Лодка имела два герметичных отсека: задний уже принял форму овала из звеняще-резиновых валиков с плоским днищем, передний пока лежал на снегу брошенной скруткой.

Вера Павловна оказалась не только деятельной помощницей, а и отважной женщиной. Закончила накачивать лодку и тут же потребовала:

— Возьмите меня с собой!

— Лодка на двоих, Вера Павловна. Сядет третий — все утонем!

Пожалуй, только этим доводом и остановил ее Шишкин.

Окружив лодку со всех сторон, они всей гурьбой двинулись спускать ее на воду.

«Лодка на двоих!» Само собой выходило, что вторым должен быть Авдеев.

Кто бы сейчас спросил Владимира Михайловича: ему это надо? Ну куда несет? Пораскинуть здравым умом — на верную гибель! Что за дикие желания? Голодное время, что ли…

Против воли, а шел Авдеев. Куда денешься! Бывает же так: катится на тебя телега судьбы — и не уклониться, не отвернуть! Ну как ему отказаться? Во-первых, и куры засмеют! Во-вторых, тут же заскочит в лодку Вера. Нет, лучше он сам. Трудно в присутствии такой жены самому владеть ситуацией. Не был бы так уверен еще в себе Шишкин. А то видно, не в первый раз отправляется в свое дурацкое плавание. Когда только успел здесь? Впрочем, одно слово — рыбак.

— С лодки, что ль, рыбачить будем? — спросил Авдеев.

— Нет, рыбачить будем вон с того мыска, — показал Шишкин рукой через залив. — Лодка — только перебраться на ту сторону.

Это было малым утешением. Пока они доберутся до того берега, десять раз утонуть можно.

— На машине нельзя проехать?

— Нет, голые скалы! Только пешком. Кругаля давать — на целый день.

— Ладно, пошли! — Первым ступил в лодку Авдеев. Нутром же чуял беду, а все равно шагнул.

Следом, осторожно придерживаясь за низкий борт, умостился Шишкин, сноровисто затабанил веслами.

— Счастливого плавания, морская авиация, — тешились, не скрывая, над ними женщины: все-таки вытолкнули!

— Мы будем ждать возвращения! — обещала Вера Павловна, как будто мужчины уходили по меньшей мере в кругосветку.

Авдеев, не оборачиваясь, слабо махнул им, вроде как стряхивал приставшие между пальцами песчинки.

На ту сторону залива переправились они в каких-нибудь пятнадцать минут и без всяких неожиданностей. Авдееву даже петь захотелось: день-то сам по себе подарок! Сколько света, какое море, какие горы! А теплынь! В затишке под сопкой точно возле печки.

Но все его ожидания превзошла, конечно, сама рыбалка.

Шишкин наделил его примитивнейшей снастью: на конце лески гайка, от гайки вверх по центральной жиле на четверть друг от друга поводки с серебристыми крючками. Всё, забрасывай — и жди. По снасти и дикое название — самодур!

— Где нажива? — заоглядывался Авдеев, ища жестянку с червяками.

— На крючке! Ничего больше не надо!

Авдеев и подумать не мог, что цветные кусочки поролона и есть главная приманка.

Пока он примерялся со своей снастью, Шишкин вытащил первую корюшку-зубатку. Узкая рыбина с лезвие офицерского кортика билась вправо-влево сильным хвостом. Авдеев не удержался, пошел посмотреть. Зеленовато-синяя, под морскую волну, широкая спинка; по бокам, в сияющей чешуе, вкрапливалась от головы до хвоста перламутровая строчка, как лампас.

— Королевский зубарь, — удовлетворенно отметил Шишкин, поддерживая рыбу на весу. — Слышите, летом пахнет?

Точно, и Авдеев уловил в морозном воздухе тонкий аромат зеленого, с грядки, огурчика.

Шишкин не стал даже снимать рыбу с крючка, тряхнул леску хлыстом, и зубарь забился на снегу, вываливаясь в бесформенно забинтованный кокон. Жалко было видеть, как затихает рыба, роняя вокруг себя маковинки крови.

«Была красота — и не стало!» — сожалел Авдеев, но только до первого своего заброса. Еще, кажется, гайка до дна не дошла. Резкий рывок, и леску с тугим натягом повело в сторону. «Не упустить!» — заторопился выбирать «самодур» Авдеев. Думал по меньшей мере кетину тащит. Оказалось, точно такой же, один к одному, как у Шишкина, зубарь.

Первого снял, сделал второй заброс — и снова повторилась та же картина: рыба с ходу цеплялась на крючок.

