— Они постараются взять вас живым, — сказал Макаров. — А это значит — опять плен. Может быть, и хуже…
Капитан покачал головой:
— Живым я не сдамся. Буду камнями отбиваться, им обязательно придется стрелять.
— Как же это получается, не по-нашему, не по-матросски, Василий Михайлович, — вмешался Шкаев. — Мы на утесе будем сидеть и наблюдать, как наш капитан, раненый, один против сотни самураев сражается? Нет, не годится ваше решение: вместе мы служили, вместе страдали и надеялись, вместе и помирать.
— Спасибо за дружбу, Михайло, но только и верность, и дружба не должны привести нас к общей беде. Я не в отчаянии, нет, обдуманно все это говорю: вы сможете еще уйти, а мне на этот утес все равно не подняться.
— Тогда и я останусь, — вздохнув, решительно выговорил Шкаев. — Без вас, без капитана, я дальше не пойду.
— Ты хочешь возвратиться в плен?
— Я тоже буду драться до последнего вздоха. Пускай убьют, это лучше плена.
— А легко ли мне будет знать, что Михайлу Шкаева убили из-за меня?
— Нет, вы будете думать иначе: убили потому, что хотел на родину возвратиться.
Хмурый Макаров неожиданно улыбнулся:
— Все-таки мы попробуем, Василий Михайлович! Попробуем взобраться на утес… Вы за мой кушак держитесь, он крепкий, выдержит.
— Руки твои не выдержат, Спиридон.
Макаров неторопливо засучил рваные рукава.
— Подкову когда-то разгибал… Вершковый прут железный, будто веревку, наматывал. И куда только сила девалась?.. Э, да что там раздумывать — выдержу!
Облава уже вплотную подходила к утесу. Подчиняясь воле товарищей, Головнин поднялся с камня и, осторожно ступая на раненую ногу, подошел вместе с Макаровым к отвесной базальтовой стене.
Они взбирались по руслу малого извилистого ручья. Веками вода растачивала эту литую, серую глыбу, но только узкая прорезь образовалась в утесе: даже силе воды и времени базальт почти не уступил… Удивительно, как удерживался Макаров на этом вздыбленном камне и еще нес на прочном плетеном своем кушаке раненого капитана.
У верхней кромки утеса Головнину пришлось выпустить из рук кушак Макарова, иначе матрос не смог бы взобраться через выступ на вершину. Капитан вцепился в малое деревцо, выросшее в трещине под самой вершиной утеса, и поставил здоровую ногу на острую зазубрину камня. Последним огромным усилием Макаров перебросил свое тело через выступ… Он хотел подняться и подать капитану кушак, но оступился и упал на камень на самом краю обрыва. Головнин окликнул его, но матрос не отозвался — он потерял сознание.
Минуту и две капитан висел над обрывом, держась за малое деревцо. Камень под его ногой обломился и рухнул вниз, и только эта чахлая веточка ели теперь удерживала обессиленное тело капитана. Выпустить ветку из руки — и сразу конец мученической дороге. Он глянул вниз. Далеко, по крутому подножью утеса, медленно взбирались Васильев и Шкаев. Нет, выпустить ветку — значило бы погубить и товарищей. Их нужно предупредить, они успеют посторониться. Он крикнул, но матросы не услышали; распластавшись на камне, они продолжали ползти вверх.
— Я падаю… срываюсь! — повторил капитан, уже скользя руками по гибкому стволу деревца. Конечно же, Васильев и Шкаев не могли его услышать: это был не крик — хрипение. Но Макаров расслышал. Сквозь тяжкий сон, сквозь беспамятство к нему донесся хриплый шепот Головнина, и первое, что испытал матрос, было чувство жгучего страха: а что, если он не успеет прийти на помощь? Поднимаясь на четвереньки, будто неся на спине непосильную тяжесть, Макаров высунулся из-за кромки обрыва. Он понял: остались какие-то секунды: посиневшая рука Головнина еле удерживалась за наклоненное деревцо.
— Держитесь! — вскрикнул матрос. — Я иду…
Опустившись с обрыва, вися на локтях, он нащупал ногой маленький выступ камня у груди Головнина.
— Беритесь свободной рукой за кушак…
— Но камень шатается, он не удержит нас двоих…
— Беритесь покрепче — удержит!..
