Через час мир все же вернулся к своему естественному состоянию: небо очистилось и стало голубым, как прежде, а над полями засияло солнце. Зейнаб пустилась в обратный путь. Платье ее насквозь промокло. Она брела одинокая, в унынии, ничего не замечая. Вдруг налетел сильный порыв ветра. Она вся задрожала, закашлялась. Едва‑едва она добралась до дому и поспешила наверх, к себе, чтоб переодеться.

Переступив порог, она увидела Хасана. Он сидел, не сводя глаз с двери. Увидев жену в таком ужасном состоянии, он очень удивился и спросил, где же она была. Зейнаб ответила, что была на улице. Его настойчивые расспросы ни к чему не привели. Он пожал плечами, покачал головой и умолк. У Зейнаб начался приступ сильного кашля. Все тело ее содрогалось от него, она выплюнула кровавую мокроту. Глаза Хасана наполнились слезами, губы искривила гримаса боли, печаль и нежность отразились на его лице.

— Вот видишь, Зейнаб, что делает с тобой холод, — сказал он. — Если бы ты, родная, послушалась моих слов и посидела дома, разве тебе не стало бы лучше? Или ты хочешь, чтобы я тебя запирал на ключ?.. Нет, я знаю, тебе это будет неприятно. Да и замки не преграда. Прошу тебя, посиди дома, пока не кончится твоя простуда и кашель.

Зейнаб тоже была уверена, что ее болезнь связана с тем, что она простудилась. Но оба они ошибались. Безжалостная, страшная болезнь точила организм молодой женщины.

В египетских деревнях, где воздух чист, постоянно светит солнце и жизнь течет неторопливо, размеренно, люди понятия не имеют, что такое чахотка. Они думают, что больного сглазил завистник, или что он простудился или еще что‑нибудь. Они не знают этой болезни потому, что она здесь редка. А если и случится кому заболеть чахоткой, то все равно больной остается без врачебной помощи, пока не придет смерть‑избавительница. Поэтому Хасан да и сама Зейнаб приписывали ее слабость и худобу дурному глазу завистника. Время от времени матушка Газийя окуривала Зейнаб благовониями и клала на огонь кусочек квасцов. Когда он, обгорев, раскалывался, глядя на него, гадали, кого из знакомых напоминает эта обгоревшая фигурка. Потом на «завистника» плевали. По все это никакой пользы не приносило, и болезнь усугублялась.

Вечером, когда Зейнаб и матушка Газийя сидели дома, вернулся дядюшка Халил, озабоченный и печальный. Свекровь, оставив Зейнаб, поспешила за мужем — узнать, что случилось. Оказалось, тяжело болен шейх Саид, наверное, умрет этой ночью. У старухи отлегло от сердца: их‑то семье ничто не грозит! Мысли ее приняли другое направление, она стала думать о поминальном угощении. Она поспешила поговорить об этом с Зейнаб. Ей казалось, что известие о тяжелой болезни шейха Саида не повлияет на здоровье невестки: ведь больному вредна только одна работа. Во время их разговора вошел Хасан и сообщил, что слышал, как в мечети люди говорят: «Шейх Саид на ладан дышит!»

Едва кончили ужинать, как в тихом вечернем воздухе раздался пронзительный вопль: заголосила жена шейха. На этот крик с крыш домов заунывным воем отозвались собаки, как будто они также оплакивали разлуку с человеком, которого аллах взял к себе. Потом вопли смолкли, и деревню окутало мрачное молчание — Азраил, ангел смерти, распростер над нею свои крылья. В доме Хасана разговаривали вполголоса, в словах у всех сквозили покорность и страх. Казалось, они думают о том часе, когда умрут сами, покинут землю, покинут этот светлый мир и отойдут в вечное небытие.

На небе тускло светятся редкие звезды. Немая ночь напоминает о смерти, и души людей трепещут от страха.

Потом в кромешной тьме раздается крик, его подхватывают другие голоса. И опять наступает гробовое молчание.

Матушка Газийя хлопочет обо всем, что понадобится утром: надо испечь пшеничный хлеб и вынести его на блюде. Это должны сделать дочери и невестка.

