Где-то через час вертолет повернул к берегу и пошел на посадку. Внизу уже виднелся Хайатсвилл. Запутанные лабиринты дорожных развязок и прямоугольные бетонные здания, расположенные тесными группами. Городские предместья! Торговые центры! Это было уже интересно. Мне представлялись подростки, занимающиеся сексом под громкую музыку, и их аморальные родители, предающиеся разнузданному разврату на задних сиденьях огромных автомобилей. Все эти люди внизу… Они все, как один, втайне мечтают скорее умереть. И все носят свитера от «Abercrombie Fitch».

Впереди, над Вашингтоном, бушевала снежная буря. Я ее видел!

Доктор Рик сказал:

– Прости, Апу, но так надо, – и брызнул мне в лицо какой-то наркотической взвесью. А когда я проснулся, я находился уже в другом месте. В чистой, симпатично обставленной комнате с невидимым источником света, безымянной мебелью и постельным бельем анонимного производителя.

– Рик? Кто-нибудь?

Ответа не было. Впрочем, я его и не ждал. Я себя чувствовал заброшенным и одиноким, и на то были причины. Хотя после цунами одиночество – это мое нормальное состояние, которое не то чтобы сильно меня беспокоит. Тем более что у меня уже очень давно, с самого раннего детства, не было возможности как следует выспаться в мягкой, удобной постели. Да еще в комнате с кондиционированным свежим воздухом! Я попытался сосредоточиться на воспоминаниях о последних событиях, но у меня ничего не вышло. Видимо, из-за наркотического спрея – вкупе с общим потрясением организма вследствие перелета из одного конца света в другой, да еще внутри пластикового мешка – мысли сделались какими-то вялыми, рыхлыми и не поддающимися расшифровке, как сигналы спутникового вещания из Перта, принимаемые в Тринкомали. (О, этот австралийский акцент! Эти пронзительные голоса австралийских дикторш. Эти гласные звуки, которыми можно резать стекло.)

В любом случае мое одиночное заключение практически не отличалось от карантина Саманты, Зака, Жюльена и Дианы. В конечном итоге мы все оказались в этих странных стерильных комнатах, наедине со своим потрясением, замешательством, изумлением и ощущением чуда.

Я размышлял о пчеле. И о том, что она со мной сделала. Может, она заразила меня неким вирусом, или микробом, или каким-то другим носителем чужеродной «не-Арджевой» информации, которая теперь размножается у меня в крови, и когда-нибудь достигнет критической массы, и последствия будут поистине ужасными? Мне бы этого не хотелось. Наоборот. Мне хотелось бы верить, что пчела привнесла в мой организм что-то доброе, светлое и целебное. Что-то такое, что лучше, чем я. Что-то, что превратит этот мир в место, где идиотов типа Хемеша не пристреливают на стоянках и где торговые центры в предместьях всегда удивительны и прекрасны, и там постоянно поддерживают прохладную температуру, чтобы посетителям волей-неволей пришлось надевать свитера.

Я заснул.

Ну и как тебя звать? – Называй меня Лайза.

– Здравствуй, Лайза. Я так понимаю, тут у меня установлено сотни две-три скрытых камер?

– Данное предположение отчасти верно.

– Ага, ну теперь я спокоен. Можно расслабиться и получать удовольствие.

Когда я очнулся, на мне были белые хлопковые трусы. Очень странные трусы. Без этикетки с названием фирмы и страны-производителя. Ну и хрен с ними. Сейчас у меня была другая забота: обаять и обольстить великолепную Лайзу. Никто не устоит перед Заком, когда он включает режим обаяния.

– Зак, я думаю, тебе надо знать, что я – сборная виртуальная личность, результат обработки данных от пятнадцати разных ученых, загружающих информацию в системный генератор персоналий. Я не настоящая женщина. Я вообще не женщина.

Блин. Я едва не сгорел со стыда.

– Весело тут у вас.

– Мы вообще-то не веселимся. Мы здесь работаем, а не развлекаемся.

– Тогда, может, ты как-нибудь изменишь голос? А то мне представляется этакая сексапильная красотка, и я волнуюсь.

– А если так? – Теперь вместо голоса Лайзы звучал голос Рональда Рейгана.

– Уже лучше.

– Ладно, Зак. Мне бы хотелось, чтобы мы подружились. Как спорить с Рональдом Рейганом? Это все равно что

давить сапогами цыплят. Не зря же он правил планетой на протяжении восьми лет.

