— Ага-а! — Чей-то возглас прозвучал с торжеством победного клича.

На площадке, казалось, играли только они двое. Легкие, быстрые, словно были настроены на одну волну, и ничто не могло им противостоять, удержать их. Им удавалось все: «вытащить» трудный мяч, и разыграть короткий удар, и нападать из зоны защиты. Болельщики не отрывали от них глаз, забыв свой девиз: не покричишь — не согреешься!

Через полчаса судья известил о проигрыше подводников с разгромным счетом.

Лена, ни на кого не глядя, надела костюм и молча удалилась.

Андрей отдыхал на скамейке, расслабленно вытянув ноги, как боксер в перерыве между раундами. Хорошо он поиграл, черт возьми, хоть раз отвел душу!

Однако не успел еще отдышаться, как перед ним вырос чистенький голубоглазый мальчик лет восьми.

— Дядя, вас Лена просит к машине.

— Куда?

— А вон машина стоит.

На обочине, на выезде из зоны отдыха, стоял зеленый «жигуленок».

Андрей набросил на плечи спортивную рубашку рукавами вперед и пошел следом за мальчиком.

— Капитан, еле выпросила у отца колеса! Хотите в бассейн? Туда и обратно? — Она сидела в машине одна на месте водителя.

— Да, но в таком виде?

— Вы экипированы для бассейна? Отлично.

Некоторое время они ехали молча.

— Меня звать Лена, — первой заговорила она и продолжала без паузы: — Хорошо вы играли, понравилось мне. И грустно сейчас, что завтра мы уже не удивим друг друга, не станем радоваться неожиданной удаче. — Она глядела вперед, и ее будто не интересовало, что на это скажет Андрей. Поправила щиток против солнца. — Мы устремлены лишь вперед. Нас неумолимо уносит время, и мы бессильны что-либо изменить. Все — и хорошее, и плохое — уходит в прошлое, остается позади. Как наша игра. Как вот эти тополя на обочине.

По обеим сторонам дороги шеренгами новобранцев стояли молодые пирамидальные тополя. И каждый из них мелькал в боковом стекле отмашкой финишера.

— Только мудрецам дано останавливать время, — усмехнулся Андрей. — У вас что, в прошлом осталось больше, чем обещает будущее?

— О, с вами, оказывается, можно и поговорить! Но сначала скажите, как вас зовут?..

Он представился по полной форме, как на строевом смотре.

Лена взглянула на него заинтересованно: всерьез ли он? Что за церемония?

Волосы у нее повязаны малиновой лентой, яркие, без помады, губы в легкой усмешке, живой взгляд темных глаз.

— А я знаю, откуда вы приехали. Из Верхнереченска. Угадала?

Андрей не стал отказываться. Знающему человеку определить жителя Верхнереченска не составляло особого труда. По устойчивому, шоколадного оттенка, загару. Только загорали там не на жарком солнце, а на леденящих северных ветрах при ясном небе.

— Мне нравится там атмосфера между людьми. Такая в них доброта, что никогда не забудешь.

— Какими ветрами вы оказались у нас?

— Папа служил. Он у меня тоже летчиком был… Но мне там не хватало «купальни». Я из семейства водоплавающих, не могу жить без воды…

«Да ты же еще совсем девчонка!» — с улыбкой подумал Хрусталев.

Она держалась холодновато и независимо — видно, устала от пошлостей и сусальных ухаживаний…

С этого времени они стали встречаться каждый день. Трудно сказать, кто из них первым потерял голову в этом безотчетном сближении, во всяком случае, последние дни отпуска пролетели у Хрусталева росчерком сгоревшего метеорита в ночном небе.

Он и оглянуться не успел, как наступило время возвращаться в часть.

Лена пришла с ним проститься, ничего не требуя, не заламывая рук, хотя Андрей лучше других знал, что таится за этой маской холодной отчужденности. Он-то видел ее в минуты, когда ничего не надо скрывать.

Весенний парк оживал радостным многоголосием вернувшихся птиц.

