— Тогда иди. Нечего валять дурака, — раздраженно сказал Уорден.

— А я и собираюсь идти. — Маззиоли был разочарован. Взрыва, которого он так ждал, не произошло. — А что ты скажешь насчет перевода Старка, шеф? — попытался он подзадорить Уордена, но тот ничего не ответил. — Правда ведь неплохо сработано? — Он все еще надеялся вызвать взрыв. — На письмо полковника ответили что-то уж слишком быстро, а?

Уорден пристально смотрел на Маззиоли, пока тот не смутился и не вышел. Только после этого Уорден снова обратился к документам. Взяв письмо о переводе Старка, он сделал на нем необходимые пометки, а остальные документы бросил в ящик на столе Маззиоли.

«Пожалуй, надо выпить стопочку, — подумал Уорден, подходя к шкафчику, в котором хранил бутылку виски. — Надо выпить стопочку крепкого виски… И еще, пожалуй, пора привести в порядок усики, если хочешь поправиться женщинам».

Выпив стопку впеки, Уорден взял со стола Холмса канцелярские ножницы и направился к зеркалу в туалетной комнате. Увидев в зеркале отражение своего нахмуренного лица и огромной кисти руки с вздувшимися венами, он с горечью подумал о том, что стареет.

На лестнице послышался голос Пита Карелсена.

«Кажется, надо выпить еще стопочку, — подумал Уорден. — Одной мало». Он налил и выпил. Потом кончиком языка ощупал свои усики. Убедившись в том, что они достаточно коротки, Уорден сделал шаг назад, поднял руку и швырнул ножницы через плечо. Они упали и сломались. «В фондах роты много денег, пусть купят новые, — подумал Уорден, поднимая сломанные ножницы. — Пусть Дайнэмайт позаботится об этом». Письмо о переводе Старка Уорден оставил на столе Холмса, положив его в ящик, на котором стояла надпись «срочные». Поверх письма он положил сломанные ножницы.

Поднявшись наверх, Уорден направился в комнату, в которой они жили вместе с Карелсеном.

— Пит, — воскликнул он, нарушая царившую в маленькой комнатке тишину дождливого дня, — я больше не могу! Я дошел до точки! Это самая отвратительная часть из всех, в которых мне приходилось служить. Такие люди, как Дайнэмайт и этот зеленый юнец Калпеппер, портят все дело и позорят форму, которую носят.

Пит Карелсен раздевался, сидя на своей койке. Он только что снял шляпу и гимнастерку из грубой бумажной ткани и был занят теперь своими вставными челюстями. Карелсен посмотрел на Уордена укоризненным взглядом, недовольный тем, что тот нарушил его одиночество, и опасаясь, что сумасшедший Милтон вовлечет его в какую-нибудь неприятную историю.

— В старой армии, — сказал он проникновенно, но сдержанно, — офицер был офицером, а не вешалкой для формы. — Вынув изо рта челюсти, он положил их в стоящий на столе стакан с водой.

— Старая армия! — гневно передразнил его Уорден. — Меня тошнит от вашей старой армии. При чем здесь старая армия?

Те, кто служили во время гражданской войны, говорили то же самое новобранцам во время войны с индейцами, точно так же, как участники революции говорили об этом солдатам тысяча восемьсот двенадцатого года. Все болтают об этом только для того, чтобы оправдать и прикрыть свое безделье.

— Э, да тебе, оказывается, все хорошо известно, — примирительно заметил Карелсен. Он знал, что когда Милт так возбужден, то единственное спасение — разговаривать с ним как можно спокойнее.

— Я прослужил вполне достаточно, чтобы понять, к чему все эти разговорчики о старой армии, — злобно ответил Уорден. — Я уже остался один раз на сверхсрочную.

Сохраняя спокойствие, Карелсен лишь промычал что-то себе под нос и нагнулся, чтобы расшнуровать свои грязные полевые ботинки. Злобно стукнув кулаком по чугунной спинке кровати, Уорден плюхнулся на свою койку.

— Пит, — снова закричал он, — ты не относишься к этим лентяям! Но мне обидно тратить свои силы и способности на эту поганую часть. Они просто-таки убивают меня, медленно, но верно, эти чертовы спортсмены-выскочки из Блисса! Теперь вот еще один!