Теперь они оба повисли над обрывом, опираясь на малый выступ. Надолго, на всю жизнь, запомнились Головнину эти медлительные секунды: блеклая синь неба, низкое облако над утесом и терпкий, смолистый запах ели, которой коснулся он лицом… Силач Макаров выбрался на утес, тяжело упал на грудь и тут же стремительно обернулся, подхватил капитана под локоть. Долгое время они лежали рядом над краем обрыва. Очень далеко внизу, приближаясь к утесу, длинной разреженной цепью шли японские солдаты. Однако облава уже не была страшна: моряки знали, что взбираться на эту каменную стену солдаты не решатся.
На долгом и трудном пути по скалам, по вершинам заоблачных хребтов были минуты и даже часы, когда и капитан и матросы снова верили в свою удачу. Ночью, спустившись на берег, они нашли под навесом большую лодку, в которой оказалось все необходимое в дороге: снасти, сети и ведра для запаса пресной воды. Именно о таком судне мечтал Головнин, и в конце концов оно было найдено. Его не смутило и то, что провизия уже закончилась: есть сети, значит, будет рыба, и где-нибудь на острове, каких у берегов Японии немало, они добудут все необходимое для дальнейшего пути. Только бы развернуть эту лодку (она стояла бортом к морю), только бы сдвинуть ее с песка…
Почти до зари они бились у лодки, но спустить ее на воду не смогли. Тогда капитан понял, что его мечта о бегстве так и останется мечтой: матросы шатались от изнурения; израненный Хлебников несколько раз падал на песок.
Днем на склоне горы в частом кустарнике их окружили солдаты. Головнин видел, как вязали они руки Хлебникову, как отбивался Шкаев от целого взвода самураев. Симонов и Васильев почти не оказывали сопротивления — они были слишком слабы… Стиснув рогатину с ножом на конце, рядом с капитаном лежал Макаров.
— Мы будем драться, капитан?
— Да, мы будем драться.
— Их очень много — наверное, больше ста человек…
— Все же мы попытаемся отбиться. Потом мы возьмем в селе малую лодку и уйдем к берегу Сахалина.
— Где же мы добудем провизию, капитан?
— В любой рыбачьей хижине. Другого выхода у нас нет.
— Я слушаюсь, капитан. Хорошо, если нас не заметят… Только они обыскивают каждый куст. Смотрите, четверо идут прямо сюда.
Головнин поднял свою рогатину.
— Вот когда находка Шкаева, долото, пригодится…
Сквозь сплетенные ветви кустарника Макаров пристально всматривался в приближавшихся японцев.
— Сейчас мы этих четверых убьем, капитан.
— Да, первыми нужно снять тех, что с ружьями.
Матрос обернулся к Головнину: лицо его побледнело:
— А как же с нашими товарищами? Японцы будут мстить? Василий Михайлович! Они убьют наших…
Никогда еще не видел Головнин таким растерянным силача Макарова. Он понимал: Макаров не боялся за себя. Этот бывалый моряк не раз добровольно рисковал жизнью, чтобы спасти его, капитана, чтобы оказать помощь товарищам. А сейчас он правильно рассудил: японцы, конечно, отомстят за гибель своих солдат, они расправятся с Хлебниковым, Шкаевым, Симоновым, Васильевым… Решение у Головнина возникло тотчас: он воткнул рогатину долотом в землю и медленно встал.
— Я принимаю всю ответственность на себя. Я скажу, что приказал вам бежать вместе со мной и грозил наказанием в России в случае, если вы не согласились бы с моим повелением. Я не хочу, Макаров, быть причиной гибели четверых наших друзей.
Матрос тоже поднялся на ноги.
— Спасибо, капитан…
Три десятка японцев с криком окружили двух моряков. Головнин вышел на поляну и молча протянул офицеру сложенные руки. Тонко плетенный шнур врезался в кисти, петлей лег на шею, опутал ноги… Макаров стал рядом с капитаном и, глядя на офицера в упор глазами холодными и злыми, выговорил медленно и хрипло:
— Не смейте толкать капитана, он ранен. Василий Михайлович, я вас буду нести.
На дальней дороге в город Мацмай Головнин не раз вспоминал слова Шкаева, оброненные матросом еще по пути в Хакодате: очень, брат, напоминает мне эта страна японская двухэтажный дом… Только наверху — собаки, а внизу — люди. Внизу, в самой гуще народной, пленники встречали людей. Рыбаки прибрежных селений не оскорбили пленных ни единым словом. Огромные толпы встречали моряков на дороге вблизи деревень, и старики почтительно кланялись измученным путникам; женщины и дети несли им скромные подарки: горсть риса, жбан молока, и просили конвойных солдат развязать или ослабить веревки.
