Вырос Иван и выучился без родных: ему было восемь лет, когда отца и мать оккупанты угнали в Германию. Ваня остался с бабушкой, старенькой и больной, она и сама нуждалась в присмотре, а тут еще двое детей. Вторым иждивенцем бабы Мотри стал соседний мальчонка — Сеня. Его родных фашисты расстреляли за связь с партизанами, и бабушка Мотря приютила уцелевшего двухлетнего мальчика.

Еще через пять лет не стало доброй, болезненной бабушки Мотри, но Ивану к тому времени исполнилось тринадцать, и, от природы не обиженный ни ростом, ни силёнкой, он уже причислял себя к взрослым.

Надо сказать, что здесь, в рыбацком колхозе, общее отношение к сиротам военного времени было действительно отеческое, и хотя двум малолетним побратимам довелось поочередно жить у разных людей, ни из одной семьи они не вынесли осадка горечи.

С годами пришел срок, Ивана призвали в армию, но, находясь очень далеко от родного берега, где-то в Уссурийском крае, он не забывал регулярно писать Семену, и все его открытки и письма непременно начинались словами: «Здравствуй, дорогой братик…»

Когда через три года Иван возвратился в свое село, он подивился и порадовался подросшему братику: Сеня находился в той поре, о которой принято говорить: еще не юноша, но уже и не мальчик.

Шел год 1957-й, а к этому времени в степях Приазовья уже почти были стерты следы войны: окопы распаханы, пожарища застроены, над разглаженными бомбовыми воронками и ходами сообщений колосились хлеба.

В одном из новых домиков и названым братьям правление рыбацкого колхоза выделило уютную квартирку, даже помогло ее обставить. Было отмечено и новоселье, с положенными в таких случаях поздравлениями и пожеланиями, и единственное, что на несколько минут омрачило настроение Ивана, — он заметил, как Сеня украдкой лишний раз потянулся к рюмке.

Иван даже растерялся: откуда у братика такое? Он стал внимательнее наблюдать за поведением Семена, а тот словно почуял неладное и в дальнейшем держался скромно, тихо.

Случай промелькнул и забылся: забот, интересов, неотложных дел у братьев оказалось более чем достаточно, — умелые руки Ивана были нужны и на моторных судах, и в гараже, и в мастерских, к тому же он отлично водил машину, и наиболее ответственные поездки в дальние районы правление обычно поручало ему.

Несколько раз Иван брал с собой в дальнюю дорогу, в Мелитополь, в Запорожье, а однажды в Киев, и младшего братишку, говоря, что тому следует повидать белый свет, и Семен хвастался этими «командировками» перед своими дружками. Он даже приврал дружкам, как передавали Ивану, будто сам вел машину от Киева и почти до Бердянска. Ему, конечно, не поверили, и Сеня, с его повышенным самолюбием, откровенно злился, обещая приятелям что-то «доказать».

Что именно, старший брат не знал, однако догадывался. Как-то Семен заявил мастеровым, что года через два обязательно и непременно станет автомехаником. Мастеровые гаража посмеялись, и не столько над хорошим обещанием подростка, сколько над его отчаянным видом: он как будто ждал возражений и готовился вступить в бой. Кто-то из слесарей одобрительно назвал его тогда «заядлым».

Эта «заядлость» Ивану тоже нравилась: замечая, что у братика проявляются старательность и крепкая рабочая хватка, он полагал, что при подобных качествах и самолюбие — не помеха, но лишь позже и, к сожалению, слишком поздно осознал свою оплошность: Сеня уже успел ускользнуть из-под его контроля.

До поры до времени, впрочем, все обстояло у братьев хорошо: вместе они мудрили над восстановлением очередного мотора, забирались под машины, постоянно занимались какими-то гайками, шайбами, ключами, выходили по вызовам рыбаков в море — чинить судовые механизмы, — всегда были деятельны, веселы и почти неразлучны.

«Почти» — это значило, что у Семена было и «свое» время, когда он встречался с приятелями, уезжал с ними в город на футбольный матч или на другие соревнования, а то и без причины: мало ли у ребят в пятнадцать, в шестнадцать лет интересных затей и предприятий!