– Спасибо.

– Не за что.

– Только кормят у вас тут погано.

– Да, с виду оно не особенно аппетитно. Но пусть тебя утешает, что ты помогаешь науке. Ты герой, Зак.

– Никакой я не герой. А что будет дальше?

– Мы возьмем у тебя еще крови, но ты молодой и здоровый, тебе это не повредит.

– Что значит «еще»? – Я принялся осматривать руки и ноги в поисках следов от иголок.

– Не волнуйся, Зак. Наши новые технологии забора крови абсолютно незаметны и безболезненны.

– Что не может не радовать.

Я встал с кровати, подошел к столу и отломил крошечный кусочек от ромбика зеленого желе, одиноко лежащего на тарелке. На вкус – как йогурт из брокколи.

– И долго мне тут сидеть?

– Наверное, две-три недели. Может быть, месяц.

– Я тут рехнусь.

– Ты помогаешь своей стране, Зак, – сказал Рональд Рейган. – Я знаю, ты нас не подведешь.

– Хотя бы поставьте мне телевизор.

– Извини, Зак. Телевизор нельзя.

– Ну, тогда игровую приставку. Журналы… компьютер… может быть, даже какие-то книги.

– У тебя не должно быть никаких носителей информации. Нужно, чтобы ничего не влияло на твое настроение.

– Да, я заметил. Вплоть до этикеток на трусах и ярлыков на мебели.

В ответ – тишина.

– То есть мне теперь целый месяц сидеть в четырех стенах и дохнуть от скуки?

– Мы еще пообщаемся, Зак. И не раз. Мне было приятно с тобой познакомиться.

– Большое спасибо, Рональд.

– Я в тебя верю, Зак. Я огляделся и сказал:

– Знаешь, что? Пойду-ка я лягу, чтобы вам было удобнее распылять мне в лицо этот ваш цэрэушный снотворный газ.

Я лег на кровать и, наверное, в первый раз с той минуты, как меня укусила пчела, более или менее четко обдумал все недавние события. Этот извращенец Чарли с его веб-камерой… блин. Теперь, как я понимаю, весь мир видел Зака во всей красе. Конечно, там есть что показать, и тем не менее… Для того чтобы справиться с этой мыслью, я применил самый действенный инструмент, данный нам матерью-природой для защиты нашего эго: решил положить на все с прибором*.

* Для меня этот прием всегда работает безотказно. Забить на все – это действительно очень бодрит и освежает. Например, не так давно у меня как раз случился период, когда мне все было по это самое место, и я целую неделю ходил с подведенными глазами и одевался в лохмотья. В конечном итоге: от баб нет отбоя. Я вламывался в ночные магазины и со всей дури бился плечом в витрины в попытке расколотить стекло… где-то, наверное, даже остались записи моих безобразий, снятые скрытыми камерами систем безопасности. В конечном итоге: от баб нет отбоя – плюс репутация крутого парня. Так что я могу много чего рассказать о роли подхода «забей на все» в процессе естественного отбора, мистер Дарвин. – Примечание Зака.

Нов своей стерильной одиночной камере, в лаборатории повышенной безопасности глубоко под землей в Северной Каролине, я потихоньку сходил с ума. Дрочить или не дрочить ? Позже.

Я сказал Рональду Рейгану:

– Можете выкачать из меня хоть всю кровь, мне плевать. Спокойной ночи. Или приятного дня. Или что там у вас сейчас.

Прошел почти месяц. С каждым днем вкус желейных ромбиков становился все лучше и лучше. А потом меня выставили на улицу, без церемоний. Сказали, чтобы я выбрал себе одежду из гардероба в бюро находок – или из ассортимента нарядов, используемых для программы защиты и перемещения свидетелей? Я без понятия. Я взял винтажные камуфляжные штаны времен войны в Персидском заливе и тельник без рукавов, как у моего любимого аватара в «MarineWarp3: Проклятие морпехов».Лучшая стрелялка всех времен и народов. Меня привезли к самолету. Это был старенький военно-транспортный С-141 Starlifter, который выглядел так, будто его прикупили по дешевке на гаражной распродаже: весь какой-то ободранный, засаленный, в многочисленных вмятинах. Внутри пахло, как пахнет в благотворительных магазинах Армии спасения – не хватало только разрозненных столовых приборов и плюшевых зверей в пятнах засохшей блевотины.