Петр приготовился всласть поиздеваться над грандиозностью планов Иешуа: экая наглость — взяться переиначить, переделать, исправить и немедленно возлюбить насквозь прогнивший мир Земли двадцать второго века. Мир, чья иммунная система настолько захлебнулась в постоянно появляющихся болезнях, что уничтожает все клетки без разбора. И больные и здоровые. Хотя здоровых-то, пожалуй, и нет уже… Нет, такому миру Мессия не нужен! Дайте ему лучше умереть спокойно от СПИДа, от наркотиков, от мщ жества малых войн, дайте утонуть в грязи, позвольте задохнуться эрзац-воздухом…

— Именно поэтому, брат, я и вернулся.

Внутренняя буря издевательского негодования разом куда-то пропала, едва Иешуа произнес эти слова. Произнес тихо, почти просительно.

— Я думал над тем, что ты сейчас сказал, — продолжил Иешуа. — Я пытался разобраться с каждой болячкой по отдельности. Но у вашего мира их слишком много, да и не они — главное: с каждой конкретной можно бороться, это лишь вопрос сил и времени. Я попробовал… — Он замолчал, что-то вспоминая. Но Петр не услышал воспоминаний: видимо, Иешуа просто понадобилась пауза. — Я попробовал и понял: основная беда состоит в том, что мир… не хочет лечиться. Более того: сопротивляется. Я, наивный галилейский юноша, как ты сказал, обращался и в ООН, и к самьм сильным людям на планете, полагая, что меня должны воспринять с радостью, как спасение. Но они даже не слушали меня. Я им не нужен, не интересен. Я — иллюзион, развлечение, радость масс-медиа. Кто всерьез воспринимает, например, фокусника?.. Никто никогда. Им выгодно и легко жить в больном мире.

— Что же ты тогда хочешь от моего времени?

— Я не собираюсь заниматься, как ты выразился, десятью миллиардами человек. Это бессмысленно и невозможно, ты прав. И не буду никому ничего предлагать. Если захотят — придут и сами попросят.

— Ты о чем? — не понял Иоанн. Да и Петр смотрел на Иешуа вопросительно. А тот откинулся на спинку стула и торжественно взглянул на глаза собеседников.

— Мы создадим страну Храм.

— Храм? — удивился Петр. — А как же сакраментальное: сруби ветку — и я там? Какой храм, Иешуа? Ты — ненавистник всякого рода капищ…

— Рассматривай слово «храм» как термин. Как фигуру речи. Как, наконец, по сути — место, где человеку, ищущему душевного спокойствия, будет жить с Верой своею комфортно и радостно. Смотри: рядовой гражданин любой страны, устав ото лжи и ненависти, ежечасно, ежеминутно его преследующих, идет в храм, — какой ни выбрал, в капище, как ты точно подметил, — идет туда, но невольно, на уровне подсознания окружает себя той обстановкой, которая ему по душе, в которой ему спокойно. Он беседует с Богом — сам беседует, не ищет посредника, а по идее, беседует сам с собой, наводит порядок в голове и с новыми силами отправляется на свою ежедневную войну — за двери храма, в обычную жизнь. Если не хочешь уходить — сиди сколько угодно, никто не гонит, верно, но долго ли проторчишь в ваших холодных каменных саркофагах, именуемых храмами?.. Вот именно. Но зачем так-то? Вот тебе целая страна, в которой неизмеримо более уютно душе и телу, нежели в барабанно-пустом здании с массой архитектурных излишеств и непременным крестом на макушке. И так же, как и Храм в Иершалаиме, — без Бога… Но в страну эту-в отличие от ваших храмов — никто никого насильно тащить не будет. Хочешь — приходи, живи, будь полезным. Не хочешь — смотри по телесети репортаж об очередной войне или о новом наркотике и жди, пока все это докатится до тебя. Или ты до этого.

— Страна Храм. Интересно… — Записной скептик Петр, как ни странно, не стал обличать идею Иешуа в утопичности. Покатал на языке фразу:

— Страна Храм… страна Храм… И где же она?

— Ее пока нет. Но мы ее создадим.

— Мы?

— Мы. Ты, Иоанн и я. Плюс еще несколько моих последователей, которые ждут меня там, в двадцать втором веке, и готовы помогать.

