— Хорошо, — сказал он, подумав. — Мы не хотим, чтобы вы рисковали. Море опасно нынче… Только на эти дни, что будете у нас, документы мы должны будем взять.

Капитан охотно согласился, и Асмолов вскоре ушел, провожаемый всей командой шхуны.

Когда он возвращался к причалу, несколько лодок шло к незнакомому судну, но бригадир вернул их обратно. На берегу он коротко рассказал рыбакам о неожиданных гостях и сразу же вместе с Крепняком пошел к Варичеву.

Николай не спал. Дом его стал похожим на лазарет. Не только Серафиму и Варичева, но и Петушка перенесли сюда. Серафима уже сидела в постели, хотя ее руки, забинтованные до локтей, были похожи на обрубки. Варичев лежал в тяжелой, неспокойной дремоте. Петушок до сих пор не приходил в себя.

Две рыбачки дежурили у постели больных, девушка и старуха, те самые, что познакомили Илью с кузнецом. Они были веселы и разговорчивы, но веселее всех была Серафима. Словно уверилась она в чем-то, и еще яснее стали ее глаза; казалось, она не ощущала боли, охваченная непонятной радостью, которая передавалась всем, кто сюда приходил.

Николай стоял у ее постели целыми часами. Он гладил ее плечи, прикасался к бинтам — руки его обрели такую нежную легкость, и весь он стал таким непохожим на себя, таким по-детски наивным в своем счастье, что соседи не раз с удивлением поглядывали на него.

Но Серафима почти не замечала Николая. Она о чем-то думала, сосредоточенно и неотрывно, и глаза ее отражали, как сладка для нее эта мечта.

Асмолов и Крепняк пришли к Николаю почти на рассвете. Осторожно ступая, они вошли в комнату Ильи. Варичев открыл глаза и обернулся. Сняв фуражку, Асмолов приблизился к нему.

— Живем, Борисыч?..

— Спасибо, — сказал Илья.

Придвинув стул, Крепняк присел около постели. Асмолов сел на скамью у стены.

— И все-таки неправильно это, — сказал он. — А что, если бы ты погиб? И Степка, и ты?..

— Нет, правильно, — твердо сказал Илья.

— Ты о себе-то думал? — спросил Асмолов.

Илья улыбнулся.

— Конечно, да. Но я знал, что это благородно…

Крепняк, молча слушавший их беседу, неожиданно сказал;

— А вот Серафима не думала, как это выглядит. Просто хотела спасти человека.

Варичева ударили эти слова. Старый рыбак ловил его на слове. Он промолчал, однако, словно не поняв. Одновременно он подумал, что Крепняк, видимо, очень умный, вернее, хитрый человек и что (об этом он подумал почти с негодованием) Крепняк, несмотря на пользу, которую он, Варичев, уже принес, несмотря на факты, все еще недоверчиво относился к нему.

Тяжело вздохнув, Асмолов закрыл лицо рукой.

— За одни сутки столько заботы. А теперь вот новое дело… Еще одно.

— Какое? — спросил Илья.

— Японцев к нам штормом забросило. Шхуна. Пять человек на борту…

— Надо бы сообщить на пост, — заметил Крепняк. — Далеко только, правда… Поскорее бы радио установить.

— Все равно, — сказал Илья, — нужно немедленно сообщить.

Асмолов тряхнул головой.

— В шторм они не уйдут. А на причале я поставил вахту. Утром соберем Совет и решим, как дальше будет.

Мельком он заметил бумагу на столе, взял ее, взглянул сначала безразлично, потом пристально посмотрел, и руки его задрожали. Он перевел на Варичева глаза:

— Маяк?..

Илья кивнул головой.

— Ты писал это?

— Как видите, — сказал Илья.

— А свет? — спросил Крепняк.

— Я все продумал, — сказал Варичев. — Соберем все зеркала. Я сам построю рефлектор. Конечно, временный… В городе закажем настоящий.

— Ну здорово! — засмеялся Асмолов. — Это, брат, до зарезу нам нужно. Сто раз говорили… — Он замолчал вдруг, нахмурив брови.

— Степка про это больше всех говорил. Почему — он? Никто другой, а он. Зачем ему, мазурику, маяк? А ведь он целыми ночами не спал, все чертил… чертил… камни всякие высматривал, для фундамента, дескать…

Варичев не знал об этом. Он был уверен, что замысел свой Петушок держит в секрете. Но и здесь, оказывается, обошел его Петушок. Сердце Ильи забилось… Он вынес из огня этого человека.

