Не Петр ли с Иоанном тому причиной?..

Ладно, выход возможен. Но принять к сведению сомнения Иоанна не вредно. Сначала принять к сведению, а потом попытаться принять меры, извините за невольную тавтологию. Тем более что проблема «вознесся-исчез» все равно повиснет. Ведь для прагматиков из Службы «исчез» значит «исчез». Из реальности. Тогда какого хрена Петру оставаться в первом веке? Проект «Мессия» завершен. Здесь больше Мастеру нет места и дела. Ах, вы хотите уволиться? Валяйте. В заповедниках тоже нужны специалисты. Работайте, товарищ, а за разглашение служебных сведений ответственность вы знаете. Очень эта ответственность похожа на вышесказанную: «вознесся-исчез»… Кто тогда будет переписывать Историю, вычеркивая из нее ненужное и вредное? Иоанн? Тогда он должен знать все, что будет знать Иешуа. Но когда и как в его мозг впихнуть все нужное?..

Сбросил блок, дал Иоанну возможность мгновенно считать продуманное. Кроме, естественно, последних мыслишек — про проект «Мессия» и про «впихнуть в мозг». Спросил:

«Согласен?»

«Это я написал? „Многое и другое сотворил Иисус…“ Ты знаешь?»

Почему их всех, даже самых мудрых, удивляют частности в том Неведомом, к которому они так рвутся?

«Возможно. Так считается».

«Я могу это прочесть?»

Вот он и сам догадался спросить то, о чем Петр только подумал мельком! Лучше бы, конечно, не читать ему ничего, не знать ничего. Он — житель этого века, он должен свой путь сам пройти, без поводырей, по шажочку…

«Ты сможешь это написать. А для того надо все самому прожить и прочувствовать. Знать заранее — скучно и бесцельно…»

«Ну, не думаю, что ты прав… — не вполне согласился Иоанн. — А как ты, Кифа, собираешься нас всех пережить?»

А вот это уже правильный вопрос.

«Ты же слышал: если понадобится… И кстати, знаешь: я могу уходить на час моего мира и возвращаться через год, прошедший здесь. И наоборот — как я жил рядом с вами все это время! — уходить к себе на год, а вернуться сюда через минуту… Я не забыл обещания: ты будешь много знать о моем мире — столько, сколько спросишь, сколько сумеешь спросить. Не обижайся, но сейчас и у меня и у тебя — одна боль: Иешуа. Времени мало — всего сорок дней…»

«Я подожду, патриарх…»

Ирония? Нужное сейчас качество. Побольше бы иронии — да Иешуа!..

С приключениями, с разговорами, с ахами и охами, но — дошли. Обычные полтора часа на дорогу выросли до трех с лишним. В доме Лазаря суетились соседки, готовили поминальную трапезу. А тут — живой покойник.

Немые сцены. Обмороки. Восторги. Слезы. Хвала и слава… Обычный набор.

Петр ушел за пределы двора, отметив краем глаза, что Иоанн и Марфа тоже отделились от всех, сели на теплое деревянное колесо, отвалившееся, видимо, от какой-то телеги. Или запасное — пятое. Что им двоим — смерти, воскресения, траур! Счастливчики! Или все-таки нет? Нигде в «Деяниях Апостолов» не говорится о женщине Иоанна… Но «Деяния» — это завтра, это потом, а пока — Иешуа жив, план Петра для Иоанна выполняется, день перевалил за половину, лучшая в Израиле девушка — рядом. Птица вон какая-то поет — старается. Жизнь!

А Петр думал о смерти.

Петр думал, что вариант замены Мастера на Исполнителя решил бы все проблемы разом. И История в порядке была бы, и в Службе не нарадовались бы, и Петра отпустили бы в любой заповедник на веки вечные. Только Петру каково было бы в том заповеднике? Гнусно ощущать себя Пилатом, картинно умывшим руки. Пилат — мужик честный, но простой. Он наверняка чувствовал себя тоже гнусновато, когда приговаривал Машиаха к распятию, но извинился и — снял с души тяжесть. И снова — в седло. Много ли воину надо?! А Петру перед кем извиниться? Перед собой? И самому себя простить, отпустить грех предательства?.. Если бы все так легко делалось, то, пожалуй, и Бог стал бы лишним.

Он сидел на траве довольно далеко от дома, от предвечерней суеты, сидел, погрузившись в тяжкие свои думы, и не заметил, как бесшумно, кошкой, подобрался Иешуа. Сел рядом, спросил:

— Тебя что-то мучает, Кифа?

— Что-то мучает, — механически согласился Петр, мысленно проверяя блок.

Иешуа засмеялся;

— Да не волнуйся ты! Я тебя все еще не слышу. Не получается… — однако добавил: — Пока не получается. Пользуйся… Нет, правда, о чем задумался?

