— Чего? — вежливо спросил Петр.

— Души! — торжественно сказал Нгамба. — Души нет. Синтетика есть, а души нет. Эх, жалко, что такой выпивки сейчас все меньше и меньше… Ты видел мой погреб?

Петр видел. Раз десять. И Нгамба это знал. Но Петр в свою очередь знал и то, что Нгамба хочет сейчас услышать:

— Да, видел. Там замечательно. Хотелось бы посмотреть еще раз.

Ну почему же не оправдать ожидание человека, у которого и радостей-то всего ничего в жизни — машины да выпивка с добрым и безотказным другом.

На сей раз выпивка случилась легкой. Не тяжелые в большом количестве ромы, кальвадосы, коньяки, арманьяки, виски — пусть и отборные, элитных сортов и лучших годов, но все ж труднопереносимые с точки зрения крепости… Ну, может Петр выпить бочку без последствий для здоровья, говорилось уже, но ведь хочется вкусного. Нгамба такому умозаключению обиделся; это у меня, сказал бы, невкусное. Да такой коньяк, как у меня, в мире если и остался, то опять же у меня! А виски? Где еще найдешь виски две тысячи шестьдесят первого года? Только у коллекционеров, а они пить не дадут. А он, Нгамба, не только дает, но и требует: пей, гость дорогой… Итак, Нгамба обиделся бы, поэтому Петр никогда подобных мыслей вслух не высказывал, пил себе, чокался, тосты произносил.

Но сегодня предлагалось вино. В больших количествах оно тоже вкус теряет, но Нгамба почему-то к вину относился куда более трепетно, нежели к крепким напиткам, и когда дело доходило до вина, питие ограничивалось тремя-четырьмя бутылками.

Винная коллекция у Нгамбы была поистине царской.

«Petrus» — начиная с двадцать второго года.

«Mouton-Rothschild» — с восемнадцатого.

«Leoville-las-Cases» — с двадцать пятого.

«Haut-Brion» — с двадцатого.

«Ducru-Beaucaillou» — аж с одиннадцатого!

Ну и итальянские — «Tignatello», «Solaia», «Sassicaia» «Barbaresco»… Испанские — «Vega Sicilia», «Marques de Murrieta»… И калифорнийские, и чилийские, и южноафриканские — последние вообще рядом, хотя до сих пор виноделы не научились хранить их… И белые, и розовые, и сладкие, и полусладкие… Общее число бутылок — за пять тысяч штук.

Славно подегустировали — под фрукты, хотя оные никогда не считались хорошей закуской к красному вину. Но Нгамба Петра не есть приглашал.

Уходили — Нгамба от души выдал обещанный подарок: запыленную бутыль «Петруса» урожая былинного тридцать девятого. Петр подарок принял — с реверансами и душными объятиями.

На выходе из погреба Нгамба вдруг застопорился перед ступеньками, задумался о чем-то. Петр вопросительно посмотрел на президента — что, мол, такое случилось? Почему закручинился, головушку повесил?

Вместо ответа Нгамба с сопением уселся прямо на каменные ступеньки и, подперев голову рукой, уставился в полумрак. Петр постоял чуток, а потом сел рядом. Молча. Ценную бутылку поставил обок.

В воздухе носилось предчувствие некоей беседы.

— Вот я иногда думаю… — медленно произнес Нгамба и замолчал на полуфразе.

Точно. Беседа. Да и начало у нее хорошее. Думает, понимаешь, иногда.

— …А на хрена все это?

Ну, как тут ответишь? Петр просканировал мысли Нгамбы и понял, что речь не о погребе, на который президент так задумчиво смотрит. Тут все круче. До неожиданности.

— …Нет, ну смотри, мы живем в двадцать втором веке, нас окружают совершенно волшебные вещи — эти летающие машины, автоматические кухни и все такое… Мы тут, в центре Африки, очень явно все ощущаем. Здесь же все на страшном контрасте — двух шагах от нас в ступке толкут пестиком зерна, чтобы сделат кашу, а мы сейчас пойдем, нажмем на кнопку, и тут же будет у на все, что захотим. И не надо для этого спину горбатить. Ты понимаешь, о чем я?

— Понимаю. — Петр кивнул. — Очень хорошо понимаю.

— Вот. Значит, человеку подчинены все стихии… Ты видел эти подводные города? Это же чудо! А на Луне! На Луне людей живет больше, чем в моей стране, — это ж подумать только! Пусть под куполами, но ведь славно живут. А здесь зерна в ступке… И это еще богатая страна считается по африканским меркам. Ты бы видел, qro творится у соседей. Они там вообще еще на деревьях сидят…

— Представляю.

