— Осмелюсь доложить…

Головнин кивнул ему:

— Говорите.

Открытое волевое лицо моряка было сосредоточенно и серьезно.

— Матросы обсуждали меж собой печальное это происшествие. Как видно, один у нас выход остается: вырваться из ловушки и с боем уйти. Я хочу заверить вас от лица матросов, Василий Михайлович, что все мы готовы и только вашей команды ждем.

Статный, красивый мичман Мур тихонько свистнул, усмехнулся, пожал плечами. Он, видимо, счел недопустимой вольностью это заявление Шкаева: уже не раз Мур высказывался в том духе, что дело матроса не думать, не рассуждать, а слушать распоряжения начальства и выполнять их беспрекословно. Шкаев понял и эту усмешку мичмана, и его предостерегающий свист. Он сказал:

— Я должен доложить вам, ваше благородие, что английский лейтенант, который дежурит на шлюпе, занимается пустым, лишним делом. Все время повторяет он матросам: уходите, мол, на берег, мы дадим вам и деньги, и свободу, и право выехать в любую страну.

— Вот как! — воскликнул Головнин. — Однако разве этот лейтенант говорит по-русски?

— Нет, его слова переводит мичман Мур.

Головнин круто обернулся, прямо, в упор глянул на Мура.

— Что это значит, мичман?

— Это была простая любезность с моей стороны, — вытянувшись и по-прежнему улыбаясь, ответил Мур без малейшей запинки. — Я хочу сказать: насмешливая любезность.

— Я не терплю подобных любезностей, — строго, раздельно проговорил Головнин, глядя в глаза Муру. — Учтите это и больше не ошибайтесь.

Маленький мичман побледнел и злобно взглянул на Шкаева. Головнин подошел к матросу, посмотрел ему в лицо.

Через несколько дней шлюп был переведен в дальний глухой угол бухты. Выход в океан охраняли береговые батареи и корабли английской эскадры. Для астрономических наблюдений Головнин нанял на самом берегу старый, расшатанный ветрами двухэтажный дом. Сюда перенесли со шлюпа хронометры и другие инструменты. Мистер Роулей теперь окончательно успокоился: без хронометров Головнин не попытается бежать, а наблюдение за пленниками значительно облегчалось.

Обсерватория, созданная Головниным на берегу для проверки хронометров, вскоре привлекла внимание английских капитанов. Здесь, в важнейшей бухте, где скрещиваются океанские пути кораблей, английская администрация не удосужилась организовать обсерваторию. Поэтому, сетуя на чиновников, английские капитаны нередко просили Головнина проверить и их хронометры. Головнин охотно соглашался: времени свободного много, а за работой оно шло неприметней. Впрочем, уже как будто приближался день их освобождения: в Капштадт из Англии прибыл на шлюпе «Рес-горс» вице-адмирал Барти, человек, облеченный большими полномочиями и властью. От английского офицера Головнин узнал, что транспорт «Абоданс» завершил рейс благополучно и несколько дней стоял на рейде Портсмута, рядом с «Рес-горсом». Барти, конечно, должен был привезти распоряжение английского правительства относительно дальнейшей судьбы «Дианы». Головнин с уверенной надеждой поспешил в Капштадт…

Вице-адмирал не заставил его томиться в приемной. Подтянутый, лощеный адъютант доложил о прибытии русского моряка и тотчас распахнул дверь. В просторном кабинете оказалось не менее тридцати офицеров. Они сидели у круглого стола, стояли отдельными группами, трое склонилось над бумагами, которые просматривал Барти.

Головнин подошел к столу. Издали, от двери, адъютант выкрикнул его фамилию. Вице-адмирал поднял лысую голову, отодвинул бумаги и поспешно встал.

— Мне очень приятно, мистер Головнин, познакомиться с вами… Я знаю о вашей доблестной службе в английском флоте. Как самочувствие? Нравится ли вам Капштадт?

— Признаться, я достаточно насмотрелся на этот город, — сказал Головнин. — Я предпочел бы югу северные широты.

Вице-адмирал громко засмеялся, слишком громко, чтобы его смех можно было счесть искренним.

— Должен сказать вам, капитан, что климат этих мест считается отличным… Надеюсь, вы ни в чем не испытываете нужды?

— Я хотел бы знать, каковы ваши намерения в отношении шлюпа «Диана» и его экипажа?

