— Самая близкая дорога к цели — кропотливый ежедневный труд.

Я знал — это его кредо. Юра продолжал учить меня дальше:

— Усердие ценится выше способностей. — Понятно, не забыл и Мамаева похвалить.

— Усердие проходит, а способности остаются.

— Да, но лучше старательная посредственность, чем захороненный гений.

Поговорили. Блажен, кто верует. Посмотрим, что будет дальше.

Месяца через два на одной из штурманских летучек Мамаев просто поразил меня своей бойкостью. Он публично решал задачи, манипулируя штурманской линейкой. Мало того, так еще вел какой-то спор с коллегами, доказывая им что-то, чиркая мелом по доске. Я не верил своим глазам. Воистину капля долбит камень. Если недостаточно своего потенциала, то можно, оказывается, воспользоваться огнем ближнего. Ну и прекрасно, было бы только на пользу. Если и дальше так пойдет, то действительно за Мамаева не стыдно будет и постоять.

Оказавшись в привычном кресле второго штурмана, Мамаев, вообще, почувствовал себя уверенней. Помаленьку он оправился от былых неприятностей, отдышался, успокоился и уже смело посматривал по сторонам. Служба у человека пошла на лад. Мы его нахваливали за прилежность, а тут еще начальник штаба подключился со своими симпатиями. У того свои беды, своя на то время полоса неприятностей: как ни назначит лейтенанта в наряд, так обязательно комендант требует замены. Где взять, когда до развода полчаса остается? Раз, другой поиски позарез нужного человека заканчивались на Мамаеве: всегда дома, всегда трезв как стеклышко и безотказен. Да его расцеловать в таких случаях мало. Начальник штаба и занес его в свой аварийный резерв. За один внеочередной два очередных наряда списывает. Как собрание, так непременно упоминает: вот Мамаев у нас, вот Мамаев… И служба, и дружба, и дисциплина, и хоть куда — все отлично.

Мы довольны. Вот что значит попал человек в порядочный коллектив. Сергей тоже плечи расправляет, лицом посвежел, да и вообще он был парнем симпатичным, хотя природа много не мудрствовала над его портретом. Сверху вниз две параллельные линии, под ними галочка — и готов анфас красавца. Хотите профиль? Еще один угол с чуть вздернутым кончиком. Несколько длинноватыми и как бы непослушными оказались у него губы, но это нисколько не портило впечатления, что перед вами безобидный, послушный, легкий на ногу малый.

Думал ли кто из нас, что все наши благие устремления рассыплются, как сооружение из детских кубиков?

Надо же было этой Тамаре взять машину. Ничем не примечательные зеленые «Жигули» одиннадцатой серии. Нет, это еще не было бедой! Конечно же, радость, о чем разговор! Мы все это понимали, сами пережили такое. Программа штурманской подготовки, естественно, сразу же утратила свою привлекательность и была отложена на неопределенный срок, а начались у Сергея сладостные хлопоты: гараж, номера, талоны на бензин, масло, фильтры. Ничего, пусть занимается, пока не пройдет горячка. Тут же нашлись хироманты, которые сразу же разработали гипотезу мамаевского искусства вождения: «Подъезжает к Т-образному перекрестку, тщательно изучает левую сторону и убеждается, нет ли помехи дорожному движению, а потом правую… Глядь, а уже впаялся радиатором в стену за перекрестком». Ошиблись, водил Мамаев машину хоть и медленно, но уверенно. А за рулем сидел основательно, как памятник. Месяца два он только улыбался и предлагал всем по очереди прокатиться хоть куда-нибудь.

Холодком надвигающейся бури пахнуло на меня, когда в машине рядом с Мамаевым мы увидели Виктора Дмитриевича Кукушкина. Теперь-то и вспомнилось, что они же, как мы с Юрой, живут в одном подъезде. Дом-то у нас один, только подъезды разные.

Чечевикин погрустнел. Я ждал того неизбежного дня, когда Юра решит, что автомобильные каникулы кончились и пора приниматься за дело.

Ждать пришлось недолго. То была обычная предварительная подготовка, те же столы и неизменные места.

