— Да, дела у вас пока неважные. Положение на фронте тоже неустойчивое. Но надо выстоять. Ни шагу назад. Об этом приказ. Послушайте: «Наша Родина переживает тяжелые дни. Мы должны остановить, а затем и разгромить врага, чего бы это нам ни стоило». «Можем ли выдержать удар, а потом и отбросить врага назад?» — спрашивает товарищ Сталин и тут же отвечает, — перевел дыхание Юмашев, впервые выступая на фронте в роли пропагандиста и воспитателя из-за нехватки политработников, — «да, можем. Ибо наши фабрики и заводы в тылу работают теперь прекрасно, и наш фронт получает все больше и больше самолетов, танков, артиллерии, минометов. «Чего же у нас не хватает?» — спрашивает опять Верховный Главнокомандующий — оторвался от чтения Андрей Борисович, взмахивая текстом приказа. — «Не хватает порядка, дисциплины в ротах, батальонах, полках, дивизиях, в танковых частях и авиаэскадрильях. Мы должны установить в нашей армии строжайший порядок и железную дисциплину, если мы хотим спасти положение и отстоять нашу Родину. Ни шагу назад без приказа высшего командования».

— Дальше в приказе четко сказано, что с паникерами и трусами церемониться не следует, — пояснил подполковник заключительную часть приказа, переходя к насущным проблемам завтрашнего дня. — Вашему командиру дано право расстреливать без суда и следствия любого, покинувшего место боя без приказа. Согласно распоряжению командарма с сегодняшнего дня всем летчикам назначается дополнительное питание. Срок пребывания в штрафном полку может закончиться в двух случаях: или вследствие тяжелого ранения и госпитализации, или по особому представлению командования за победы над противником. В последнем случае вам возвращается прежнее звание, форма, награды и даже ждет повышение в звании или должности. Первый бой показал, что дисциплина у вас хромает на обе ноги. Подумайте об этом. Пусть вдохновляют вас подвиги Николая Гастелло и Виктора Талалихина, Степана Супруна, а не образы трусов и предателей.

Летчиков, осужденных военным трибуналом, стали разыскивать по всем фронтам и воинским соединениям, хотя не всюду это распоряжение штаба ВВС находило понимание. Особенно у чинов органов военной прокуратуры. Не хотели они загружать себя работой, на счет которой не было письменного приказа. Все держалось на телефонном праве. Иногда доходило до курьезов. Не командование авиасоединения заботилось об отправке штрафника по назначению, а сама матушка-пехота, меньше всего заинтересованная в том, чтобы отзывать с переднего края в общем-то грамотных храбрых солдат, загнанных не по специальности в окоп. Таким парадоксальным событием в полку оказалось письмо пехотинцев из Новгородского «язычка» на имя Ворошилова и пересланное Громову. Тот передал его Федорову:

— Кадра погибает. Попробуй выдернуть из Ильменского болота.

По письму выходило, что командир звена Алексей Компаниец, при вступлении в члены ВКП (б) скрыл свое кулацкое происхождение, пытался защитить честь своего отца, не осудил его достойным образом, вел себя с компетентными органами не совсем корректно, за что разжалован и осужден на пять лет тюрьмы, но приговор военного суда заменен командованием части отправкой в штрафной батальон.

Письмо заканчивалось словами крамольной закваски: «Ужели в нашей авиации такой избыток специалистов, что даже пилота с высшим образованием посылают на передовую орудовать лопатой и винтовкой вместо самолета и пушки? Помогите рожденному летать снова обрести крылья, чтобы бить врага более результативно. По поручению товарищей — бывший танкист Стешенко».

В штабе фронта Ивану показали на карте, где находится тот самый «язычок», на котором «загибается» какой-то Компаниец.

Ночью связной самолет У-2 сел на заранее облюбованную площадку в центре выступа. Предъявив удостоверение личности и объяснив цель прибытия, летчик показал распоряжение штаба фронта командиру стрелкового полка. Тот покрутил, покрутил бумажку, не зная, что делать, а потом сказал:

— Узнай сначала, что за фрукт, и забирай. Не велика потеря. Расписку лишь оставь на всякий случай.

Связались с батальоном. Не прошло и полчаса, как перед «спасителем» предстал высокий импозантный парень в солдатской гимнастерке.

— Давно на фронте? — поинтересовался Иван, рассчитывая на откровенность собеседника.

— На каком? — исподлобья глянул солдат на щеголеватого летчика и отвернулся.

— Ясно. За что угодил в пехоту? — наступал на горло бывшего летчика миссионер самого элитного рода войск.

