Другая сейчас жизнь началась. Все у нее есть, чего еще хотеть?
И кажется, никуда бы не ушла теперь из своей теплой квартиры, не нарушила бы ничем трезвого, размеренного порядка…
Она гладила белье, а за ее спиной на тахте сидел Саша с Алинкой.
— Тома, кто такой Экзюпери? — поинтересовался он как бы между прочим.
Она не удивилась вопросу — не любил муж литературу.
— Был такой писатель, французский, летал еще.
— Не он летал во времена Нестерова?
— Ты что! Это другой кто-то. Экзюпери во время войны не вернулся из полета.
— Вот черт! А я думал, это один и тот же. Ладно, пусть Егоров разбирается — это его дело.
Тамара знала: с начальником политотдела праздных разговоров не бывает.
— А что случилось? — насторожилась она.
— Да ничего особенного. «Правака» своего ставил на место.
Сердце ее отозвалось резким, сдвоенным ударом.
— Хрусталева, что ль? — Она продолжала замедленно водить утюгом, не решаясь повернуться к мужу.
— Да, его. Ты знаешь, как поволок он на меня сегодня! Поставил все с ног на голову. Палихова стал защищать — помнишь, статью его читали?
— Помню. — Тамара поставила утюг на подставку, выдернула шнур. — Ну и что?
— Как что? Сомневался в объективности наших характеристик. Жизнь мою стал предсказывать, буржуазного писателя в пример ставить. Что, у нас своих героев нет?
Он поднялся, держа на руках Алинку. Глаза у нее были карие, отцовские, а сама белокурая — сидела на руках у отца этаким пушистым одуванчиком.
— И ты был у Егорова?
— Был. А Хрусталев там завтра будет.
Знала Тамара, что муж ее пользуется особым расположением начальника политотдела, но сейчас ей это стало почему-то неприятно. Очень уж как-то нехорошо он усмехнулся.
— Не пущу, не пущу, — удерживал он тянувшуюся к матери дочку. Алинка уже обхватила ручонками ее шею, а он все не отпускал дочку. — Ты что, мать, так смотришь на меня? — И привлек ее к себе вместе с Алинкой, прислонился щекой к щеке, чмокнул уголком губ.
Ей от этого поцелуя холодно стало. А Александр Иванович направился было уже из спальни. Она остановила его вопросом:
— Как ты мог?
— Что с тобой, Тамара? Ты же его не знаешь, может быть, он мразь? Понимаешь, мразь? Может быть, он мне мешает? — говорил он удивленно, по-семейному, с задушевной проникновенностью.
«Я его не знаю, а он знает!» — эта мысль ее взбесила.
— И это отец моего ребенка!
Он испуганно выставил вперед ладони, словно осаживая ее, заговорил торопливо:
— Только не кричи, ради бога! Не кричи! Нашла из-за чего шум поднимать.
— А ты, оказывается, подлец… Оставь меня! — Ждала, что он возмутится, накричит на нее…
— Хорошо, хорошо! — закивал он и вышел из спальни, тихо прикрыв за собой дверь…
Тамара осталась, потрясенная тем, что только сейчас открылось ей в собственном муже. Самое противное, что он не оборвал ее, не ударил кулаком по столу, а вот так часто закивал и послушно ушел. И вспомнились ей многие разговоры в минуты откровения мужа. Но раньше речь шла о незнакомых ей людях, а теперь… Что она значит в его жизни? Ничего — только бы соблюсти приличие. Боится ее, всю их совместную жизнь боялся!
И других боится! Постоянно испытывает страх. Она и прежде замечала на себе и строгие взгляды, и заискивающие, тогда еще не понимая двусмысленности своего положения. Боже мой, какой стыд! Но разве всегда он был таким? Когда они с Андреем в одинаковой форме, когда делают одну работу — разве невозможно предположить, что и в остальном они похожи?.. Нет, раньше он был лучше. Он «поплыл», когда улыбнулось продвижение по службе, но вместе с тем возник и страх потерять достигнутое.
А ведь все это понял Андрей, давно понял. И не стал спокойно смотреть. Что он думает о ней — такая же? А завтра что еще подумает?.. Предать что-то святое, чистое предать в себе — нет, только не это, все можно потерять, а это — нет…
За окном матово светился вечер, посапывала пригревшаяся под боком Алинка.
