До войны, чтобы насобирать сухих сучьев на растопку, она прямо со своего огорода шла в кустарник, которым начинались плавни, — дрова были под боком. Но при новых порядках выходить за околицу, не имея соответствующего разрешения, стало рискованно. Каждого задержанного в плавнях или при выходе из них сажали в кладовку при сельуправе «для выяснения личности и целей, коими задержанный руководствовался, нарушая установленные правила», — так мотивировалась причина арестов в приказе Раевского. Эти строгости были введены потому, что в плавнях, хотя и не было теперь партизанского отряда, все же находили себе убежище опасные для нового порядка люди.

Пропуск Дарье Даниловне выдали однодневный. Она рассчитывала трижды обернуться засветло. Но вышло так, что в этот день по селу ходили полицаи и переписывали скотину. Дарья Даниловна побоялась оставить хату на малолетних дочерей: сидела, ждала. Полицаев не дождалась, а половину дня потеряла даром. Прибежавшая с базарной площади Маруся, захлебываясь, сообщила: всех полицаев посадили на грузовик и отправили в село Верхний Рогачик, где высадился красный десант.

Новость распространялась с телеграфной быстротой. Бабы обсуждали ее на все лады. Говорили, что Красная Армия начала наступление и что ни день будет в Знаменке. В предвидении близких боев кое-кто уже связывал добро в узлы, готовясь при первом выстреле перекочевать в погреб.

Дарья Даниловна зазвала проходившую мимо хаты Зою Приданцеву, эвакуированную из Киева девушку, которая квартировала на соседней улице, и спросила:

— Люди языками треплют, будто Червона Армия наступает — верно ай нет?

— Не знаю, Дарья Даниловна, — честно ответила Зоя. — Но насчет десанта похоже на правду. Рожи у полицаев очень перепуганные. И две машины с немцами проехали на Рогачик, пушки сзади прицепленные…

— А-а, да! Ну да! — кивала Дарья Даниловна, поджимая губы оборочкой. В последнее время у неё появилась привычка соглашаться со всем, что бы ей ни говорили. Спросит, а потом кивает, слушая ответ: правильно, а я, дура, ведь и не знала!..

Так-то по нынешним временам было безопасней.

Зое Приданцевой Дарья Даниловна доверяла. Однако не в такой мере, чтобы быть откровенной. Зоя в Знаменке очутилась случайно. Она окончила Киевский художественный институт, но сдать выпускные экзамены не успела — пришлось эвакуироваться. Ехала на попутном грузовике, направлявшемся в Ростов. Около Никополя машина двое суток ждала очереди на переправу через Днепр и не дождалась. Оказавшись в тылу у немцев, Зоя растерялась: родные были теперь по ту сторону фронта, возвращаться в Киев не имело смысла. Выручила знаменская женщина, которая провожала мобилизованного в армию мужа и тоже застряла у переправы. Она предложила девушке, пока суть да дело, пожить у нее в Знаменке. Зоя с благодарностью приняла предложение да так и осталась в селе. Зарабатывала себе на хлеб как могла: разрисовывала на бумаге и полотне пестрые коврики и меняла их на продукты, шила на продажу кофточки, вместе с женщинами из «Второй пятилетки» ходила работать в степь.

Дарья Даниловна не раз беседовала с Зоей во время совместной работы. Девушка пришлась ей по душе: бесхитростная, старательная, скромная. И к тому же образованная. Образованным видней что к чему, и Дарья Даниловна частенько подступалась к ней с вопросами. Поддерживая дружбу с молоденькой художницей, ссужала ее молоком, картошкой, мочеными яблоками из своего сада.

Вот и теперь, выяснив что нужно, Дарья Даниловна по обыкновению пригласила Зою:

— Прибегай вечерком — молочка дам.

— Спасибо. Мне, право, неудобно, Дарья Даниловна: чем я оплачу за вашу доброту?

— А я требую платы? Знаю, у тебя ни кола ни двора. Приходи, не стесняйся. Мне молоко-то не продавать. Хватает дочкам, и ладно.

Проводив гостью, Дарья Даниловна заторопилась. Выкатила из сарая ручную тележку, отыскала топор, веревку. Прихватила серп, чтоб заодно нажать для коровы травы. Старшей тринадцатилетней дочери строго-настрого наказала никуда не отлучаться из хаты. Младшую взяла с собой.