— Я не смею тебя удерживать, — говорила она, стоя к нему спиной и рассматривая рисунок косынки в своих руках. — Все на свете кончается, кончилось и наше с тобой время. Однако я буду помнить его…

Она уходила по тонкой зелени пробивающихся трав. Андрей смотрел ей вслед, проклиная себя за чужое горе.

Когда он вернулся в Верхнереченск, дома его ждали письма Тамары. У них давно установилось правило писать друг другу каждый день, и она его не нарушала. Пятнадцать дней он не был здесь, но письма шли день за днем. Как они приходили, так их и складывали, не нарушая очередности.

А сколько же написал он? Кажется, два, только в первые два дня…

Все ее письма лежали высокой стопкой на столе, и ему трудно было прикоснуться к ним. Его останавливала простая мысль: все, что в них написано, теперь адресовано уже не ему.

Андрей сидел в своей гостиничной комнате, не включая света, хотя за окном начинало смеркаться. Кажется, пришла пора медленного отрезвления. Письма, белевшие в полумраке, ждали ответа.

Они будут приходить еще и завтра, и послезавтра — до тех пор, пока он, Хрусталев, не напишет своего письма.

Что же делать? Отмолчаться? Сжечь, не вскрывая конвертов? Обманывать?

Так он и просидел весь вечер, ничего не решив.

Он ходил еще несколько дней, уже точно зная, что напишет ей. А письма шли… И наконец наступил тот день, когда он уже не мог молчать.

Он исполнил свой долг, одним разом перечеркнув годы ожиданий, верований, любви, перечеркнув и ей всю жизнь. Всего несколько строк нашел он в ответ на сотни ее писем, надежно спасавших его от всех зол в бесконечно длинные последние годы.

И тогда он уже знал, что, теряя ее, ничего не находит. Но об этом боялся думать, пока не опустил письмо в почтовый ящик.

Долго из тех краев шла в их родной город почта. Больше недели получал еще Андрей радужные конверты, а потом их не стало…

И этой недели было достаточно ему, чтобы полностью освободиться от пьянящего увлечения в казавшемся теперь далеком профилактическом отпуске…

Он еще ждал ответа от Тамары, на что-то надеялся. И дождался…

В тот вечер он вернулся с полетов. Его встретила дежурная по гостинице, сияя от важности сообщаемой новости:

— Андрей, к вам жена приехала!

— Вы что, Даниловна, без меня меня женили?

— Нет. Сказала: жена. Я дала ей ключ от вашей комнаты.

И тут его осенило: «Тамара!» Он взлетел по лестнице, ворвался в комнату. За столом, рассматривая фотографию Тамары, сидела Лена.

— Прости, но я больше не могла. Мне надо было тебя увидеть. — Лена подошла к нему, взяла его руку в свои. — Посмотрела на твою любимую, что ж, такую можно любить. — Двинула вверх-вниз замок на «молнии» его кожанки и отошла к окну. — Я сейчас уйду, — помолчав, сказала она. — Просто хочется сказать тебе на прощание несколько слов. Во мне живет идиотское убеждение, что только со мной ты можешь быть счастлив до конца.

Она повернулась, открыто посмотрела в его лицо. Медленно приблизилась к нему и, привстав на цыпочки, осторожно прикоснулась сухими губами к его лбу. Потом пошла к двери.

— Куда же ты сейчас? — пытался было остановить ее Андрей.

— Я зайду к Воробьевым. Мы с ними давно дружим. — И уже с порога сказала последнее: — А в волейбол мы так больше и не играли. Правда, жаль?..

Дня через два состоялся у него разговор с полковником Воробьевым — командиром части. Соглашался с ним Хрусталев, что Лена прекрасная девушка — да, возможно, счастье шло прямо в руки, — но что поделаешь: сердцу не прикажешь, отгорело.

Он все ждал радужного конверта из своего родного города. Но письма Тамары больше не приходили…

А потом, приехав домой в очередной отпуск, так и не смог пройти мимо телефонной будки.

— Это ты, Андрейка? — Помнила Галина Васильевна его голос. — Ой-ей-ей, что же ты наделал?.. Сколько тут всего было… Где Тамара? Уехала она, Андрейка. Вышла замуж и уехала. Он у нее тоже летчик.