Хасан же ранним утром пойдет к мяснику Ивадалле — надо купить говядины. Батрака придется разбудить пораньше, пусть нарвет в огороде зелени. Младшая дочь ему поможет. Наконец, все как будто предусмотрев, матушка Газийя успокоилась, уверившись, что завтра все у нее будет в порядке.

В доме началась суета. Батрак поднялся на крышу — сбросить оттуда дрова. Девушки пошли за водой и мукой, а Зейнаб затопила печь. Однако усталость и боль, которую она ощущала при каждом движении, и непрерывный кашель заставили ее обратиться за помощью к золовкам. Наконец все отправились на покой. Кашель не давал Зейнаб заснуть, и она лежала, размышляя о покойном, который долго жил на земле, а теперь покинул этот мир, как раньше покидали его и другие. И она, наверно, тоже умрет, не дождавшись Ибрахима, забудется вечным сном.

Наступило утро, дом проснулся. Зейнаб встала изнуренная, бледная. Ее огромные усталые глаза смотрели вокруг удивленно, словно не узнавали привычных вещей. Она села к огню, наблюдая за приготовлением угощения. Хасан и Халил вышли, чтобы присоединиться к похоронному шествию, которое очень медленно двигалось к мечети. Там совершили молитву и направились на кладбище, где покойника предали земле.

Тем временем на площадке перед домом покойного поставили несколько круглых низких столиков. В полдень около сурадика — палатки, где проходили поминки, их стояло еше совсем немного, но в час заката появилась толпа женщин и девушек, каждая со столиком или подносом на голове. Некоторые несли стулья. Но вот все остановились, ожидая, когда вынесут подносы родственники покойного. В сурадике слышался тягучий голос чтеца Корана. С каждым прочитанным стихом в сердцах людей нарастала печаль. Когда он кончил читать положенную суру, женщины со своими подносами заспешили в сурадик. Среди них была и старшая сестра Хасана, которая принесла приготовленные накануне поминальные подношения.

Сразу же после поминок у Зейнаб начался жесточайший озноб. Она слегла. Ее кидало то в жар, то в холод. Потом начался сильный кашель, от которого содрогалось ее худенькое тело. Ее вид у всех вызывал жалость. Мать Зейнаб, узнав о состоянии дочери, прибежала к ней, села рядом и стала расспрашивать, что да как. Но что могла ответить ей Зейнаб? «Мучает непрерывный кашель», — вот и все, что она сказала.

Мать сидела рядом, жгла благовония и квасцы от дурного глаза, но это не приносило никакой пользы, дочь невыносимо страдала. Когда мать увидела, что Зейнаб харкает кровью, она ужаснулась. Глядя на осунувшееся лицо дочери, она невольно вспоминала, какой здоровой и красивой была Зейнаб в прежние дни. И в темной комнате раздался тяжелый вздох старой женщины, полились ее горячие слезы, и она закрыла лицо руками.

Она чувствовала — силы дочери день ото дня убывают, и печалилась все сильнее. На ее вопросы о причине болезни дочь ничего не отвечала, только тяжко вздыхала. Когда болезнь немножко отпустила Зейнаб, она стала выходить на двор с махаллийским платком в руках. Время от времени она прикладывала его к губам и тайком целовала. Она тосковала об Ибрахиме. Ей так хотелось узнать о нем хоть что‑нибудь. Но это было невозможно. Она страдала, и никто не знал, что происходит в ее душе.

Мать Зейнаб теперь почти все время проводила рядом с дочерью, только изредка уходила домой. Отец узнавал от нее все новости о болезни дочери. Иногда он и сам навещал Зейнаб. Ему казалось, что дочь смотрит на него с упреком. Ее взор будто проникал в самую глубину сердца. Свекровь была очень внимательна к Зейнаб, неустанно заботилась о ней, лишь во время молитвы, да еще ночью, когда Хасан оставался рядом с женой, матушка Газийя покидала невестку.

Над их домом словно нависла мрачная туча. И обитатели его и гости, приходившие справиться, как себя чувствует больная, были грустны, а солнце только подчеркивало унылый землистый цвет стен, за которыми тревожно бились скорбные сердца. Акация, росшая перед домом, сбросив зеленый убор, стояла обнаженная, протягивая к нему черные сучья, ветер шумел в голых ветвях, и, казалось, дерево раскачивается от боли и тоски.