Тамара встала, прикрыла ее одеяльцем, пошла в прихожую, стала одеваться.
— Ты куда? — обеспокоенно встал за ней муж.
— Пойду погуляю.
— Я с тобой!
— Нет! — И хлопнула дверью…
* * *
— Ты? — удивился Андрей, увидев Тамару на пороге своей комнаты. Заходил по комнате, прибирая разбросанные вещи. — Как ты меня нашла?
— У дежурной спросила. — Она прошла к столу посредине комнаты, опустилась на стул.
— Сними шубу.
— Нет, я ненадолго.
Он, заметив, что она чем-то встревожена, сел на кровать, выжидающе смотрел на нее. Была она красива, а стала еще лучше. Подняла ресницы, взглянула на него:
— Завтра тебя Егоров вызовет.
— Ого-о-о! — протянул он. — С тобой?
Но ей было не до шуток:
— Палихова защищал? Защищал. Экзюпери в пример приводил? Приводил! И вообще любишь поставить все с ног на голову.
— Занятные разговоры ведешь ты с мужем. И все похоже на правду, — усмехнулся он.
Вот тут она и сказала:
— Я не хотела, чтобы ты ссорился с ним. Но раз так вышло, то знай: мой муж — страшный человек. Не таких, как ты, ломал. Если он Гуру сместил, что останется от тебя?
А летчики тогда ломали голову: как узнали в верхах, что Володя Гура, отличный парень, бывший кандидат на комэска, сошел одной тележкой за торец полосы? Ничего страшного не случилось, самолет полностью остановился, но, освобождая полосу, немного продавил асфальт.
Прогремел Гура на всю округу: как же, пытался обмануть, скрыть предпосылку!
Андрей перестал улыбаться:
— Это серьезно, конечно, но не так уж страшно. Это для тебя он страшный человек.
— Андрей, вся беда в том, что вы ведете бой разными средствами. Ты идешь с открытым забралом…
Он слушал ее, облокотившись на колени, глядя перед собой, и вдруг сказал:
— А знаешь, Тамара, я ведь приехал сюда из-за тебя…
Она замолчала, чуть откинула голову, словно прислушиваясь к чему-то в себе, на глаза навертывались слезы.
— Хорошо, Андрей, хорошо… Потом мы с тобой поговорим, потом… — Она заторопилась, подняла воротник шубки, словно скрывая от его взгляда всю себя. — Я зашла только предупредить.
Он не успел даже встать — проводить ее. Очень уж поспешно она ушла, испугалась чего-то…
15
… Хрусталев подходил уже к траверзу, а в экипаже все ждали, что им дадут команду набрать высоту и топать куда-нибудь на запасной аэродром. После такого захода лучше бы, конечно, больше не рисковать, бог с ним, с этим праздником, с торжествами. А земля не давала такой команды — им же там не видно было, что происходило в экипаже. Всего лишь неудачный заход. Подумаешь, ушли на второй круг!
— Будем, командир, садиться?
— Не знаю, как они там думают. — Игнатьев вроде бы и не собирался больше притрагиваться к штурвалу. Осторожно, как мышь, хрустя бумагой, он скрутил воронку, и Хрусталев не сразу понял, для чего. Лишь только когда Игнатьев чиркнул спичкой, когда задрожало в его ладонях пламя, стало ясно: собирался перекурить, а воронка вместо пепельницы, не оставлять же в кабине следов! Не дай бог, узнает начальство, что летчик закурил в полете! Шуму будет на всю ивановскую: рядом кислород, ведь самолет из-за этого может взорваться в воздухе. Изменять стала выдержка Александру Ивановичу…
Да, чтобы сесть в этих условиях, надо быть «профессором». Но не станет же командир сам просить отхода на запасной?! Ничего страшного, можно для проформы еще разок пройтись над стартом.
— Командир, разрешите мне попробовать? Вы будете за инструктора. Увидите ошибку — подскажете. Нельзя сегодня уходить на запасной аэродром, никак нельзя.
— Давай, Андрей, давай…
На земле между ними возможны любые недоразумения, могут не поделить что угодно, а в воздухе в трудную минуту все это отодвигается в сторону. В воздухе люди становятся лучше. Ближе к раю себя чувствуют, что ли… Можно даже забыть долгий разговор с полковником Егоровым. Вызывал он к себе Хрусталева.