С легкой руки и пошла удача. Может, у Авдеева вода оказалась чище, может, леска потоньше, может, рука счастливей, но он обловил Шишкина в два счета. Тот одну вытаскивает, он — две, тот две — он четыре. Как из бочки таскал! На море ехал, потеплей, в меха, оделся, как вошел в азарт, так жарко стало. Сначала перчатки снял, потом куртку скинул, за ней кожанку, и все равно пар от чуба валит.

Все кончилось на самом интересном месте: вытащил Авдеев сразу трех зубарей. Пока отцеплял одного, два других бились, перекатываясь друг через друга, как сцепившиеся тигрята. Взялся снимать их — мать родная! Была снасть, стала клычка. За какой поводок ни потянешь, только узел!

Шишкин взглянул сверху на старания Авдеева, охладил азарт:

— Бесполезно, Владимир Михайлович, распутывать. Борода!

— Что же делать?

— Только обрезать!

— Нож есть?

— Нож есть, но ни к чему! Пора собираться! Все, шабаш!

Авдеев посмотрел на время и ахнул. Полтора часа прошли как одна минута.

— Понял! По коням!

В самом что ни на есть благодушном настроении отчалили они на свой берег.

Авдеев, насколько это было возможно, поудобней устроился на надувной подушке в корме, Шишкин привычно сел на весла:

Додумался же Авдеев прямо в лодке распутывать «бороду». Хотел как лучше, тоже полезным делом заняться.

Как он чиркнул крючком по боковине лодки — уму непостижимо. Увидел только, когда зашипело: в продольном валике с внутренней стороны игольчатый прокол и рядом серебристый крючок на поводке. Первое движение — закрыть прокол пальцем. Авдеев и руку завести не успел: прокол на глазах расползся до величины горошины, затем больше пятака и — т-р-р-ы-х! — как ножом полоснуло. Продольный разрыв!

Как утопающий за соломину, так и Авдеев схватил-таки, зажал пятерней рваные края прорезины.

Шишкин перестал грести, рывком повернулся на звук.

— Бросьте «самодур» за борт! — произнес он нервным шепотом.

Авдеев, не выпуская из правой руки место разрыва, осторожно, как мину с взведенным взрывателем, левой опустил в воду склоченную снасть.

— Держите! Успеем!

Авдеев и второй рукой ухватился держать остатки воздуха. Да разве удержишь! Задняя секция лодки на глазах обмякла, теряя звенящую упругость.

Шишкин заработал веслами — точно уходящий подранок, хлопая по воде крыльями. Он спешил, но еще быстрее грузно оседала в воду задняя секция, тормозя ход лодки. При каждом гребке не столько было движения вперед, сколько приподнималась вверх передняя ее часть.

— Щас, щас! — засуетился Шишкин, подавшись зачем-то к левой уключине. Не грести, а напротив, стал выдергивать весло.

— Что ты хочешь делать? — с явным беспокойством спросил Авдеев.

— Щас, щас! — не поднимая головы, повторял одно и то же Шишкин.

Резиновое кольцо на ручке что-то заедало, и он рвал весло с остервенением.

Вот в этот момент и заозирался Авдеев на берег. Он показался ему недосягаемо далеким. Может, потому, что привык смотреть сверху, а теперь смотрел снизу? Что вперед, что назад — одинаково далеко. Они только миновали середину залива. Жесткий северный муссон после утреннего затишья набирал к полудню силу, гнал от берега зыбь. Хлесткие волны время от времени бились в оседающий борт, языкато заливали лодку.

Авдеев чувствовал, как холодеет у него в ногах, и этот омертвляющий наркоз медленно полз по голеням вверх.

«Мы тонем!» — осматривался Авдеев по сторонам, и сами собой перебирались один за другим варианты спасения. Выгрести вдвоем — лодка не удержит, кинуться вплавь — не хватит сил; одежда меховая, только намокнет — сразу гирями вниз; раздеться — по курсу спасательных средств знал: каким бы здоровяком ни был, а зимой в море человек держится на плаву не больше десяти минут. Дальше начинают выключаться жизнедеятельные системы. И еще он хорошо помнил, что переохлаждаться человек начинает не с ног, а с головы. Станет окатывать с головой — все, конец! Может, понесет ветром? Нет, ветер, как всегда зимой, дул с материка строго вдоль залива. Если снесет, то только в открытое море. Позвать на помощь? Но кого? Кого в этой пустыне? На берегу только женщины. Что они смогут? Замечутся, поднимут крик, а толку? Зря только душу рвать будут.