— О Боге, — честно ответил Петр, ибо о Нем была его последняя мысль.

— А что о Нем думать? Он — везде…

— Это я уже слышал, — сварливо сказал Петр. — В ветке, в камне, в воде. И в каждом из нас.

— И в каждом из нас, — легко согласился Иешуа. — Оглянись вокруг — увидишь Бога. Мир, который Он создал, — это Он и есть.

— Куда же тогда вознесся пророк Элиягу? Или тебе куда придется вознестись?

— Мне не придется. Мы же решили: я останусь здесь, на этой земле. Пусть не Машиахом, но все же… — Он на мгновение о чем-то задумался и, как нынче ночью, куда-то исчез. Из «здесь» в «там». И тут же вернулся. — Никто никуда не должен возноситься. Мы — дома. Если хочешь — в доме Бога.

— А как же Царство Божье? Ты же показывал дверь в него…

— А ты меня потом, позже, высмеял. Сказал, что только я знаю дверь туда, а другим это не дано и не будет дано. Что уход в Царство — лишь иллюзия спасения, а по сути — бегство. Что Царство, которое я знаю, будет просто существовать рядом с остальным миром, а он и без нас станет развиваться по своим законам, то есть по Божьим, которые не изменить. То, что ты рассказывал мне и что я смог прочитать, подтверждает твою правду… Ты знаешь, что я думаю? То, что я назвал Царством Божьим и показал вам, своим братьям, тоже мир, созданный Богом. Но другой мир. Я туда могу уйти, но я ни разу там не был. Может, там живут такие же люди, может, там уже есть Петр и Иешуа, но они — тоже другие. Может, мир, в котором я был плотником, — не тот мир, где мы с тобой сейчас разговариваем. Может, их множество рядом — таких миров… И все создал Бог. Я прав?

— Не знаю, — сказал Петр. — Существует гипотеза множественности миров в одной точке пространства-времени, но это лишь гипотеза, предположение, не подкрепленное ни теорией, ни тем более практикой.

— Почему неподкрепленное? Хочешь — уйдем туда? И вся проблема с моим Вознесением сразу решится легко и удобно. Хочешь? Хочу, подумал Петр. Но вслух сказал:

— Не сейчас. Не исключено — позже.

— Позже может оказаться поздно. Но ты сказал. А я скажу еще вот что. Видишь звезды на небе?

— Сейчас нет, — честно и прямо сообщил Петр. — Только ночью. Вижу.

— Что они такое? Почему светят? Кому? Известно: они на небе, а небо твердь, как говорит книга Брейшит. Но вот странность! Сначала была только вода и Дух Божий носился над водой. Потом возник свет. А потом Бог создал твердь, назвал ее небом и отделил воду, которая под твердью, от воды, которая над твердью. Все, что мы видим и знаем о нашем мире, создано Богом на воде под твердью. Тогда ответь мне: а что сейчас на воде над твердью? Что-то ведь должно быть! Не мог Господь оставить там просто воду, бесконечную, скучную темную воду… Куда она течет? Откуда? Почему солнце каждое утро всходит на востоке, делает полукруг на небе и скрывается на западе? Оно движется по тверди? Не понимаю…

— Ты же сказал однажды, что не могло быть свидетелей сотворения мира, а значит, книга Брейшит придумана теми, кто ее написал. Это притча. Или сказка, как у нас говорят. И, конечно же, никакой воды за небом нет.

Бесконечная, черная, текучая вода, бездна воды, то есть нечто без дна, бесконечное — это гениальное предвидение Космоса, озарение, пришедшее невесть когда невесть какому сказителю, сочинившему историю про сотворение мира. И не Бог, а всего лишь дух Его носился над водою, то есть в Космосе. А Бог — выше, дальше…

— Но есть бездна. — Иешуа словно повторил мысль Петра. Услышал? Фигец непробиваемому блоку? — Бездна, без конца. И Дух Божий над бездной. А где сам Бог?.. Кифа, скажи, ведь небо — не твердь? И прав будет человек с именем Джордано Бруно, я прочитал о нем, что земля — шар и она вращается вокруг солнца. А солнце раскалено, свет его греет нашу землю, но ведь кому-то от солнца доходит не тепло, а только свет — кому-то там, в этой бездне. То есть, ты понимаешь, солнце для нас — солнце, а для кого-то — звезда. Значит, все звезды на небе — это для кого-то солнца. И значит, вокруг каждой звезды может вращатьсясвоя земля и на этих землях тоже есть люди. Такие же, как мы, или непохожие на нас… Вряд ли Бог стал бы повторяться. Я говорил: создавая нас по своему образу, он сначала создал для себя образ. У нас — так, а в других мирах — иначе. И конца этим мирам быть не должно. Вода над твердью — без дна. Так?