Барти приподнял острые плечи. Сухое старческое лицо выразило удивление:

— Намерения самые доброжелательные. Вам, вероятно, известно, что наша эскадра, блокировавшая острова Де-Франс и Реюньон, недавно сильно потерпела от бури. Вчера сюда прибыло для ремонта несколько кораблей. Вам следует дать распоряжение, чтобы ваши матросы приняли участие в ремонтных работах… Это, конечно, будет оплачено и отразится на снабжении вашего экипажа.

— Нет, я не сделаю такого распоряжения, — сказал Головнин. — Дело в том, что корабль, отремонтированный на мысе Доброй Надежды, может очутиться в Балтийском море и вести операции против России. Если бы мои матросы приняли участие в этих работах, значит, они помогали бы противникам России.

— Мне думается, в вашем положении с такими подробностями не следовало бы считаться, — заметил Барти. — Один из ста шансов, что корабль, отремонтированный вашими матросами, окажется на Балтике.

— Даже если бы это был один шанс из тысячи, — сказал Головнин, — мы ни за что не согласимся помогать противнику.

И снова старческое лицо Барти выразило удивление, которое тут же сменилось тем благостным смирением, которое зачастую бывает написано на лицах иезуитов. Головнин подумал: «Этому Барти только черной сутаны и не хватает!»

— Мне очень жаль, капитан, что я не могу вас порадовать какими-либо распоряжениями моего правительства относительно «Дианы». Придется еще подождать. По крайней мере, вы можете быть уверены в моем неизменном к вам расположении. А сейчас я вынужден извиниться, так как срочно должен осмотреть новый сигнальный пост.

В расположении Барти Головнин убедился в тот же день, едва возвратился на «Диану». Здесь его ждал английский морской офицер, только что прибывший из Капштадта. Очевидно, Барти послал его вслед за Головниным, и офицер обогнал капитана в дороге. Хмурый долговязый детина, с тяжелой челюстью и подслеповатыми глазами, он пристально всмотрелся в лицо капитана и резко отчеканил заранее подготовленные фразы:

— По распоряжению вице-адмирала, сэра Барти, вы обязаны дать письменное обязательство, что не предпримете попыток оставить Саймонс-Бей до соответствующего приказа из Англии. В случае, если вы откажетесь выдать такое обязательство, команда и офицеры будут отправлены на берег как военнопленные, а шлюп займет английский караул. Кроме того, сэр Барти распорядился, чтобы все паруса на шлюпе были отвязаны, брам-стеньги спущены и судно обязательно стояло на двух якорях.

— Возможно, сэр Барти распорядился и в отношении снабжения моего экипажа? — спросил Головнин.

Офицер усмехнулся.

— Было бы очень странно, если бы вице-адмирал стал составлять для вас меню.

— Но будет еще более странно, если мои люди окажутся вынужденными голодать.

— Впрочем, сэр Барти сказал, что ваши люди могут работать и получать питание.

Головнин смерил его взглядом.

— Как видите, мы не страшимся ваших пушек. Мы спокойны. Можете быть уверены, что нас не устрашит и голод.

Получив письменное обязательство, офицер отбыл на берег. Провожая его взглядом, Головнин вспомнил: «Англия не забывает своих друзей…»

Рядом кто-то негромко засмеялся. Головнин обернулся. Петр Рикорд стоял у фальшборта, читая какую-то бумагу.

— Послушайте, Василий Михайлович, они, как видно, твердо решили голодом нас уморить. Купцам приказано не принимать наши векселя. Прокурор сообщает, что нам запрещено продать что-нибудь со шлюпа, так как агенты по призовым делам считают шлюп и весь наш груз своей собственностью. Однако во всей этой издевательской истории есть и положительная сторона!

— Мне нравится, Петр, что ты находишь отрадное и в печальном. Теперь моя расписка будет держать нас в этой треклятой бухте вернее якорей.

Рикорд тряхнул головой, аккуратно свернул бумагу, сунул ее в карман:

— Ваша расписка не имеет никакого значения. Письмо прокурора — доказательство, что мы обречены на голод. Можете ли вы, командир, допустить, чтобы вашу команду противник заморил голодом? Вице-адмирал не признает действительным пропуск английского правительства? Отлично! Мы не признаем вице-адмирала. Не мы — он первый нарушил закон чести, поставив нас в такое положение, из которого имеется только один выход…