Слова старика сбылись, хотя в народе говорят и так, что в глубоком колодце вода никогда не иссякнет. А вот поди ж ты, иссякла она в агинском колодце. И жизнь в деревне захирела, зато продолжилась в другом месте, еще светлей да краше прежнего.

Когда у Вити Пенни, одного из агинских мальчишек, спросили — где лучше жить, в Колатвааре или Аги, он ответил:

— Летом там, а зимой здесь. Зимой там было скучно без света, да и в школу ходить далеко. Нас на лошадке возили, а все равно холодно…

Мы еще раз оглядываем деревню, и в памяти остается вековая ель возле колодца. Многое могла бы она порассказать про эти места, да никто не слушает, о чем она шумит на ветру…

Одинокая ель еще долго маячит перед глазами, когда мы оборачиваемся к деревне, продолжая свой путь. Дальше, к реке.

Полусгнившие скользкие мостки из толстых бревен ведут нас через топкое болото все ближе к цели, к реке. Справа позади остается круглое, как блюдце, неглубокое болотное озерко — Муталамби, словно черный дурной глаз на вязкой низине.

Болото кончается, и вот мы на месте. Перед нами порог Аги, мельничная плотина, старая избушка у моста. По обеим сторонам вдоль берега мостки и бревна, сцепленные друг с другом. С этих мостков сплавщики направляют бревна под мост, в далекий порожистый путь, вниз по капризной реке Туллос, пробившей себе русло в скалистых берегах.

Вверх по течению, над порогом, река спокойная, гладь воды подернута еще туманом, и с моста кажется, будто в реке разлито дымящееся, парное молоко… Но вот у моста сильное течение подхватывает спокойную воду и с силой швыряет ее о камни. Порог Аги стремителен и бурлив и в хорошую, и в плохую погоду. Говорят, что он до сих пор тоскует по своей зазнобушке, по первой любви…

Давным-давно, много лет, а может, и веков назад молодой мельник привел себе в жены красивую, золотокудрую девушку, и буйный Аги сразу страстно влюбился в нее. Много раз пытался соблазнить молодуху, унести в своих объятиях… Чтобы заманить красавицу, он прикидывался и покорным и послушным, сдерживая силу своих вод. Но нет, не полюбила его златоглавая, не приласкала, не прельстилась буйной силою. Она любила своего чернобрового мельника и, стоя на мосту, часто пела про свою любовь… И горела эта любовь год от году ярче, и она мельнику своему ненаглядному троих красавцев сыновей подарила… Каково было терпеть это влюбленному Аги, какой ревностью пылало его гордое сердце! Завидовал он мельнику так, что и не расскажешь. Уж больно мирно да ладно жил мельник со своей женой, любая работа у них спорилась. Ни ссор, ни раздоров не было. И тем сильнее бесновался падун, тем громче завывал по ночам, особенно в непогоду, И тем больше завидовал простому людскому счастью. Порой даже ревел от злобы и в бессильном гневе ворочал в пучине, на дне, громадные камни.

Пустует ныне ветхая избушка мельника, забывается эта легенда. Но зависть и злоба все звучат в грохоте водопада, не успокоился еще Аги, не забыл своей давней обиды.

С этой истории пошла про порог Аги такая слава: ежели кто там раз побывает, тот будет в любви своей счастлив, а если побывает вместе с любовью своею, то будет счастлив вдвойне. Негасимым огоньком будет гореть любовь весь его век, да и под старость не угаснет… Потому, наверное, не одна влюбленная пара побывала на этом пороге в надежде продлить и закрепить свою любовь.

Мы не суеверны, да и пора первой любви давно миновала, но и мы не впервые направлялись на этот порог. Добрый десяток лет пройдено вместе по жизни, и не одно лето проведено в этих местах, протоптана и нами дорога к порогу Аги. Об этом я думала, стоя на мосту над бурливым потоком. Старая легенда, видно, вспомнилась и сыну Марпы Доментьевны, — я поняла это по выражению его лица…

Взглянули вниз с моста — падун шумел по-прежнему сердито и властно. Мы свернули направо и спустились по шатким ступенькам. Вахти деловито бегал кругом, принюхивался, прислушивался к чему-то, потом вдруг пустился к берегу, обежал камышовую заводь и — вот он уже у самой воды. Хочется ему к нам на мостки, а в воду лезть неохота.

