович горестно сложил руки на животе и потеребил пальцами:

— Служить вместе, в одном полку, позволить не могу. Семейственность на гражданке карается по законам партийной этики. На фронте — тем более недопустимо. Хватит с меня убийства сержанта Гали. А вот как ПэПэЖэ (походно-полевая жена) могу назначить пилотом связи. Согласны? — ничем не выдавая своего удовольствия поглумиться над партийной этикой, глубокомысленно выдал на гора свой вердикт бог фронтовой авиации.

Полковник фон Берг считал, что он на голову выше любого советского летчика, и не боялся встретиться с ним в бою, но у него вызывала отвращение нагловатая манера обращения к немецким летчикам. Мало того, что нет должной почтительности, а еще и угрозы. Не поднимал он перчатку, брошенную Иванами, еще и потому, что пытался досконально изучить тактику нападения противника. Однако товарищи по оружию… тактику уклонения от поединка по достоинству не оценили и заподозрили в трусости. Все это и привело к встрече.

Эскадрилья на эскадрилью, точнее, девять на девять встретились, как и было условлено, южнее Ржева. Барон вел свою восьмерку со стороны солнца, чтобы лучше контролировать воздушное пространство, местами затянутое облачностью. Увиделись на высоте около двух тысяч метров. К его огорчению, девятка краснозвездных истребителей оказалась наполовину укомплектована не «ЯКами», как он предполагал, а какой-то другой конструкцией, в которой он потом признал, когда сблизились, малознакомый ему «ЛаГГ». Это озадачило его. В верхних слоях атмосферы ястребки значительно уступали «мессершмиттам» в скорости и вооружении. А «ЛаГГи»?

Покачав крыльями, девятки разошлись в разные стороны. Прекрасно понимая, что «мессершмитты» на высоте неуязвимы для «Яков», барон спокойно ушел, не озираясь, по восходящей вверх, чтобы оттуда, с вершины своего олимпийского спокойствия точно рассчитать угол и момент удара по врагу, оставленному где-то внизу. Каково же было его удивление, когда при развороте на встречный курс он увидел летящую с противоположной стороны пятерку тех самых истребителей, которые смутили его при обмене приветствиями. Он подал команду следовавшим за ним звеньям атаковать врага с ходу и довернул свой самолет для прицеливания. Дальнейшее произошло совсем не по тому плану, который он мысленно выстроил в голове перед атакой. Первый самолет противника, по которому он прицелился, неожиданно сорвался вниз и скрылся в лохматом белесом облаке. Пока барон соображал, как удобнее атаковать следующий, второй истребитель с ненавистной ему звездочкой на стабилизаторе сделал горку и с отвесным креном на крыло развернулся к нему под прямым углом.

Берг похолодел. Он понял, что невольно подставляет свой бок противнику, от которого можно увернуться, только сорвавшись в штопор, на что «мессер» на скорости не способен.

И он обреченно летел вперед, надеясь проскочить прицельную очередь огня. Взрыв прекратил этот полет по прямой, опалил жаром захлебнувшегося мотора, и машина с запозданием беспорядочно ринулась вниз, оставляя за собой шлейф густого дыма.

Еще на земле перед вылетом на свидание с фрицами Иван Евграфович договорился с Михаилом Барановым, назначенным ведомым к Андрею Боровых, при подлете к линии фронта выдвинуться вперед, как бы возглавляя группу истребителей, но при первой же атаке «нырнуть» вниз, чтобы Иван, летевший следом, мог встретиться лицом к лицу с командиром немецких асов. Эта маленькая хитрость удалась: «мессер» с внушительным знаком командира эскадры эффектно рухнул вниз. Но сопровождавшие его два истребителя вовремя сориентировались и дружно набросились на обидчика их командира. Пули зачмокали, забарабанили по корпусу, как град по его демидовской «эмочке». То ли пулей, то ли осколком плексигласа ему зацепило нос. Солоноватая кровь запершила в горле, накапливаясь во рту.

