Такое не раз случалось в авиации: после посадки в безнадежных условиях летчики любых рангов шли к эрэспешникам и с великим удовольствием оставляли перед ними часы — мгновения жизни продолжали свой ход.

— Командир корабля капитан Шубин, — представился он, сразу разобравшись в причинах их настороженности. Никакой он не начальник, а такой же, как и все они тут, «пахарь», и нечего зря тянуться. Он улыбался, присматриваясь к каждому из стоявших, словно хотел запомнить, кому быть пожизненно благодарным. И тут командира корабля будто подтолкнуло в спину.

— Федор? — спросил он, понижая голос и подаваясь вперед к Микитину, словно хотел поближе рассмотреть его.

Теперь Микитин, вроде как выведенный из дремотного состояния, вскинулся на него глазами. И тут же по его лицу прошла омрачающая тень: да, узнал, да, старые знакомые, но эта встреча ему явно не в радость.

— Микитин? — с сомнением смотрел на него капитан Шубин.

Они стояли друг перед другом, но будто из разных миров: один — моложавый, румяный, счастливый, с чувством хозяина жизни, другой — серолицый, с безразличным взглядом.

— Так точно, он! — бесцветным голосом подтвердил Михалыч, словно речь шла о ком-то постороннем, третьем между ними.

— Ты меня принимал? — готов был кинуться к нему с объятиями командир корабля, но что-то удерживало, самая малость не позволяла отдаться порыву.

Тут-то и произошла заминка. Михалыч только улыбался невесело в ответ, и никто из стоявших не хотел внести ясность.

Все молчали, а Шубин все смотрел на Микитина, не обращая внимания на хлеставшую по лицу пургу, как бы разглядывая его из того прошлого, что было между ними: возможно, светлого, счастливого, многообещающего, святого, — узнавая и не узнавая.

Понимающему человеку много не надо, чтобы разобраться в щекотливости момента. Командир корабля суровел на глазах, приглядываясь к Микитину, и в эту минуту как будто происходила переоценка всех ценностей в их отношениях. Каждый становился на свое место — как развела их сама жизнь.

Да, воистину капля долбит камень. То, что когда-то было маленькой слабостью Микитина, время превратило в трещину между его судьбой и большой жизнью. А потом — в совсем непреодолимую пропасть. И остался он в житейском море как на отколовшейся в дрейф льдине — один, в постоянном страхе крушения.

Они стояли рядом, но так далеки и незнакомы были друг другу, что впору знакомиться еще раз.

— Кто меня заводил на последнем заходе? — Это уже был вопрос ко всем.

— Капитан Горюнов, — подсказал кто-то из вторых рядов.

— Где он? Кто из вас? — И, не дожидаясь ответа, безошибочно шагнул к Горюнову: только он стоял здесь в летных сапогах. — Вы? Возьмите! На память! — Но не было уже в его голосе восторга признательной души, а была командирская решительность и твердость.

Горюнов смутился, начал отступать, отказываться; вокруг него затолпились, зашумели, заставили принять подарок.

А командир корабля, прежде чем уйти к экипажу, еще раз задержался около Микитина:

— Значит, ты на посадке. А я был убежден, что где-то там, в верхах. С такими способностями… — И дальше, на один только миг возвращаясь в их общее прошлое: — Мы же обещали на выпускном, что бы ни случилось, писать друг другу. Как же так? Что с Галей?.. Заходи, вспомним юность, — пригласил он Микитина, но без радости.

Видно было, и у него эта встреча оставила в душе горечь. Следующий вопрос уже мимо Михалыча:

— Здесь-то хоть есть где экипажу разместиться?

Ни у кого не вызывало сомнений это приглашение Микитину. Логичней было бы ждать, что Микитин пригласит к себе гостя. А так просто воспитанный человек выполнил долг приличия. И не больше! То, что связывало их когда-то, давно попрано, потеряно, забыто и перезабыто Никитиным. Да и всем ли доставляют удовольствие воспоминания?..

