И толпа единоголосо, истово, как на многотысячном митинге, выдохнула вслед:

— Верим, Царь!

А ведь он даже не коснулся парализованного рукой, отметил Петр. Только мысль. Как бы мимоходом, вполоборота… Вспомнил разговор с Кайафой, свои слова о том, что мысль нельзя уничтожить. Конечно, нельзя — тем более если она исцеляет безнадежно больных. О том, что она раскалывает камни, вспоминать не хотелось…

Они по-прежнему буквально продирались сквозь возбужденную толпу, которая еле расступалась перед маленькой процессией. Петру и Иоанну пришли на помощь Иуда и Симон, они работали, как хорошо обученные бодигарды, и Петр понимал, почему в двадцатом и двадцать первом веках в его родной России эта профессия столь высоко ценилась. Он оглянулся, поискал глазами, успокоился: двое или трое учеников помогали двум Мариям не отстать от остальных. А то немудрено: с женщинами в этом-веке не церемонились.

Наклонился к Иешуа, которому, казалось, вся эта людская вакханалия была в привычку, он вроде бы и не замечал ее, спокойно себя чувствуя за мощными спинами охраны.

— Куда сейчас?

— В Храм.

— Откуда войдем?

— Отсюда… — Иешуа кивком головы указал на закрытые маленькие ворота в северной стене Храма, ведущие, как знал Петр, через короткий тоннель в стене прямо на двор язычников, на площадь, и которые открывались только для доставки на площадь, а оттуда в Храм, к жертвеннику, предназначенных к сожжению животных. Кстати, омывали их в тех же бассейнах Вифезда, где Христос совершил очередное чудо исцеления и где жаждущие оного не брезговали нырять в далеко не самую чистую воду. Петр бы не рискнул — после омовения там десятков, сотен, а сейчас, в Песах, и тысяч баранов. Поэтому в народе они, эти бассейны, и назывались еще Овечьими. Хорошенькое место выбрал Ангел Господень для «возмущения воды», гигиеническое…

— Они сейчас закрыты! — крикнул Петр, стараясь переорать толпу.

— Откроют, — скорее угадал, чем услышал Петр. Если Иешуа был уверен, что ворота кто-то отопрет, то Петру сомневаться не стоило. Да и, возможно, кто-то из десятки, отправленной в Иерусалим, мог с помощью пары монеток с профилем. Кесаря договориться и найти способ открыть не предназначенный для массового прохода паломников — ну разве проскользнет кто-то, когда служители заносят в Храм животных, — вход, который тем не менее однозначно был нарисован на всех полуофициальных, распространяемых всякими околоцерковными обществами, современных Петру-Мастеру библейских планах вхождения Иисуса в Иерусалим: именно отсюда, с севера.

Они не без труда пробились к воротам, сбитым из толстых деревянных дощищ, Петр несколько раз мощно стукнул в них, и — вот чудо! — они приоткрылись, и в маленькую щель высунулось испуганное лицо Иосии, или Иошияга, левита, служащего при Храме и ставшего впоследствии, как догадывался Петр, если, конечно, все сбудется, одним из апостолов, последующих за первыми одиннадцатью — исключая Иуду Искариота — учениками, апостолом, принявшим позже имя Варнавы. Теперь Петр ко времени вспомнил, что Иосия был у них в Капернауме, только недолго, похоже, дня три всего, но законно числился одним из семидесяти посланников Иешуа и одним из десяти, отправленных в Иерусалим. Все становилось более-менее понятным. Прислуживающий в храме левит легко и безнаказанно мог взять ключи и открыть ворота, чтобы пропустить своих, не заставлять Иешуа в первые дни Песаха тратить час, а то и более на то, чтобы добираться сквозь сотни верующих и ожидающих Машиаха людей до южных — главных! — тройных ворот и ворот Хульды.

Расцеловавшись наскоро с Иешуа, левит Иосия быстро повел их действительно коротким тоннелем и, не совершив даже традиционного омовения в миквах, поскольку таковых в тоннеле не было, — баранов в бассейнах моют, те же из верующих, что все-таки проникают на площадь сквозь Овечьи ворота, наверняка моются вместе с баранами, — и они очутились на просторном и тоже многолюдном дворе язычников.

Будем считать, решил Петр, что чудотворная остановка около Вифезды и была некоей виртуальной процедурой омовения.