— Иешуа, — сказал Петр осторожно, — а тебе не кажется, что это… м-м…

— Утопия? Нет, не кажется. Я, Кифа, не зря в ООН время провел. Оказывается, в вашем мире есть достаточное количество стран, которые тяготятся своими обширными территориями. И немало людей, готовых просто из любви к христианству — прости меня, Господи, не я придумал сей термин! — готовых щедро профинансировать приобретение значительных площадей земли.

— Настолько значительных, чтобы разместить там целую страну? Или это будет второй Ватикан? — Петр-скептик таки проснулся.

— Ватикан? Нет, Кифа, намного больше.

— Дай-ка угадаю! — продолжал скептик. — Это не Сибирь. Россия так просто ничего не отдаст. Как сидела, например, на Курилах, так и сидит… Но это и не Америка, там и без нас тесно. Это не Гренландия и не Антарктида, там слишком холодно ддд тебя, выросшего в теплой стране. Где же тогда? Африка? Южная Америка?

— Африка. Центральная ее часть. — Иешуа не пробивал ернический скептицизм Петра.

— Погоди, Петр. — Иоанн все слушал серьезно, в отличие от Петра, он вообще не умел шутить там, где не видел повода для шуток. И на всякий случай не любил шутящих не к месту и не к теме. — Иешуа, ты ведь над нами не смеешься?

— А я когда-нибудь над вами смеялся?

Иоанн встал, обошел вокруг стола, привычно гладя бороду. Думал. Петр наблюдал за друзьями. Один ходит кругами, загружен и напряжен, другой сидит ровно, с достоинством, лицо просветленное — как обычно, как раньше… И только начальник общины Кифа не слишком натурально весел и беззаботен, не проникнут высокой пафосностыо момента.

А на самом деле — куда как проникнут. И все прекрасно понял. И принял все. И счастлив, как дурак последний. А что до шуток — так это ж вечный конфликт с Иоанном, как без него?..

— Итак, опять — мы? Три мушкетера. Три поросенка. Трое в лодке, не считая собаки…

— Я слыхал про эти книги, Кифа, но прочесть не довелось. Однако из того, что слыхал о них, хотелось бы сделать выбор: все-таки три мушкетера. И мне требуется ваша помощь, господа мушкетеры. Как никогда. Или как всегда.

Пауза.

— Я готов.

Голос Иоанна из темного угла кабинета, куда он забрел в своих размышлениях, прозвучал как гром. И попал в Петра, если гром может в кого-нибудь попасть. Петр, Дружище, опомнись! Перед тобой сидит человек, которого ты ждал последние десять лет, как не ждал никого и ничего в жизни, и теперь, когда он предлагает тебе пусть безумную, пусть авантюрную, но такую интересную затею, ты позволяешь себе ерничать, при родном и легкоранимом Иоанне — Арамисе, если три мушкетера, так? — позволяешь смеяться в глаза Иешуа, который тоже в серьезные моменты не склонен к шутке?.. Это же практически твой сын, который пошел существенно дальше отца, но теперь просит помощи, потому что столкнулся с непреодолимыми проблемами ему требуется твой опыт, твое умение жить в незнакомом для него времени, твое плечо, наконец…

Нет, плечо ему точно не требуется…

— Так ты заберешь меня домой?

И вот тут голос предательски дрогнул… Надо же было ждать десять лет, сидеть в Иудее, притворяться, что тебе такая жизнь страсть как нравится, чтобы в один прекрасный вечер признаться самому себе во вранье. Самому же себе! Домой-то хочется…

— Так и не стала экологически чистая Иудея для тебя домом да, Кифа? — На лице Иешуа — самая добрая из его добрых улыбок.

Недобрые тоже виданы.

— Чертовски хочется домой, Иешуа. В грязный, больной, гнилой двадцать второй. Очень.

— Ну, поехали.

И опять гагаринское словечко сопровождает поворот судьбы Петра Анохина.

— Как поехали? — подал голос Иоанн. — А как же Марфа?

— Вот тебе и раз, — запоздало сообразил Петр. — И действительно…

И Иешуа выглядел озадаченным.

— Ты же говорил: вы живете вместе, как муж и жена… И что это всерьез?

Петр поспешил ответить:

— Глупый вопрос, Иешуа. Десять лет — не десять дней. Мы все здесь на них не нарадуемся.

— А дети у вас есть?

— Бог пока не дал, — растерянно сказал Иоанн.

— Ну, что ж, — решаясь на подвиг, тяжко вздохнул Иешуа, — . Надеюсь, Мари сумеет объяснить Марфе разницу между чудом и Телевизором…