Командир корабля отошел к своим летчикам, так и не сказав ни одного слова упрека. Никто никого не винил, никто никого не осудил. А суд состоялся — праведный суд на глазах бескомпромиссной юности.

Микитин потоптался на месте и тоже пошагал, но в другую сторону — к своему жилью, курившемуся у подножия гряды печной трубой. Шубин смотрел ему в спину. Мельтешила пурга. Сердце сжималось от мысли, как бывает холодна и равнодушна жизнь, если полагаться только на вольную стихию ее течения.

Летчика лучше всего видно в небе. Он там весь как на ладони. И как человек тоже.

Полетишь с Шишкиным — душа поет, хоть молись на него, а на земле — одиозная фигура. Просто невозможно с ним спокойно работать.

Именно таким было первое впечатление замполита полка подполковника Авдеева о молодом командире эскадрильи майоре Шишкине. Они не сошлись с первого знакомства. Как ни встреча, так очередная стычка, дальнейшее отчуждение. И не могли сойтись, поскольку по характеру были разными людьми. Судите сами…

… Идет партийная конференция. Выдвигают кандидатов в состав партийной комиссии. Все как по-писаному до кандидатуры прапорщика Хайрулина. Поднимается — надо же до такого додуматься! — майор Шишкин:

— Товарищи! Насколько я знаю, Хайрулин не представляет собой выдающегося партийного деятеля…

Что он мог знать? Сколько на тот день прослужил Шишкин в полку после академии: месяц, два? Да какая разница, по должности положено понимать, что случайных людей в парткомиссию не выдвигают!

Народ притих: как же, явный выпад из сценария! Кто дремал, навострил уши: что будет дальше?

А Шишкин продолжает свой демарш:

— Я понимаю, что прапорщик Хайрулин хороший парень, но у нас нет таких должностей. Без Хайрулина мы недосчитываемся боевого расчета при подготовке техники.

О чем говорил майор Шишкин? О том, что прапорщик Хайрулин стоял на должности техника по вооружению в его эскадрилье. Но мало ли чего хотел командир эскадрильи?

Испокон веков Хайрулин отвечал за порядок в партийной документации. Собственноручно обтягивал журналы протоколов ледерином, выполнял тиснение золотом, каллиграфическим почерком переписывал начисто протоколы собраний, и, что не всегда встретишь, но всегда приятно, грамотное во всех отношениях письмо. Перед любой комиссией не стыдно выложить документацию. Кроме того, надо лозунг — через полчаса будет готов. Надо памятный адрес — Хайрулин сделает с безупречным художественным вкусом и в назначенный срок. Без такого человека в штабе, как без рук. А на стоянке всю жизнь без прапорщика обходились и еще сто лет обойдутся.

Но Шишкин думал по-другому:

— На бетоне должна проходить служба прапорщика Хайрулина, а не в кабинете секретаря!

Выступи какой наивный лейтенант, можно бы понять. А то ведь целый командир эскадрильи. Шуткой не отделаешься, надо голосовать. Что бы вы думали?

Шишкин один-единственный так и не поднял руку за Хайрулина. Вот так!

Выступление Шишкина вызвало тогда у подполковника Авдеева недоумение. Более того, он даже склонен был видеть в Шишкине политического резонера.

А вскоре пришлось Авдееву разбираться уже с жалобой на командира эскадрильи.

Перелетел Шишкин со своими летчиками по учению на другой аэродром, и по чьей-то недоработке затянулась сдача самолетов под охрану. Полчаса ждут летчики, час, и, естественно, пошел ропот. Одно дело сидят голодные, а больше размывает душу бессмысленность положения: чего ждать? С моря погоды? Какой-то разгильдяй не выполняет своих прямых обязанностей, а страдают другие! Кому претензии? Тому, кто ближе — командиру.

— Сколько можно терпеть? Время ужинать, а мы не обедали.

Шишкин не стал шуткой-прибауткой разряжать обстановку. Напротив, рубанул сплеча:

— Разрешаю вам, товарищ Однокос, умереть под самолетом. Пока караул не придет, никто отсюда не двинется!