На старческом лице Пита появилась самодовольная улыбка — признак того, что он попытается сейчас сострить.

— Наша армия, — произнес он невозмутимым тоном, — всегда была армией спортсменов. И вероятно, она останется такой и в будущем. Что значит «теперь вот еще один»? Ты имеешь в виду перевод этого повара с форта Камехамеха?

— А что же еще! — возмутился Уорден. — У меня и так поваров столько, что я не знаю, куда их девать. А теперь еще этот Старк!

— Да? Это плохо, дружище, — согласился Пит. — И что же будет с этим парнем? Не собирается ли наше начальство назначить его заведующим столовой? А куда денут Прима?

— Я могу перевестись отсюда хоть завтра! — гневно воскликнул Уорден. — В том же звании и на такую же должность, ясно? В любую из десяти рот нашего полка. За каким чертом мне работать здесь, если никто не идет мне навстречу и не ценит моих трудов?

— О, конечно, конечно, — поддакнул ему Пит, начиная выходить из равновесия. — Я тоже мог бы стать начальником штаба, да вот только не могу расстаться со своими старыми друзьями. А в чем дело? Что, собственно, произошло?

— Мне не надо было переходить в эту роту! — продолжал кричать Уорден. — Я лучший сержант в этом проклятом полку, и они знают это. На какой черт мне эти нашивки! Лучше быть простым рядовым и делать только то, что тебе приказывают. Если бы я знал, то лучше остался бы в первой роте.

— Нам веем хорошо известно, что ты совершенно незаменимый человек, — иронически заметил Пит.

— Я не подхожу для такой поганой роты, это факт! — продолжал реветь Уорден, не обращая внимания на Пита. — Почему Гэлович командует первым взводом? Почему здесь каждый сержант — спортсмен? Почему О’Хейер стал сержантом по снабжению? А откуда Дайнэмайт берег деньги, которые он проигрывает в покер? Офицеры! — презрительно прошипел он. — Господа из Вест-Пойнта. Научились играть в поло, покер и бридж, знают, как вести себя в обществе… И все это только для того, чтобы жениться на богатой невесте, умеющей принимать гостей и поучать прислугу… Живут, как английские колонизаторы, па фамильные доходы. Откуда, по-твоему, Холмс взял жену? Из Вашингтонской торговой конторы, которая специализируется па поставках молодых девственниц. Она из семьи какого-то богатого балтиморского политикана. Только Дайнэмайт просчитался: делец этот потерпел крах еще до того, как Холмс успел чем-нибудь поживиться, за исключением разве четырех пони для поло да пары серебряных шпор.

В середине тирады, заметив слишком любопытный взгляд Пита, Уорден внезапно остановился, умерил свой ныл и решил не говорить больше о жене Холмса. Он заговорил о сержанте Гендерсоне, который в течение двух лет не был ни на одном занятии, так как ухаживал за лошадьми Холмса.

— О господи! До чего же ты надоел мне! — взмолился Пит, затыкая уши пальцами, чтобы не слышать непрекращающийся поток бранных слов Уордена. — Замолчи же ты наконец! Оставь меня в покое! Замолчи! Если тебе так тошно в этой роте и если ты можешь перевестись, почему же ты не делаешь этого? Почему ты не оставишь меня в покое?

— Почему? — возмущенно передразнил его Уорден. — И ты еще спрашиваешь почему? Да потому, что у меня слишком хороший характер, вот почему. Ведь если я уйду, то эта рота сразу же развалится, как карточный домик.

— Удивляюсь, почему же тебя до сих пор не приметил генеральный штаб? — воскликнул Пит, зная, однако, что почти все, чем возмущался Уорден, было чистейшей правдой.

— Потому что все они слишком глупы для этого, Пит, вот почему, — ответил Уорден, неожиданно понизив голос до нормального. — Дай закурить.

— Иногда я просто удивляюсь: как это мог появиться на свет такой замечательный человек, как ты! — громко сказал Пит.

— А я и сам иногда очень удивляюсь. Ну дай же закурить, — повторил Уорден.

— Ты будешь носить эти проклятые нашивки, пока они не изотрутся. Ты никогда не уйдешь из армии.

Пит бросил улыбающемуся Уордену смятую, вымокшую под дождем пачку сигарет. В маленькой комнатке наступила тишина, нарушаемая лишь шуршанием лившего за окном дождя.