Так были созданы художественные формы, в которых поэзия могла выражать идеи новой эпохи. Во главе всего этого движения стоит Архилох Паросский, около середины VII столетия. В его песнях перед нами как бы непосредст­венно открывается новый мир. Здесь впервые появляется субъективность в поэзии, и Архилох — первый грек, кото­рый, как живой человек, стоит перед вами во всей своей ин­дивидуальности. Он пел обо всем, что волновало его в жиз­ни: о своей любви к прекрасной Необуле на паросской роди­не, как и о своих военных поездках по дикой Фракии; с пол­ной откровенностью выражал он свои страсти и язвительной насмешкой преследовал своих врагов. Если он и не был му­зыкальным новатором, то вполне усвоил себе успехи, сде­ланные музыкой незадолго до его времени. Он пренебрег эпическим гекзаметром и вернулся к размерам народной по­эзии — к ямбу и трохею, которые употреблял в самых раз­нообразных сочетаниях. Таким образом, Архилох указал путь позднейшей греческой поэзии, и древность справедливо поставила его наряду с Гомером.

Последователями Архилоха в изобретенной им ямбиче­ской сатире были его младший современник Семонид из Аморга и, во второй половине VI столетия, эфесец Гиппонакт, который для своих подчас грубых инвектив изобрел особый размер — хромой ямб (холиямб). Эзоп, который, по преданию, был рабом и жил на Самосе около половины это­го же века, продолжал разработку животной басни, введен­ной в литературу уже Архилохом. Особенно широкое рас­пространение получила элегия. Каллин из Эфеса, современ­ник Архилоха, был, по-видимому, первым поэтом, который сочинял в этом размере военные песни; по его стопам пошли лакедемонянин Тиртей и Мимнерм из Смирны, жившие на рубеже VII и VI столетий. Тот же Тиртей и его младший со­временник Солон с успехом пользовались элегическим раз­мером для проведения в общество своих политических взглядов. Далее, Мимнерм ввел в этот род поэзии ту тему, которою элегия позже почти исключительно ограничива­лась, — любовь. В собрании элегий, посвященном гетере Нанно, он воспевал радости и муки любви и так быстро ис­чезающую красоту и молодость. Охотно пользовались поэты этим размером и для выражения этических размышлений, например, Солон и живший в эпоху Персидских войн мегарец Феогнид, нравоучения которого, обращенные к его мо­лодому другу Кирну, имели большой успех и с течением времени обратились в школьную книгу.

Наконец, поэзия совершенно освободилась от гнета ус­ловности, тяготевшего еще и над элегией. Лесбосские поэты Алкей и Сапфо, жившие около середины VI века, пели в простых, большею частью четырехстрочных строфах на эо­лийском наречии своей родины. В это время в Митилене между народом и аристократией шла ожесточенная борьба, в которой Алкей принимал живое участие на стороне знати; поэтому первое место между его стихотворениями, наряду с застольными песнями, занимают политические песни. Сап­фо, как истинная женщина, пела почти только о любви. Правда, мы не должны прикладывать к ней мерку наших нравственных воззрений. Все ее любовные песни обращены к красивым девушкам, и пламенная страстность речи пока­зывает, что дело идет вовсе не о платонических чувствах¹ Но именно это делает Сапфо величайшей поэтессой всех времен. И рядом с этой жгучей страстью стоит нежное жен­ственное чувство, выражающееся особенно в свадебных песнях, которые она сочиняла для своих молодых подруг. Те же цели преследовал ее современник, уроженец Теоса Анак­реонт, который долго жил при дворе самосского тирана По­ликрата, а позже — в Афинах при дворе Гиппия. Но ему не­доставало мужественной силы Алкея. Вся его поэзия посвя­щена любви и вину, особенно любви к красивым мальчикам. Он также пел в безыскусственных строфах на языке своей родины, и его удобопонятный ионический диалект обеспе­чил ему популярность, какой не достигли лесбосские поэты, стоявшие несравненно выше него.

Между тем музыка и поэзия завоевали новую область. Искусственная композиция начала, конечно, с одноголосно­го мотива; теперь она достаточно окрепла, чтобы перейти к хоровой песне. Это движение также началось в Спарте, где на празднестве гимнопедий издавна выступали хоры маль­чиков и девочек. Фалет из Гортины, Ксенодам из Киферы и Ксенокрит из италийских Локр сочиняли и клали на музыку новые тексты для этих представлений.

