Мамаев прибавил громкость в переговорном устройстве до максимальной и сейчас добивался Полынцева:

— Командир! Командир! Слушаю вас! Что вы хотели сказать?

Святая вера: командир может все! Стоит командиру сказать одно лишь слово — и Мамаев спасен. Одно волшебное слово! А на самом деле что может Полынцев? Только дать команду! Но вопрос еще, как из десятка возможных вариантов выбрать один, единственно верный порядок действий. Ошибаться нельзя, а ошибиться здесь ничего не стоит. Это значит направить человека по ложному кругу. Безвозвратно.

— Хорошо, Мамаев! Подожди минутку!

Самолет шел в наборе высоты, преломляясь в лучах солнца до кованого серебряного слитка. За ним — проседающий след горящего топлива. День только разгорался, светлый день середины апреля. След черной секущей разваливал напополам глубокую синеву поднебесья; ближе к земле размывался, оседая бурыми, клочковатыми ворохами.

— Штурман и правый летчик, покинуть самолет!

Полынцев спешил.

Строгая, отработанная система покидания самолета застопорилась на втором штурмане. Пусть покидание идет своим чередом.

— Правый летчик понял! — отчеканил второй пилот.

— Штурман понял! — доложил Чечевикин без особого подъема.

Не страшно, если они катапультируются одновременно. У одного сиденье отстреливается вверх, у другого вниз. Должны в потоке разойтись нормально, не столкнутся.

А сам Полынцев — опять в полуобороте к Мамаеву, преодолевая натяжение привязных ремней, тогда как руки лежат на штурвале.

— Мамаев! Начнем проверки сначала! — На молодой шее косо пролегла сильная мышца.

Теперь Полынцеву надо видеть самому все и за второго штурмана.

Старые воробьи чаще всего на мякине и попадаются. Не думал Чечевикин в тот февральский день — тихий прозрачный день приморской зимы, когда он шел сдавать зачет по метеорологии, — что через день-два над его головой разразится самая настоящая гроза. Какая зимой гроза? Но и сам он был хорош гусь.

Итак, Чечевикин шел сдавать зачет, который потом обернулся для него персональным делом. Попробуем посмотреть за ним со стороны, когда он держал курс через стоянку к домику метеослужбы, двигаясь споро и решительно, несмотря на свою усадистость. Шагал он, выдвигаясь таким образом, несколько животом вперед и ботинок ставил раньше на каблук, отчего походка его казалась вызывающе уверенной, а шаг печатался, как на парадной брусчатке.

Морозец прижимал такой, что, если стоять — закоченеешь, бежать — будет жарко, а как раз словно рассчитан на бодрый шаг. И барабана не надо. Солнце светило Чечевикину навстречу; дальние горы, ярус за ярусом, терялись в дымке. Стояла та погожая зима в Приречье, когда месяцами день в день одно и то же: в утреннем морозе — белые столбы дыма над печными трубами, в середине дня в затишке на солнце пробьется капель, даже будь на дворе январь, а вечерами — сверкающее острыми звездами небо и подсвеченный по всему окоему горизонт.

Несколько сзади Чечевикина держался Мамаев, напоминая чем-то рыцаря печального образа. Если у Чечевикина срок сдачи зачетов закончился, а завтра он уже не имел права летать, то Мамаев имел в запасе еще неделю. Однако Полынцев послал его вместе со штурманом. У командира были свои соображения: во-первых, чего они будут по одному ходить — сначала одного жди, а потом второго. И другое: если у Мамаева случится какая заминка в сдаче, а для этого сложных вопросов и не потребуется, то рядом будет штурман. Если не сумеет подсказать, так сумеет уговорить экзаменатора поставить зачет.

На посту метеослужбы доблестных морских авиаторов встретил не кто иной, как лейтенант Шишкалин. Несмотря на поздний час, Леха Шишкалин имел вид только что проснувшегося человека, и притом не в лучшем расположении духа. На его землистом лице, преждевременно утратившем игру крови с молоком, лежала печать полнейшего равнодушия к этим летунам с летными книжками под мышкой.

— Леха, ты еще служишь? — искренне обрадовался встрече Чечевикин.

Шишкалин пропустил вопрос мимо ушей. Он имел своё.

— У вас закурить есть? — В прекрасных и умных глазах Лехи Шишкалина, глазах бутылочного стекла, стояла смертная тоска.

