— Так точно! — вдруг вытянулся «во фрунт» генерал, бережно опуская трубку на рычаги.

И четверо друзей приступили к самостоятельным полетам. Оказывается, и в законной Германии слово «пахана» выше всякого закона.

Показательные полеты «профессор» назначил на пятнадцатое число. Поэтому с утра все стажировались на очередном типе аппарата, а после обеда самостоятельно тренировались на избранных машинах для воздушного шоу. В день приходилось по восемь вылетов.

И вот настал последний прощальный день. С утра все были в приподнятом настроении. Из посольства то и дело звонили по поводу программы выступления, распорядка дня, места и времени проведения помпезного приема, о порядке официальных приветствий и других мелочах великосветской тусовки. Уточняли состав приглашенных лиц на вечерний банкет в честь героев дня. «Профессор» не отходил от телефона до тех пор, пока его не пригласили в микроавтобус, идущий налетное поле.

К этому времени вокруг столичного аэродрома скопилось немало зевак: бритоголовых лоботрясов, расфуфыренных дам, подобострастных пенсионеров — заядлых любителей воздушных парадов, технарей, представителей авиационных заводов, жадных до сенсации радиокомментаторов, газетчиков, солдат и прочих поклонников пышных торжеств. Под конец приготовлений приехали на черных лимузинах высокопоставленные чиновники военно-воздушных сил и Национал-социалистической партии.

Последние взошли на обширный грубо сколоченный деревянный помост с метровым по живот бордюром, обтянутым снаружи коричневым полотном. Переднюю стенку бордюра, обращенную в сторону взлетной полосы, украшал лозунг: «Эс лебен Дойчланд!»

По бокам, буквами помельче, со стороны, где отводилось место для приглашенных гостей, надо понимать, и советского посольства, можно было прочитать, что победит дружба. А с другой боковины, где расположились курсанты военных авиаучилищ и военные чиновники пониже рангом, чем те, что на помосте, плакат гласил, что немецкие воздушные войска непобедимы.

Взвилась и рассыпалась веером зеленая ракета, возвещающая о начале воздушного представления. Тысячеголосый вопль толпы «Вива-а-а-т!» приглушили через громкоговорители звуки духового оркестра, грянувшего популярный патриотический шлягер: «Дойчланд, Дойчланд — юбер аллее!»

Показательное выступление началось из глубины аэродрома, где виднелись ангары и вспомогательные здания. От еле заметных рядов выстроенных самолетов один за другим отделились три штурмовика и не спеша потянулись к стартовой полосе. По сигналу красной ракеты они в том же порядке: друг за дружкой, взлетели и скрылись в серо-дымчатой дали пасмурного неба; но тут же появились обратным курсом в четком строю, похожим на кончик стрелы: впереди — командир, позади — эскорт фронтом из двух машин. Вдруг они синхронно «клюнули» вниз, на бешеной скорости спикировали в центр аэродрома, выравниваясь у самой земли. Описав петлю Нестерова, снова сорвались в пике, оглушая грохотом моторов собравшуюся публику, со страхом взирающую на заколдованный строй светло-коричневых птиц с черными крестами на крыльях. Развернувшись на краю полигона, самолеты ушли на посадку в другой конец поля.

Сидя в кабине истребителя с открытым фонарем, Иван алчно следил за полетом товарищей, искренне восхищался их групповым виражом у самой земли и всем сердцем рвался на старт, чтобы удивить публику своим мастерством. Пока он таким образом мечтал о предстоящем выступлении, разводящий офицер дал сигнал флажком «на выход» и… новейшая модель легкого истребителя гордым селезнем поплыла на старт.

Когда самолет оторвался от земли и по прямой поднялся на стометровую высоту, Иван не стал тянуть ручку на себя, сдерживаясь от искушения взмыть вверх. Выровняв «хейнкель» горизонтально и не убрав шасси, он свалился на крыло под прямым углом и в таком положении описал круг над аэродромом, вплотную пролетая у самой кромки полукруга, образовавшегося из оцепления и публики, столпившейся по обе стороны трибуны. На выходе из бокового виража он еще раз свалился на крыло и теперь уже вниз головой — вверх колесами пролетел над шумно ликующими поклонниками воздушного спектакля.