— И будут сидеть еще тыщу лет. И никогда не узнают лучшей жизни.

Петр кинул затравку:

— А может, им и не надо? Лучшей-то. Сидят себе на деревьях, и хорошо им.

— Надо! — Голос Нгамбы эхом пошел гулять по погребу. — Еще как надо! Всем хочется нажать на кнопку — и чтоб сразу была каша. Не работать за миску целую неделю, а просто нажать на кнопку. И не спорь! Я живу здесь, среди них, я все вижу. Это европейцы ничего не знают о том, какая здесь жизнь, думают, что африканцам все по фигу — живут себе натуральным хозяйством, гуманитарную помощь регулярно получают и доли другой не желают. Желают, поверь, и очень сильно.

Нгамба перевел дух. Продолжил:

— Да, конечно, первое время они будут этой самой кнопки бояться. Говорить, что чужда она им, непонятна… Шаманство это и дьявольщина. Поговорят-поговорят, а потом возьмут и нажмут. И будут страшно рады. А дети их еще чаще станут нажимать. А дети их детей — и подавно! И будут вспоминать о ступке и пестике как о диковинной сказке, причем — не про них. В музей пойдут, начнут пальцем тыкать: о, гляньте, ступка! о, смотрите, пестик!

Еще пауза. Гулкая, как погреб.

— Это я все к чему… Каша из кнопки у нас есть, города на Луне тоже. Должна быть и машина времени. Приплыли.

— Нет, ну точно должна быть! Ее не может не быть, Джо, я точно знаю. В такое-то время! Наверняка есть, только засекреченная страшно. И правильно. Чтобы всякие…

Нгамба не договорил, но было и так понятно, что всякие — это нехорошо. А ведь зрит в корень!

— Вот я бы, знаешь, Джо, взял бы и отправился в прошлое. Ну, куда-нибудь лет на двести-двести пятьдесят назад, и все там поправил бы. Чтобы здесь все было хорошо. Чтобы у всех кнопки и ни у кого — ступки. Нищета — это плохо. Ты не думай, я к власти пришел надолго. Меня так просто не скинуть. Я добьюсь чтобы мой народ жил лучше. Он уже живет лучше. А если бы не было всяких… Ох, я бы в прошлом задушил бы своими руками этого… как его… Сесе… Секо… А! Мобуту! Вот. Он полстраны заморил. Не будь его тогда, в двадцатом веке, сейчас мы были бы богатейшей страной в Африке. Это с нашими-то ресурсами!

Нгамба пристально посмотрел на Петра. Посмотрел так, будто хотел спросить что-то, но не решался.

Таки решился.

— Джо, а ты ничего не знаешь про машину времени, а?

Ну, что тут ответить! Можно было бы начать пространное рассуждение, что править прошлое, просто так душа голыми руками всех, кто не нравится, нельзя, что все надо делать аккуратно, стараясь наследить минимально… Но Петр ответил просто:

— Нет. Не знаю. Знал бы — сказал.

Нгамба моментально переменил настроение:

— Вот и ладненько! — звонко хлопнул ладонями по коленям. — Пошли смотреть, что ты там привез, белый человек.

И они пошли. И Нгамба радовался, как Петр и ожидал. А Петр прижимал к себе папочку с документами на землю и нет-нет, а думал: с чего бы это он-о машине времени? Мобуту душить? Прошлое исправлять?.. Все ладно бы, но что-то Нгамба в цвет точно пропал. Не Иешуа, например, о машине спросил, не Мессию любимого, с которым как раз и ведет такие трезвые умные беседы, а именно Петра, то есть Джозефа?

Научили Петра, то есть Джозефа, быть всегда подозрительным, и наука эта силы своей не утратила.

Иешуа перебирал в руках документы, принесенные Петром от Нгамбы. Бормотал:

— Ага, значит, согласился. Хорошо… И ничего взамен не попросил. Хорошо…

— Ну, если не считать трех «хаммеров», — как бы вскользь заметил Петр, сидящий напротив.

— Не считать, — Иешуа помотал головой, — чего их считать? Это обычные расходники, как вода, как электричество.

— Ну да. — Петр, в общем, был согласен с Иешуа: в самом деле, таких «расходников» будет еще немерено, устанешь расходовать. Так ведь — жизнь…