Но напрасны все страдания и жалобы Ибрахима. Ему остается только гнуть спину под властью сильных мира сего, довольствоваться своим уделом и куском хлеба насущного, пока он не найдет сотоварищей, таких же бедняков‑тружеников, вместе с которыми он освободит народ от гнета и отомстит жестоким поработителям. Ему остается только молчать, пока не придет день, когда слово его непременно будет услышано. Оно, это слово, ударит набатом в уши хозяев, угнетателей. Ударит так, что они испугаются этого слова, прислушаются к нему, поймут его смысл и смирятся перед ним.

Ибрахим беден, и поэтому ему суждено изгнание. Поэтому он должен покинуть свою старую, одинокую мать. Поэтому он должен расстаться с друзьями, которые любят его. Расстаться с Зейнаб, которая проливает слезы разлуки, расстаться с зелеными полями хлопка и клевера, с деревьями и каналами, с этими бескрайними цветущими просторами. Поэтому его бросают в раскаленную пустыню, где нет ни деревьев, ни трав, а только бродят дикие звери. Да, если бы у него были двадцать фунтов, он бы спасся. Какая несправедливость! Какая жестокость!

Но от судьбы нет спасения, а потому лучше смириться перед ней, ибо роптать на нее бессмысленно. Ибрахим пытался представить себе военную службу, ее хорошие стороны: ведь он повидает новые земли, познакомится с новыми людьми, о которых рассказывают легенды, научится стрелять, ходить строем вместе со своими соотечественниками в военной форме. Эти мысли до некоторой степени отвлекли его, и незадолго до зари он уснул.

Утром Хасан привел Ибрахима к себе в дом. Ибрахим простился с дядюшкой Халилом, его женой и дочерьми. Когда Хасан пошел переодеваться, в комнату заглянула Зейнаб, но тотчас вышла, вся дрожа, с трудом владея собой. Ее душили слезы, она испила всю меру горечи этого убийственного часа, часа расставания с любимым.

После этой встречи она больше не увидит Ибрахима. От этой мысли ей стало так горько, что она отозвала Ибрахима в другую комнату под тем предлогом, что ей надо поговорить с ним о каких‑то делах. Как только они очутились вдвоем, она обняла его, прижала к груди и разразилась рыданиями. Душа ее разрывалась от горя. Ибрахим тоже страдал: кто знает, может, они расстаются навсегда? О, тяжкий час! Последнее прости!

Силы оставили их, они молчали, только обильные слезы струились из их глаз. О, святость последнего свидания! Они сидели так до тех пор, пока не услышали голос Хасана, спускавшегося сверху. Зейнаб сжала Ибрахима в объятиях, поцеловала его последний раз и голосом, прерывающимся от слез, произнесла:

— Счастливого пути.

Потом осталась в комнате одна, заперла дверь и дала волю слезам. Ей казалось, что она сейчас умрет. Грудь, терзаемую мукой, придавила непомерная тяжесть. Так бывает и с нами, когда несчастья, словно тучи, следуют одно за другим, мы не можем понять, откуда они идут, потому что они наступают отовсюду.

Отчаяние затопило Зейнаб. Она то роняла голову на грудь, то озиралась вокруг, как бы пытаясь сквозь пелену слез увидеть, что осталось в этой комнате после Ибрахима. Она смотрела на то место, где он сидел с ней в последний раз, на эту священную землю, на эту счастливую пыль, которой он касался. И вдруг она увидела большой махаллийский[29] платок, который уронил Ибрахим. Она наклонилась, подняла его, прижала к глазам, потом поцеловала и спрятала у себя на груди.

Из ее прекрасных глаз под тонкими бровями снова полились слезы. Если бы она посмотрела в зеркало на свое лицо, то пришла бы в ужас. Смертельную бледность оставили на нем страдания, румянец схлынул с нежных щек. Но где было ей сейчас думать о зеркале, о себе самой, о своей красоте? Она ничего не сознавала, кроме того, что душа ее ранена смертельно.