— Ого, да мы тут не первые. Смотри, там один полуночник уже торчит с удочкой, — сказал муж со своим карельским выговором.

На другой стороне реки, на мостках, стоял высокий вихрастый парень в стеганой капроновой куртке. Сразу видно, — парень не деревенский. Да и удочка у него бамбуковая с красным, купленным в магазине поплавком; у нас же в руках старые, хорошо просушенные березовые удилища, а вместо поплавка — пробка.

Мы ничего не сказали парню, да и он посмотрел только в нашу сторону и снова уставился на поплавок. Что говорить-то, все равно в шуме воды ничего не расслышишь. Так мы и поглядывали друг на друга. Парень отставил в сторону удочку и взялся за спиннинг. Бросал он его умело, но впустую. За спиннинг взялся и мой муж, а мне остались две удочки и наказ выловить плотву или окунька на наживу. Стайка осторожных плотвичек играла в воде на самой поверхности, но на крючок они не шли. Ну что ж, подождем окуня, он прожорливей и решительней.

Занимался день. Солнце выползало из-за леса, чтобы приступить к своим привычным заботам — разогнать туман, подсушить росу, обогреть землю. Настроение было бодрое, приподнятое, на сердце хорошо и светло.

«Ого, что-то есть!» — решила я по сосредоточенному лицу мужа. Он крутит катушку уверенно и привычно, и вот в воздухе уже мелькнуло желтоватое брюхо… Еще миг, и щука в руках у рыболова. Парень, что напротив, следит за всем этим с нескрываемым восторгом. Закидывает сам, но не торопится щука хватать его блесну.

Поглядываю на парня, и мне начинает казаться, что я его где-то видела. Эта мысль все назойливее лезет в голову, пока я наконец не вспоминаю!

Да ведь это тот самый парень из Петрозаводска, который живет со своей молодой женой в доме Пенни. Того самого Пенни, что переселился из Аги. А парень работает на домостроительном комбинате… Да, кажется, так. Приехал, сюда, в Колатваару, вместе с молодежью комбината на сенокос. Только что женился и взял с собой на сенокос свою молодуху. Недаром еще хозяйка Пенни как-то удивлялась: дескать, ну и выдумает нынешняя молодежь свадебное путешествие… Хи-хи! Медовый месяц на сенокосе!

Молодым подыскали отдельную комнатку, хотя вся остальная молодежь с домостроительного комбината жила в большой избе Миши, по прозвищу Длинный Миша. И горазд же в деревнях народ давать людям прозвища! Вот и этого Мишу прозвали Длинным, хотя он сам-то метр с кепкой…

Так вот, рассказывали про этого парня, что он ни на миг не расстается со своей молодухой. Даже по деревне они всегда под руку шагают, рядышком, тесно прижавшись друг к другу… «А — вой-вой, ну и чудо!.. В обнимку сидят, да в обнимку идут, на пожне и на танцах — все вместях… — удивлялись деревенские бабы. — Неужто и до ветру вместе ходят?.. Хи-хи-хи!»

«Как же он теперь-то расстался со своей милой?» — думала я, посматривая на вихрастого парня уже как на старого знакомого.

Я и не заметила, что муженек мой вытащил из реки вторую щуку. Он несет ее мне показать — хочется ведь похвастаться! — и обрывает нить моих размышлений. На этот раз попалась крупная — настоящее «полено»! На лице рыболова задор, он весь так и пышет радостью. Ему идет эта улыбка, молодит его.

Солнце уже высоко. Меня разморило, но муженек неутомим. Он ловко перепрыгивал с мостков на мостки, облазил все берега и вот уже подгребает шестом на стареньком плотике, который едва-едва держит его. Хочет половить на глубине, где водится крупная рыба.

Я с удовольствием растягиваюсь на мостках и, заложив руки под голову, закрываю глаза. Вслушиваюсь в неумолчный шум водопада…

Когда я открываю глаза, мой взгляд улавливает на ясном небе дымок, разгоняемый ветром. Я поднимаюсь, Ага! Из трубы старенькой избы мельника ползет струйка дыма. Парень тоже заметил дымок, то и дело поглядывает в сторону моста. За поплавком следит рассеянно видно, потерял интерес к рыбалке.

Понятно! В избушке у парня небось своя золотая рыбка. Едва я успеваю об этом подумать, как эта «золотая рыбка» в синем свитере и в ярко-красной косынке выходит на мост. «А вот и не расстался, значит, с нею…» — думаю я.