Выключив зажигание, Иван подал рычаг управления от себя. «ЛаГГ» послушно клюнул носом вниз, втягиваясь в штопор. После третьего витка руки машинально заработали управлением подкрылков, а ноги одновременно нажали на педали прогазовки и разворота на ребро.

При выходе из штопора, когда казалось: все позади и можно принять разумное решение, один из преследователей удачно полоснул очередью из крупнокалиберного по капоту. Мотор заглох.

В кабине запахло гарью. На миг сверкнула шкурная проблема — парашют. Но куда прыгать? Чья территория под крылом?

Планируя, не столько раненый сколько выбитый из колеи пилот очередной раз сплюнул кровяную слизь под ноги, осмотрелся по сторонам и довернул самолет на восток. Высота позволяла дотянуть на свою сторону в случае, если бой сместился на вражескую территорию. Выглянувшее с утра солнце незаметно затянулось местами, заволоклось тучами. Не определить места приземления. На чьей он сейчас стороне?

До снежного поля оставалось меньше ста метров. При посадке на рыхлое поле главное — коснуться земли хвостовым костылем и на нем пахать до тех пор, пока скорость не погаснет, а задранный нос не опустится под своей тяжестью на выпущенные шасси. Удерживать вздернутый корпус воздушного корабля на бетонке — плевое дело. А на снегу, на пахоте, на сырой заросшей бурьяном земле попробуй удержать вздыбившегося стального коня, когда кровь застилает глаза, а руки дрожат от усталости и напряжения?

Как только самолет упал на передние лапы, колеса мгновенно прогрузли, уперлись во что-то неподдающееся продвижению вперед. Хвост задрался вверх, норовя совершить сальто-мортале. Стукнувшись головой о приборную доску, он на мгновение выключился, потерял сознание. Однако хвост на секунду задержался почти в вертикальном состоянии и с хрустом опустился вниз, заняв обычное, подобающее хвосту положение. Летчик тоже, причастившись теперь уже затылком к задней стенке кабины, пришел а нормальную, осознанно-сидящую позу.

Посидев так минуту-другую, Иван с трудом отодвинул фонарь и вылез из кабины. К нему уже спешили какие-то люди в белых масхалатах с рожковым автоматом «шмайсер». Рука невольно потянулась к семизарядному нагану русско-бельгийского производства. Но масхалаты двигались уверенно, без тени предосторожности. Так на фронте люди приближаются к своей, в доску красной звезде; неважно на чем: на крыле или там на шапке, лишь звезда была бы родной, красной звездой. Серебристые, золотистые, зеленые и прочие на погонах в начале сорок третьего года вызывали недоверие и даже ненависть к носителям контрреволюционной белогвардейской атрибутики.

Бдительный летчик с оторванным носом и революционно-устремленным наклоном головы устыдился за свою ушибленную сообразительность и торопливо спрятал пугач в кобуру, когда услышал от подошедших на выстрел хозяев поля исконно русскую матерщину: «Да он, твою мать, с перепугу может перестрелять нас, твою за ногу, как доверчивых беляков».

«Ничего, мы еще повоюем», — подумал Иван Евграфович, шагнув навстречу белым халатам. Его обступили. «Твоя работа?» — показал рукой куда-то вдаль, по всему видать, главарь поисковой партии то ли трофейщиков, то ли фронтовых разведчиков.

Поодаль, метрах в семистах от приземления, дымилась груда упавшего самолета. Иван пожал плечами. Говорить с полным ртом крови и зажатым носом он не мог.

Его отвели в землянку, позади которой располагался, как выяснилось потом, командный пункт стрелковой дивизии. Прижгли йодом и забинтовали по самые глаза лицо, уложили отдыхать на хвойный настил, покрытый брезентом. Несмотря на йодистый запах и боль в носу, он все же вздремнул часок-другой после ощутимых перегрузок в самолете. Его представили командованию. С помощью карандаша и клочка бумаги он сообщил о себе и попросил нарисовать маршрут до ближайшего аэродрома. Похлопав по плечу, комдив поручил одному из красноармейцев проводить его в тыл до ближайшего санитарного пункта.