Своим дальнейшим развитием хоровая лирика была обязана Алкману из спартанской области Месои, жившему в первой половине VI века[76] Его слава основывается главным образом на его композициях для девичьих хоров („Парфении"). Он также вполне свободен от традиционного эпичес­кого слога и обнаруживает уже наклонность к делению пьес на строфу, антистрофу й эпод, которое потом сделалось гос­подствующим в греческой хоровой лирике[77] Содержанием этих пьес служит прежде всего прославление богов, а затем изображение чувств, возбуждаемых в зрителях видом самого хора. Действительно, праздничный хоровод красивейших девушек „обильной красавицами" Спарты представлял, ве­роятно, несравненное зрелище; естественно, что Алкман в восторженных песнях прославлял предводительниц своих хоров, Агидо и Мегалострату. Его справедливо причисляли позже к основателям эротической лирики.

С незапамятных времен на празднествах Диониса народ пел песни в честь этого бога; уже Архилох называет себя искусным в таких песнопениях. Эта одноголосная песнь бы­ла позже заменена хоровой, причем соучастники являлись в виде сатиров, одетыми в козлиные шкуры. По преданию, этим „дифирамбам", как они назывались, впервые придал художественную форму поэт Арион из Метимны на Лесбосе, живший в Коринфе при Периандре (около 600 г.). Эта по­этическая форма имела огромное значение для дальнейшего развития греческой поэзии. Но важнейший вид хоровой ли­рики возник в Сицилии. Здесь, около половины VI века, уроженец Гимеры Стесихор задался мыслью оживить уми­рающий эпос и с этой целью заменил декламацию рапсода хоровой песнью и, сообразно с этим, гекзаметр — сложными дактило-трохеическими ритмами. Сюжетами для своих сти­хотворений он брал обыкновенно, согласно характеру вре­мени, не битвы и приключения, а описания празднеств и эротические мифы; в одной из самых знаменитых своих по­эм, в „Герионеиде", Стесихор рассказывал о странах дальне­го запада, которые сделались доступны грекам благодаря открытиям последнего столетия. Лирика Стесихора скоро приобрела большую известность; она имела сильное влияние на поэзию Симонида и Пиндара и на хор трагедии. На своей собственной сицилийско-италийской родине Стесихор на­шел подражателя в лице Ивика из Регия, который во времена Поликрата (около 530 г.) переселился на греческий восток и долго жил при дворе этого тирана. Его хоровые песни воспе­вают большею частью хвалу красивым мальчикам и испол­нялись, по-видимому, хорами мальчиков; таким образом, они в известном смысле составляют контраст с „Парфениями" Алкмана.

В то время как музыка и поэзия освобождались от оков условного стиля и вырабатывали те средства, которые дали им возможность достигнуть совершенства, аналогичное движение происходило и в области пластических искусств. Микенский стиль, который в догомеровскую и раннюю го­меровскую эпохи господствовал в странах, прилегающих к Эгейскому морю, в течение VIII века пришел в упадок и ма­ло-помалу был совершенно оставлен; ни в древнейших гре­ческих некрополях Сицилии и Италии, ни в Олимпии не бы­ло найдено памятников этого рода орнамента. Его заменяет геометрический стиль, называемый обыкновенно стилем дипилона, по имени афинских ворот, через которые шла свя­щенная дорога в Элевсин и вблизи которых такие памятники впервые были найдены в большом количестве. Этот стиль заимствует свои мотивы из ткацкого искусства и резьбы по дереву; охотнее всего он употребляет меандр, зигзагообраз­ную линию и ряды примыкающих друг к другу кружков, ко­торые соединяются касательными. Столь характерная для микенского стиля спираль совершенно отсутствует, точно так же, как и полипы и другие морские животные; расти­тельный орнамент встречается лишь изредка. Зато на вазах дипилона встречаются длинные ряды водяных птиц и четве­роногих, а вскоре появляются и изображения сцен из чело­веческой жизни — погребений, состязаний, морских битв и т.п. Если рисунок отчасти еще очень груб, то все-таки про­гресс сравнительно с микенской керамикой весьма значите­лен, и гончары, работавшие в микенском стиле, сами при­знали это тем, что пытались перенять мотивы дипилона. Не­которое время оба стиля господствовали рядом, но в конце концов микенский стиль должен был уступить. Таким обра­зом, около 700 г. воцарился стиль дипилона, и в некоторых отраслях художественной промышленности, как, например, в обработке бронзы, геометрический орнамент удержался до V столетия.