— Не курим!

С тех пор как десять лет назад Чечевикин бросил курить, он впервые пожалел, что нет сигарет в кармане.

— А жаль! — Еще больше, казалось, поник Шишкалин в расстегнутом кителе. Худых рук он так и не вынимал из карманов. — Служу, Юра, служу! — с опозданием на два такта ответил он.

Их на метео было двое таких. Один Шишкалин, а другой Синявин. Так они и чередовались: то Шишкалин насинявится, то Синявин нашишкалится.

А начальник у них был капитан Атаманов, такой вальяжный, с изысканными манерами, вилку за обедом только в левой руке держит, правая обязательно столовым ножом вооружена, а по улице идет, так все чего-то на небо смотрит, никого не замечая кругом, особенно тех, кто ниже званием. Но старший что спросит, он такой деловой вид примет, речь построит ученым образом, что поневоле проникнешься к нему уважением, как к доверенному лицу божьей канцелярии.

Незадачливое Чечевикина: «Ты еще служишь?» — немного обидело Шишкалина. Но обижаться на Чечевикина он не мог, а на Мамаева у него были свои виды:

— Почему зашел без стука?

Серега словно споткнулся на пороге. Глаза вскинул, задышал ртом.

— Я спрашиваю, почему без стука? — Нет, не мог Шишкалин сохранять и дальше строгий вид. — Проходной двор, что ли?! — сказал миролюбиво, скрывая улыбку.

— Ты чего человека пугаешь? Забудет же все. Мы на зачеты к Атаманову!

— Атаманова нет, — потер ладонью Шишкалин длинную шею.

— А где?

— На сборы уехал.

— Да он что, сдурел? Мне же завтра летать! — заскрипел дощатыми половицами Юра, проходя к столу с синоптическими картами.

— Ты думаешь, я приму зачет у тебя хуже нашего метра? Или он лучше знает? — заговорила в Шишка-лине профессиональная гордость. Он смотрел на Юру вполоборота и свысока. — Ну, жди его до завтра.

— Я не про это! Атаманов никогда меня не спрашивал!

До выяснения отношений со штурманами Атаманов снисходил в исключительных случаях. С каким-нибудь командиром поговорить, демонстрируя широту и серьезность своей науки, он еще мог. А что штурмана? Куда их повезут, туда и полетят.

— А я вот буду спрашивать! Особенно вон того фазана! — торжествующе кивнул Шишкалин.

— Нам не спрашивать, нам расписаться надо! Го-го-го! — вступил в разговор Мамаев.

— Достанешь закурить — распишусь! — поставил Шишкалин условие.

— Достану! — вроде как ловя его на слове, тут же согласился Мамаев.

— Подожди, ты имеешь право принимать? — на всякий случай поинтересовался Чечевикин.

Шишкалин, кажется, даже оскорбился, откинулся корпусом назад:

— Ты что? Я за начальство сейчас! Первый раз, что ли! Иди ищи курить, Мамаев!

Ходил Сергей недолго: домик метеослужбы находился рядом с КДП. Пока туда да назад, и двух минут не прошло, а уже несет пачку «Шипки». Вот кукушкинскую школу прошел, уже научился из-под земли доставать.

А в это время Шишкалин как раз расписывался в книжке Чечевикина. Серега, недолго думая, свою развалил на нужном месте и придвигает под руку метеорологу. Нет, Шишкалин не заметил его книжку, ручку с золотым пером отложил в сторону. А сигареты взял. Был он уже застегнут до крючков на воротнике, причесан и имел вполне учительский вид. Только перхоть на кителе кто бы ему щеточкой смахнул.

— Ну что, Мамаев, давай к барьеру! — затягиваясь с глубочайшим наслаждением, показал Шишкалин кончиком сигареты на синоптическую карту. Мало того что широкий жест, так еще улыбка стопроцентного нахала.

— Нет, мы так не договаривались! Мы договаривались расписаться! — не веря в такое коварство, попробовал позаискивать перед ним Мамаев.

— Что-о-о? Расписаться?! — Шишкалин так усердно изобразил возмущение, что, казалось, у него сейчас лопнут голосовые связки. — Ты меня хотел за пачку сигарет купить? Ты, облигация! — И тут же пачка «Шипки» полетела в угол. Однако брошена она была так, что не рассыпалась. — Свободен!