А Ибрахим и Хасан тем временем пришли на станцию, где уже их ждали друзья. В эти последние минуты перед разлукой все желали Ибрахиму благополучного возвращения. Когда послышался шум приближающегося поезда, начали прощаться. Хасан крепко обнял Ибрахима. Потом подошел староста деревни, взял новобранца за руку и поднялся с ним в вагон. Все столпились внизу, у окна. Когда паровоз загудел, послышались последние напутствия, и Ибрахим бросил прощальный взгляд, полный страдания и надежды, на родную землю.

Как упоительны летние ночи! И как быстротечны! Они несут нас на своих крыльях, заставляя забыть о всех невзгодах, даруя душе покой и счастье. Они вкрадчиво шепчут, что наши мечты сбудутся, что нас непременно ожидает удача. Полная луна плывет по небосводу, овитая прозрачной дымкой. Среди затихшей природы постигает человек сокровенные тайны сердца. И чуткий феллах наигрывает на свирели любовную мелодию.

Но невозможно остановить часы счастья, так же как не ускорить бег часов печали. Они постоянны и вечны в своем движении. Время течет, не считаясь с нашими желаниями, незаметно похищая дни у счастливого и терзая несчастного своим равнодушием.

Ибрахим взят на военную службу и отправлен в Судан. Вся вина его состоит лишь в том, что он беден. А Зейнаб горюет, не в силах забыть прошлое. Ах, зачем она была так сдержанна с Ибрахимом! Нет ей теперь утешения, черная тоска гложет сердце.

А Хамид? Он уже больше не перечитывает писем Азизы и вспоминает о ней очень редко. Но с каждым днем его все больше мучит сердечная пустота. Для того чтобы заполнить эту пустоту, он часто уходит в поля, знакомится с какой‑нибудь красивой девушкой, старается подружиться с ней, надеется увидеть в ней новую возлюбленную. Но, через день повстречав другую, забывает о первой. Сердце его влечется от одной к другой — так пчела перелетает от цветка к цветку. Он не знает, какую любить, а какую забыть.

Однако случилось так, что красота девушки, с которой он совсем недавно познакомился, не на шутку пленила его, и он решил, что наконец‑то встретил ту что искал. Он убедил себя, что нет большего счастья чем назвать ее спутницей своей жизни, женой.

Шло время, Хамид был увлечен по‑прежнему. Часто в лунные звездные ночи он взывал к небу, моля соединить его с любимой. Наконец, когда настал час серьезного объяснения, Хамид вдруг почувствовал, как холод сковал его тело, он с пронзительной ясностью понял, что глубоко заблуждался. Страх овладел им: разве не ее он так страстно любил? Разве не по ней сходил с ума? Что изменилось? До этой последней встречи она была самой желанной. Увы, у сердца свои законы, и особенно в юности. Бывает так, что если сердце не утолит своих желаний, то нет ему иного пути, как блуждать в поисках предмета своей любви.

Хамидом овладело глубокое безразличие ко всему окружающему. Из него будто вынули душу. Вокруг царила обычная людская суета, но он не обращал внимания ни на что, ничем не интересовался. Казалось, ничто не могло вывести его из этого состояния. Он крепко спал по ночам, вел себя так, как ему хотелось, бросал работу, если она была ему не по вкусу, и ни перед кем не держал ответа. Солнце катилось по небу, отсчитывая за часом час, а Хамид много времени проводил в гостях, посещая один дом за другим, меняя друзей, или, затворившись у себя, долгие часы предавался рассеянным мечтаниям. Потом приходил вечер, почтальон приносил вечерние газеты. Из них Хамид узнавал последние новости. Газеты давали ему пищу для размышлений. Сначала Хамид читал о ценах и только что заключенных контрактах, потом знакомился с местными новостями, потом просматривал литературные статьи. После чтения газет он засыпал, чтобы провести следующий день так же, как предыдущий.

Время шло, а апатия не проходила. Хамид был далек от раскаяния, он не чувствовал за собой никакой вины, хотя и делал многое, к чему ранее чувствовал отвращение. Душа его оставалась холодна ко всему. Если бы вдруг рухнул наш грешный мир, вспыхнуло очистительное пламя и в день Страшного суда явился бы творец, а из райских кущ послышалось бы пение гурий, то, наверно, и тогда Хамид только покачал бы головой в изумлении — отчего это людей охватила паника.