Не желая быть жестким наставником, Иван все же задумывался об этих увеселительных поездках братика; однажды ему передали, что видели Сеню в окружении ненадежных молодчиков: пестрая и шумная гурьба облюбовала небольшой летний ресторанчик, где утоляла жажду не только фруктовыми водами и вела себя развязно.

Иван был уверен, что эти знакомства и развлечения брата — издержки неопытной молодости, что паренек еще возьмется за ум, тем более, что он с постоянной серьезностью относился к своему автообучению. Увы, в его возрасте юношей подстерегает множество соблазнов, и один из них, быть может, наиболее наивный, — желание выделиться в кругу друзей, показав свое молодечество, силу, отвагу.

Как-то под вечер, заглянув с приятелями в местную чайную (велико ли дело — кружка пива?), но немного задержавшись за интересным разговором, Сеня коснулся своей любимой темы — дальних авторейсов. И нужно же было кому-то из приятелей подложить «булавку», что, мол, никто из них и никогда еще не видел Семена за рулем автомобиля.

Сеня медленно поднялся из-за стола.

— Значит, хотели бы увидеть?

— Оч-чень интересно!..

— Ладно, — сказал он решительно. — Подождите минут пятнадцать. Покатаемся.

Вслед ему засмеялись, и это как будто подхлестнуло Семена; сейчас он утрет насмешникам носы!.. Он действительно был уверен, что уже постиг все премудрости автодела, а его маленькое самолюбие, пожалуй, впервые задели так грубо.

Он знал, где хранился ключ от гаража: открыл настежь двери, забрался в кабину Ивановой трехтонки, немного прогрел мотор, осторожно выехал со двора на улицу.

Ему предстояло миновать свой домик, белевший впереди у перекрестка улиц, а Иван в это время обычно занимался на веранде (готовился к экзаменам на заочное отделение автодорожного института), и встреча с ним теперь ничего доброго Семену не предвещала. Поэтому он постарался быстрее проскочить мимо домика и не заметил велосипедиста, который неторопливо ехал вдоль палисадников, а здесь решил пересечь улицу.

Притормозить Семен не успел — перед смотровым стеклом промелькнула склоненная фигура велосипедиста, она неловко вскинулась и исчезла, и послышался удивленно-испуганный возглас, и вот уже перекресток остался позади.

Лишь теперь Семен по-настоящему испугался. Все-таки он был еще мальчишкой, а мальчишка, набедокурив, обычно пытается сбежать… Почти не раздумывая о своих действиях, он дал полный газ, попытался свернуть в переулок и врезался в телеграфный столб.

Ваня-механик расслышал знакомый гул мотора (именно знакомый, он отлично знал свою машину) и выглянул на улицу. Потом он метнулся с крылечка и сорвал с петель калитку. Через три-четыре минуты он уже находился на месте происшествия и первое, что сделал — оказал помощь велосипедисту, отнес его на руках в медпункт. Притихший и грустный братик неотступно следовал за ним. Он ждал, что Иван обругает его, станет укорять, даже, возможно, ударит. Покорно, виновато ожидал, но ошибся: Иван умел держать себя в руках.

Позже Иван и сам удивлялся тому странному спокойствию, которое возникло на пределе нервного напряжения. Он думал о Семене: что станется с братом? Будто резко освещенный кинокадр, перед мысленным взглядом Ивана возникли перекрестия тюремной решетки. И там… за решеткой… в полутьме… худенькое, бледное лицо Сени… Нет, Иван не перенесет такого. Он должен что-то предпринять. Но что?..

Во-первых, сказал он себе, нужно все хладнокровно обдумать.

Итак, Семен пробрался в гараж и сел за руль машины, когда поблизости не было ни души. Велосипедист при столкновении вряд ли приметил водителя и опознать его, конечно же, не сможет. В селе все знали, что шофером этой трехтонки уже не первый месяц был Иван. Решать судьбу Семена, да и свою судьбу, нужно было без промедлений, потому что через какую-то одну минуту уже можно было опоздать. И Ваня-механик сказал братику:

— Ступай домой. Ты ничего не знаешь. Понял?

Семен попытался не согласиться — его поразила страшная догадка: всю ответственность за происшествие старший брат решил принять на себя, но спорить с Иваном, да еще в такую минуту, он не посмел и к тому же почувствовал, как, стесняя дыхание, к горлу подступили слезы.