И опять ожидаемая странность: Иешуа ждали именно отсюда, а не из ворот Хульды. Именно здесь, на северной части площади, собрались хорошо уже не сотни, но многие десятки паломников, пришедших в Храм на Песах и приветствующих Иешуа все тем же неканоническим:

— Хошина! Хошина, Машиах!

По-русски: спаси нас, Мессия, Помазанник; спаси нас, Царь! Никто, казалось, не сомневался в праве Иешуа называться Царем Иудейским.

Здесь, правда, не было никаких свежесрезанных веток, брошенных на пути, но плащи и платки все так же летели под ноги Машиаху.

— Какой сегодня день? — неожиданно спросил Иешуа.

— Четвертый, — ответил Иоанн. — Завтра уже — седер, праздничная трапеза… Между прочим, сейчас наступит полдень — время второго тёфила.

— Тебе ли не знать, Йоханан, — громко, не столько для Иоанна, сколько для десятков людей, слушающих его, сказал Иешуа, — что нет в Законе обязательного приказа молиться в отведенные для этого часы. Да и кто сейчас молится здесь, в Храме, где надо всем царит грязный процесс жертвоприношений, где сама жертва это и есть воплощенная молитва. Как просто: заплатил за барана или голубя — и свободен… А ведь молитва, великое таинство личного общения с Господом нашим, — это не наказание, а естественное желание души. Поэтому, кто хочет, пусть молится. Вот — Храм. Обернись к нему лицом и молись. Но только зачем? Внутри Святое место, где стоит только светильник, а дальше — Святая Святых, где ничего нет. Пусто. Чему тогда молиться, Йоханан? Пустому месту?.

Кто-то из толпы крикнул:

— Как ничего нет в Святой Святых? Там — Бог…

Иешуа яростно обернулся, отыскивая глазами крикнувшего.

— Бог везде! Он — в цветке, в дереве, в воде, бегущей по песку, Я уже говорил, кто не слышал: отсеки ветку — Бог там, подними камень — ты найдешь Его и под камнем. Поэтому молитесь, но молитесь там, где застал вас благой порыв принести молитву Отцу нашему. Молитесь с верою — и вам воздается сполна.

И опять кто-то спросил:

— А коли так, зачем тогда стоять лицом к Храму? Мы же и в наших деревнях всегда во время молитвы смотрим в сторону Иершалаима. А ты, Машиах, мы слышали, хочешь разрушить Храм…

— Да, хочу. — Иешуа, как всегда, когда спор заходил о главной для него теме, становился непримиримо яростным, не говорил — кричал. Хотя в общем гуле, висящем над двором язычников, только так и можно было проповедовать — на крике. — И я его разрушу в одно мгновение. И в одно мгновение построю другой, Храм истинной, а не лживой Веры, той Веры, которую я, Царь Иудейский и Израильский, несу вам, люди… Поэтому всегда молитесь, глядя в сторону, которую Господь назначил для своего Храма, — но своего, пока скрытого от взглядов, а не того, что ему навязал сумасшедший убийца Ирод, лицемерно называвший себя великим царем…

Он сам впервые вслух назвал себя Царем Иудейским плюс к тому еще и Израильским. Испокон веков это были разные царства, и лишь три великих царя властвовали надо всем — неразделенным! — царством, которое именовалось Израильским, надо всей землей всех колен Израильских — Саул, Давид и Соломон; Называют еще Иевосфея, но земли колена Иудина не входили в его царство. Значит, подумал Петр, время пришло. Иешуа — царь. Как там у него с запахом прокисшего вина? Ни разу сегодня он несказал об этом. А Петр не спросил…

Петр увидел, как сквозь толпу, окруженные крепкими охранниками-левитами, к Иешуа пробирались несколько священников — из фарисеев.

Иешуа увидел их. Крикнул намеренно подобострастно, словно издеваясь:

— Расступитесь, люди. Пропустите ко мне ученых книжников. Все знайте: это очень умные люди, они зовут себя фарисеями. Я говорю вам совершенно искренне и правдиво: слушайте их! Всегда слушайте и поступайте так, как они вам велят поступать. Они все правильно говорят. Но только никогда не поступайте так, как они сами поступают, потому что между их словами и их делами — бездонная пропасть, которую уже никому не дано перейти.