После такого простенького вступления самолет круто задрал нос вверх, выписал три восходящих петли Нестерова и уже с километровой высоты штопором ввинтился в центр аэродрома.

Снова вираж, и вот послушный истребитель по спирали взбирается почти до перистых облаков и оттуда, с поднебесья катится бочкой по наклонной, срывается в штопор, но через три витка переходит в отвесное пикирование и… выйдя у самой земли из казалось бы гибельного положения, проносится вдоль растянувшихся рядов публики.

Толпа сатанеет, рукоплещет, и ничто не может усмирить море бушующих эмоций. Ни каменные лица начальства на трибуне, ни настоятельные просьбы полицейских соблюдать благопристойный порядок на виду высокого руководства рейха, ни налет английской авиации на Дюнкерк, форпост немецких войск, изготовившихся для прыжка на Англию, как оповестило радио, прервав комментарии по поводу воздушной акробатики в небе.

В заключение программы каждый из четверых поочередно выполнил свой коронный номер на избранном типе самолета. Иван последним, под занавес, прошелся «колесом» из «мертвых петель» почти на бреющем полете буквально перед носом ужаснувшейся толпы и вновь вызвал шум рукоплесканий и каскад непроизвольно вырвавшихся вздохов.

В честь завершения общей программы по обмену опытом, рейхсмаршал Люфтваффе устроил прием.

Перед входом в главный корпус вымуштрованные сотрудники военной полиции проверяли пригласительный билет: отрывали пропуск, находили в своих списках номер и фамилию приглашенного, заполняли графу прибытия и только после этого разрешали пройти. В полуосвещенной гостиной можно было перевести дыхание, осмотреться, отдохнуть на банкетке, почитать за низким журнальным столиком газету или полистать рекламный буклет какой-нибудь авиационной фирмы.

Высокие прямоугольные окна гостиной были задернуты плотными темно-коричневыми гардинами, в просвете между которыми угадывалась деревянная драпировка на случай бомбежки.

Разглядывая исподтишка обстановку, Иван Евграфович отметил про себя, что, кроме портрета Гитлера и нескольких картин на военные темы, ничего лишнего, тем более крикливого, на стенах не было. Прочная светомаскировка на окнах и простенькая фотовитрина из истории становления Люфтваффе наводили на мысль, что праздничное настроение, переживаемое им и окружающими людьми — не долговечно, омрачено какими-то подспудными тревогами, несмотря на внешнюю бодрость, даже веселость участников сборища.

Показался Геббельс. Вместо того чтобы пройти в банкетный зал через боковую тайную дверь, как это заведено у высших чинов, «головастик» на тонких ножках проплыл гоголем, прошествовал под ручку с благоверной через парадный вход, через всю гостиную под льстивый лепет одобрения и чинопочитания.

«Вот если бы таким макаром продефилировал через вверенное ему учреждение импозантный Геринг — куда ни шло.

Все-таки — летчик, — продолжал по наивности размышлять Федоров. — А Геббельс? Обезьяна-обезьяной! А туда же! В славу. Сорвать хоть пару аплодисментов — и то приятно. Как все-таки мало требуется мелкому честолюбцу?»

Вслед за министром пропаганды неторопливо, с чувством собственного достоинства двинулись в обеденный зал и все остальные. Часы показывали без десяти четыре.

Длинные столы, накрытые белоснежными скатертями с голубыми узорами по краям, радовали глаз набором всевозможных напитков по центру стола вкупе с холодными закусками. Через каждые полтора метра стояли хлебницы с тонко нарезанными булочками. По обеим сторонам этого своеобразного оазиса из пищевой фауны и флоры, запечатанной в бутылки и красиво заправленной в салатницы, тянулся ряд пустых тарелок. Слева от них лежала десертная ложка, вилка, а справа — нож с зубчиками для отбивного мяса. Тут же красовались вазочки для объедков, стопочка, бокал и сложенная пилоткой голубоватая салфетка с номером приглашенного. Тарелки с бутербродами (ветчина, сыр, колбаса, осетрина, красная икра) перемежались с чашами салата. Огурчики, грибочки, зелень, черешня захватывали дух изголодавшихся участников военно-спортивного шоу.