Из крайнего проулка Нижней улицы дорога, вильнув между чечей[11] Мамасаркой и поросшим кугой озерцом, уходила в плавни. Колеса тележки мягко катились но сырым колеям. По обе стороны густо курчавилась зелень. Местами ветки смыкались над головой, образуя зеленый туннель. В плавнях и трава, и деревья-все было сочным и мощным.

Мать и дочь шагали рядом, везя за собой тележку. У прошлогодних порубок Дарья Даниловна огляделась и сказала:

— Тут, доню, и наберем. Зачем далеко забиваться? Гля-ко, сколько сучьев!

Маруся запрыгала меж пеньков, подбирая сушняк.

— Далеко не отбивайся, — прикрикнула мать.

— Ладно, маманя.

А у самой аж платье завивается — летит к дальним кустам, где заприметила кучку хвороста. Притащила оберемок и радостно ей, что мать в работе опередила. Дарья Даниловна подбирает каждый сучок, попавший под ноги, топором срубает сухостой. А Маруся нетерпеливая-ей чтоб сразу кучу дров.

Часа не прошло, как вдвоем наполнили тележку.

— Маманя, — заныла Маруся. — А, мам! Дай буду резать траву, а ты дрова увязывай.

— Бери, — мать сунула ей сери. — Да не обрежься, гляди! — крикнула вдогонку.

Дарья Даниловна затягивала возок веревкой, когда из-за кустов стремглав выскочила Маруся, ткнулась в бок матери и, оглядываясь, зачастила испуганным шепотом:

— Тамотка, на болоте, пребольшущее полотно лежит… И веревки какие-то. И кричит кто-то, а никого не видать.

— А серп куда дела? — недовольно спросила мать.

— Кинула… Мне страшно, маманя! — всхлипнула девочка.

Хоть и сама взволновалась Дарья Даниловна, но-дочь успокаивала:

— Фу, дурная! То ж тебе померещилось. И чего пугаться? Зараз вдвоем пойдем и посмотрим, что за полотно.

Они отправились, взявшись за руки, к болоту. Там и в самом деле лежал огромный белый кусок материи.

Частью он был залит водой, а где росли куга и остролист, материя топорщилась, белоснежно сияя.

— Кто тут? — громко спросила Дарья Даниловна, вглядываясь в непонятные веревки, привязанные к материи.

Вдали куковала кукушка — отсчитывала кому-то года. Резко вскрикнула на лету сорока. Маруся вздрогнула и крепче уцепилась за руку матери.

Безотчетный страх дочери передался Дарье Даниловне. Ей захотелось поскорей уйти от этого места. У обеих дрожали колени, и достаточно было шороха, чтоб они бросились бежать, не чуя под собою ног.

Однако мать нашла силы, чтобы переломить страх. Отвернувшись от болота, она нарочито размеренными движениями принялась собирать срезанную дочерью траву. Марусе сказала повелительно:

— Ищи серп.

— Вон он, маманя, — Маруся боязливо показала на бугорок, где кончалась выжатая полоска травы. С этого бугорка девочка и разглядела на болоте материю, которую приняла вначале за густые заросли белых цветов.

Маруся ни на шаг не отходила от матери и, как воробей, беспрерывно вертела головой.

На бугре Дарья Даниловна еще раз посмотрела на болото: эта проклятая материя, не понятно как очутившаяся среди топи, магнитно притягивала взгляд. «Не с неба же она упала?» — подумала женщина. И тут ее словно осенило:

— Парашют это! Красный десант!

Девочка озадаченно посмотрела на мать. Когда разъяснилось таинственное и непонятное, исчез и порожденный им страх. Теперь мать с дочерью разглядывали серебристую ткань, пытаясь понять: как же выбрался из болота парашютист?

— Он утоп, маманя? — спросила Маруся.

— Типун тебе на язык! — рассердилась Дарья Даниловна. Ей и самой торкнулась в голову такая догадка; вокруг болотца щетиной торчала густая трава, и не было на ней примятин, которые неминуемо оставил бы вылезавший из воды человек. Кроме того, веревки парашюта все до одной уходили под воду, а на этих веревках (Дарья Даниловна помнила картинку в календаре) должен был висеть человек. «Неуж и впрямь утоп?» — с жалостью подумала она.