— А вам зачем знать? — угрюмо огрызнулся тот. — Что вам надо от меня?

— Летать хочешь? — взял быка за рога покупатель «кадры».

— Еще бы. Но… отлетался. От авиации меня отлучили.

— Знаю. Со мной полетишь?

— Куда? Какая надобность? Мне и здесь хорошо. Ребята уважают. Я бы с удовольствием, да… грехи в рай не пускают. Родился не потомственным пролетарием, а в семье справного казака-пластуна.

— Так в чем дело? У нас сын за отца не отвечает. Сталин об этом на всю страну объявил. На кого обиделся? На чинуш? Плюнь на них. Обида — горю не помощник. Что было, то уплыло. Начни летать — и все вернется вновь: и жизнь, и смысл, и небо, и… любовь. Мало? Пошли, пока я не раздумал.

Солдат замялся:

— Можно с товарищами попрощаться?

— Валяй. Одна нога здесь — другая там, — доставая карт-бланш командующего воздушной армии, бросил Иван Евграфович.

Послюнявив кончик карандаша, он черкнул несколько фраз командиру стрелкового полка: «Согласно указаниям командующего ВВС беру на поруки бывшего командира звена штурмовой авиации Алексея Петровича Компанийца для дальнейшего прохождения службы в особом отряде истребителей при армии. Зам. Федоров». Потом добавил «майор» и полез в штабную землянку.

Торжок встретил их новостью. Начштаба получил сразу десять новеньких «Яков» и тут же по старой привычке распределил по бригадам. Иван Евграфович опротестовал решение и приказал все истребители оставить в распоряжение отряда штрафников. Мысль о том, что новые машины должны поступать на вооружение боевых соединений, а штрафники пусть воюют на старых после ремонта, старший инспектор и заместитель командарма отмел с ходу: «Штрафникам новые Яки нужнее».

Мало того, он потребовал перевести ему в полк на добровольных началах лучших командиров звеньев на должность повыше. Таким образом, у него под рукой оказались такие молодые перспективные летчики, как Михаил Баранов, Иван Зудилов, Сергей Иванов, Николай Игнатьев. И полк заработал с ощутимыми результатами. Ему доверили охранять не только стратегические объекты в тылу, но и передний край.

Вся эта чехарда с самолетами и отзывом лучших пилотов не могла не вызвать у командиров соединений глухого раздражения. К тому же ревность к неограниченным правам командира штрафного полка вызывала у некоторых ненависть к майору с генеральскими полномочиями. Это расхождение портило кровь и Громову. Он послал представление на присвоение своему помощнику звания подполковника. Каково же было общее удивление в стане завистников и поклонников молодого заместителя, когда из штаба ВВС пришла телеграмма, что Федорову Ивану Евграфовичу присвоено звание полковника еще в феврале сорокового года. Когда об этом сообщили Федорову, Иван растроганно признался перед Михаилом Михайловичем, как перед батюшкой:

— Каюсь. Я Пухина недолюбливал. Когда меня назначили командиром полка и с началом Карело-финской кампании полк переподчинили образовавшемуся фронту, меня все время грабили. Можете представить мое положение? Только подготовлю летчиков к боевым вылетам, как поступает приказ отправить их на пополнение в другие подразделения фронта. Просьбы включить полк в боевые действия остались без внимания. Более того, в феврале сорокового года подчистили всех, кого можно было, и остался я гол как сокол с одним У-2 и случайным бомбардировщиком. А тут пришла телеграмма отправить этот бомбовоз под Мурманск. Я самовольно посадил в него шесть «безлошадных» летчиков и подался к Борису Сафонову. По существу, удрал, временно, так сказать, отлучился на фронт. Не мог я допустить, чтоб война продолжалась без меня. Так и воевал я на Севере, выходит, командиром полка без… полка. Скрытно. Боялся, что меня накажут за самоволку. Сбитые в бою самолеты поэтому не учитывались. Молился Богу, чтоб меня не поперли из майоров снова в капитаны, как после Испании… — Старался загладить свой грех боевыми вылетами и заручиться поддержкой командования Северного флота. По окончании финской кампании я вернулся в родную бригаду, радуясь, что меня, как резервиста, Пухин забыл. Приказ не дошел до меня. Застрял на фронте. Полк как бы растворился. Мне тогда не до послужного списка было. А другим — и подавно. Оказывается, Галланд называл меня при встрече полковником не ради красного словца. Он знал обо мне то, о чем я даже не догадывался. Вот в чем суть дела. Все заискивают или ненавидят. А теперь, с четырьмя шпалами, и вовсе замусолят.