Юра извлек добытый где-то, не иначе как в архиве, самый доходчивый учебник по самолетовождению и красным фломастером обвел параграф: «Радиотехническая система ближней навигации».

— Вот тут! — подвинул он книжку Мамаеву.

Сергей пробежал глазами заголовок, поразмышлял и отодвинул учебник назад:

— Знаешь, Чек, мне это не надо!

Их стол находился за моей спиной, но я предпочел не видеть сейчас лица Чечевикина. Можно было представить, как сошлись его разлетистые брови, — в минуты гнева штурмана вызывали они ассоциацию чего-то изготовившегося к прыжку.

— Почему не надо? — спросил Юра не сразу.

— Я располагаю в своем активе достаточным запасом знаний! — Мамаев в спорах всегда начинал косноязычить.

У Юры хватило сил не выгнать сразу своего помощника из-за стола:

— В твоем активе только общие понятия! Садись и читай!

Мамаев не смел ослушаться. Но это было ему последнее задание.

Я знал другое: спокойная жизнь у меня кончилась и мне не стоит обольщаться ближайшим будущим экипажа.

А я считаю, что катастрофа началась с того дня, когда наш Мамаев связался с этим Кукушкиным! Кто такой Кукушкин? Чтобы ни у кого не сложилось предубеждений, рассказываю: это обаятельный человек, компанейский парень, понимающий начальник. С какой стороны ни посмотри на него — только одни достоинства. Он никогда не начнет умничать, принимать деловой вид, хитрить, водить за нос, тянуть время. Все у него просто, ясно и точно: с юмором, с подъемом, в хорошем настроении. Я говорю это без иронии. Так оно и есть. Поверьте мне на слово: я его знаю около двух десятков лет! Не поверите — зайдите к нему в гости. Вас встретит радушный хозяин, нисколько не обескураженный незваным визитером. Он примет шинель, и вы увидите в его мягких, шоколадного отлива глазах только сердечное расположение. Если вы внимательны, то отметите его прогрессирующую полноту, хотя рост за все наши долгие годы так и остался неизменным, в пределах ниже среднего. В несколько отяжелевшем от излишнего веса лице Виктора Дмитриевича есть что-то от Жана Габена, но зато темперамента он прямо противоположного: ближе к холерикам. Вам не придется скучать у него за столом, вы узнаете десятки интересных историй, рассказанных хозяином с чувством слова и меры, вы будете смеяться до слез, а уходя, непременно пожелаете прийти сюда еще раз.

Многие считают, что вот Кукушкин и Чечевикин в полку — два разных полюса. Не знаю! Я могу поклясться, что не испытываю к Виктору Дмитриевичу ни малейшей доли неприязни.

А вот дружить с Кукушкиным — это уже совсем другое — не смогу никогда. Не знаю, кто как, а мне бывает достаточно только одного случая, чтобы отстраниться от человека и потом всю жизнь смотреть на него, как с другого берега. Скорее всего, это плохо. Так у меня получилось и с Кукушкиным.

Он тогда еще был старшим лейтенантом, и мы вместе несли службу в комендатуре: я — дежурным по караулам, он — моим помощником. Ночь у меня прошла в разъездах по постам, а утром следующего дня с благосклонного повеления коменданта я прилег вздремнуть в комнате отдыха.

Проснулся я от крика. А перед этим приснилась мне наша деревня в нереально матовом свете, простиравшийся от наших курганов простор и табун лошадей на перегоне. Сам я двенадцатилетним подпаском, вырвавшись на верном Козыре вперед, хочу повернуть табун на плотину, чтобы уберечь сенокос, и вижу — не справляюсь. Лошади летят во весь опор на меня, и я слышу их приближающийся топот; не вид рассвирепевших чудовищ, а именно топот вселяет в меня ужас.

— Отрывай его! — диким голосом кричал Бузун, бывший в табуне самым кротким жеребцом, и первым устремился на меня с расщеренной пастыо. В такой пасти не только моя голова, но и весь я мог бы исчезнуть бесследно. Я заслонился руками.

И проснулся от крика. Топот действительно был, от него я спасался, судорожно натягивая на голову шинель, но крик подхватил меня так, словно кто пырнул в бок штыком.