— Будем строить, — сказал Асмолов весело. — Теперь уже построим наверняка.

Но почему-то Илья не испытал теперь той радости, в которой еще недавно был так уверен, которую ждал. И никто иной — Степка вырвал эту радость.

Когда ушли Асмолов и Крепняк, он долго еще рассматривал чертеж и потом равнодушно бросил его в ящик стола. Он не знал, что утром о проекте этом будет знать весь поселок, что Андрюша сложит песню о маяке, что найдется человек, который скажет первый: вот кто должен быть главным у нас!

Но так произошло. Ранним утром в доме Николая собрались рыбаки. Степку, едва пришедшего в сознание, отнесли в дом Рудого. На этом настоял Илья: он не хотел встречаться с ним.

На лавках у стен разместились старые рыбаки. Молодежь просто уселась на пол, как на палубе баркаса. Бледный от бессонной ночи Асмолов встал перед рыбаками, опустил седую, косматую голову.

— Крепко я думал после вчерашних сборов. Крепко думал, всю ночь. И вот, вижу теперь, виноват. Я виноват. Нет у меня оправдания. Степку я просмотрел.

Он помолчал. Никто не ответил ни слова.

— Не должно мне оставаться в Совете, — сказал Асмолов. — Боевой мостик слепому нельзя доверить.

— Так, — сказал кто-то из рыбаков.

Казалось, Асмолов зарыдает сейчас, но он только посмотрел на всех долгим взглядом.

— Если позволите, делом я докажу, что чистая у меня душа.

— Мы и сейчас верим, — откликнулся кто-то. Но другой голос назвал имя Варичева. И Варичев слышал, как сначала тихо, но потом все громче и шумнее имя его зазвучало в горнице.

Молодой рыбак с кавасаки встал и спросил:

— Это правда, что он маяк задумал строить?

— Правда, — ответил Асмолов.

— Хороший человек, — просто сказал рыбак.

В горницу только что вошел Рудой. Он слышал эти слова.

— Петушок завещание наказал передать, — сказал он негромко, и сразу установилась тишина. — Ни в чем не виноват Асмолов, говорит… Добрый, говорит, и сердечный человек. А только Илью Борисыча выбрать надо.

— Зачем он это говорит? — строго спросил Крепняк.

— А затем, — ответил Рудой, — что Илья Борисыч всю беду, что Петушок сделал, выправит. Просил он меня сказать, вот и говорю.

— Он вину свою искупает, Степка! — крикнула Серафима. — Не тот он уже человек.

Крепняк хмуро и удивленно взглянул на нее.

— Да захочет ли еще Илья Борисыч?

Но Асмолов сказал:

— Доверие народа — самая высокая честь.

В новый Совет были избраны трое: Варичев, Рудой и Крепняк. Едва уговорил Асмолов рыбаков, чтобы не трогали они Илью Борисыча, такая радость охватила всех, как будто удача лова, и помидоры, алеющие, словно жар, в парниках, и большие, глубинные тралы, — все, о чем говорил в ответ на свое избрание Илья, уже было здесь, уже становилось явью. Ему улыбались и, обступив кровать, бережно жали руку или просто прикасались к плечу, и розовое утро, как свет маяка, все ярче разгоралось за окном. В эти минуты радости Варичев невольно вспомнил о своем капитане. Если бы увидел его сейчас капитан! Если бы тот, второй, молчаливый старик, может быть, из сожаления отпустивший его с корабля в ледяную стужу Берингова моря, тоже увидел! Что сказали бы они друг другу? Нет, он заставит их еще вспомнить о нем.

Рыбаки вскоре разошлись, оставив Совет обсудить все дела: судьбу Петушка, что делать с японской шхуной, как быть с бригадой Асмолова, утратившей невод.

В море по-прежнему гремел шторм, и по всему было видно, что эта погода затянется надолго. Японская шхуна стояла на середине реки. За долгие эти часы вахтенный рыбак не заметил на палубе ее ни одного человека. Спали они или ожидали решения Совета? Он ничего не мог донести Варичеву и Крепняку.

В накуренной горнице Николая, у столика, на котором лежал чертеж маяка, сидели Рудой и Крепняк. Варичев поднялся с постели. Опираясь на подушки, он тоже присел к столу.

— Что будем делать мы со Степаном? — спросил Рудой. — Как будем его судить?