Когда он овладел собой, то вновь обратился к мыслям о смысле и сущности жизни, об этой девушке, Азизе, которая украдкой смотрела на него, так же как и он на нее. Затем мысли его приняли иное направление: он вообразил себя наедине с возлюбленной, когда она, дрожа от робости, придет на первое свидание к нему… Начнется беседа, которая будет сладостнее меда и слова которой он навеки сохранит в сердце. Они будут совершенно одни в прелестном, тихом уголке земли, где дует прохладный ветерок и меланхолически поют птицы. Природа дарит им радость и блаженство, и они погружаются в него. Сколь сладостны эти мгновения, какое наслаждение несут они сердцу!
На другой день Хамид только о том и думал, как бы еще раз увидеть Азизу. Он боялся, что его визиты сочтут слишком частыми и назойливыми. Он попытался превозмочь себя, заставить сидеть дома. Но в тот же час, что и вчера, он уже входил в дом Азизы. Там он увидел тех же самых людей. Они рассказывали истории, очень похожие на вчерашние, а Хамид чувствовал, что внутри у него все кипит и на лице проступают явные признаки его душевного состояния. Он поспешил проститься, воспользовавшись каким‑то пустячным предлогом.
Удрученный, растерянный, шел он куда глаза глядят. Временами замедлял шаги и почти останавливался, потом вдруг бросался вперед и опять останавливался, будто размышляя, а не повернуть ли назад. Он с трудом владел собой, брови его то и дело сходились на переносье. Ах, любезный читатель, хотел бы я знать, что за удар поразил этого обычно столь спокойного, выдержанного юношу, что так всполошило, взбудоражило его? Или это небесная кара постигла его за грех, который он совершил, отдавшись любви? Но разве, позволив душе своей наслаждаться одним из самых чистых и благородных чувств на земле, мы навлекаем на себя несчастье?
Бедняга задыхаясь мчался через поля, пока не достиг берега канала. Там он бросился под развесистое тутовое дерево и принялся строить планы — один смелее другого, — как бы увести эту девушку из окружения ее родственников, усесться с нею где‑нибудь в уединенном месте, прижать ее к своей груди и забыть об всем на свете.
Остаток дня он провел в размышлениях, ночью спал лишь урывками. Чуть только рука утра приподняла полог ночи, как вынужденное лежание в постели превратилось для него в настоящую пытку. Волнение вновь овладело им. Он встал и отправился в мечеть. В столь необычный час она показалась ему совсем незнакомой. Он шел во тьме, через которую свет начинавшегося утра просачивался так же медленно, как надежда проникает в душу отчаявшегося. Небо светлело медленно, звезды гасли неторопливо одна за другой. Молчание властвовало над миром. Ни звука, ни шороха не было слышно, лишь изредка тишину прорезал крик петухов, перекликавшихся в разных концах деревни. Но занялась заря, и раздался призывный крик муэдзина.
Хамид помолился, совершив вместе со всей общиной два ракаата. Затем он пошел на поле, где не было еще ни одной живой души. Воздух в этот час был напоен бодрящей свежестью. Очертания окружающих предметов постепенно становились все более четкими, и вот уже, насколько хватало глаз, взору открылись покрытые росой всходы. Потом небо на востоке заалело, и взошло солнце. Еще не касаясь земли, оно послало всему сущему свой первый утренний привет, а затем поднялось высоко и засияло в небесах ярким блеском, щедро заливая землю своими лучами. Капельки росы на листьях деревьев и трав вдоль берегов оросительного канала заблистали — огромная плантация словно надела на себя прекрасное ожерелье. Совсем один среди этого пышного великолепия природы, Хамид все шел и шел вперед, то задумчиво опустив голову, то рассеянно озираясь вокруг. Но вот стали появляться феллахи. Каждый спешил на свое маленькое поле, которое один унаследовал от отца, другой — от деда, если только землю эту не подарили ему щедрая судьба и неожиданный случай. Одни вели корову или буйволицу, другие шли только с мотыгой. Проходя мимо Хамида, все говорили ему: «С добрым утром!», недоумевая, почему он находится здесь в такой ранний час.
А Хамид все думал, как бы ему встретиться с Азизой без соглядатаев, признаться ей в своих чувствах и услышать в ответ, что она тоже любит его. Он непременно хотел услышать это из её уст. Но как это устроить? Поделиться с кем‑нибудь своими мыслями, рассказать кому‑нибудь о своей любви было невозможно: Хамид прекрасно знал отношение каждого уважающего себя египтянина к этому чувству. Смех и издевки посыплются на человека, осмелившегося признаться в том, что он любит такую‑то девушку.
Да, эти почтенные, уважающие себя египтяне обладают жестокими сердцами! На все радости мира они смотрят с презрительной улыбкой, ибо считают, что истинно счастлив лишь тот, кто проводит дни свои в беспрерывных трудах и прославлении аллаха, ибо жизнь — это только мельница, на которой мы, задыхаясь от напряжения, перемалываем свои лучшие годы. Поэтому, считают они, наш долг — быть довольными своей судьбой и после каждого принятия пищи благодарить аллаха. А если кто поведет себя не так, как они считают правильным, то на него обрушится злоба и обильные удары, которые не уступят ударам кнута. Как будто душа человеческая по самой природе своей так низменна, что надо противостоять любым ее желаниям, сковать ее цепями давно отживших обычаев! Как будто наши чувства все порочны, глаза только с вожделением смотрят на женщин, а уши служат для того, чтобы в нас пробуждать самые низменные инстинкты.
Однако в реальной жизни все происходит иначе. Человек прекрасно понимает, что только один он может сделать другого счастливым, что если в глубине сердца возникает глубокое чувство, то коли подавить его, взять в соображение голый расчет, погнаться лишь за материальными благами, то можно убить и самую суть жизни. Если же покориться этому чувству, можно обрести счастье и вечную радость, а на пути к этому познать мужество и отвагу, свободу и независимость. Имя этому великому чувству — любовь.
Охваченный тревогой и смятением, Хамид словно забыл о том, где он находится, не замечал, что солнце стоит высоко, что жар его с каждой минутой усиливается и все больше и больше людей собирается на полях. Вскоре радушные приветствия феллахов начали досаждать Хамиду. Он искал уединения, а потому решил вернуться домой.
Однако едва он вошел к себе, как увидел, что все домашние уже проснулись и сидят за столом. Хамиду оставалось только присоединиться к ним. К счастью, завтрак нисколько не помешал его размышлениям, ибо тишина в столовой нарушалась лишь стуком ложек и звоном стаканов. Все, даже маленькие дети, сосредоточенно молчали. Если и вырывалось у кого-нибудь восклицание или падала ложка, то улыбался украдкой только сосед провинившегося, а другой уже бросал на нарушителя строгий взгляд, как бы указывая на оплошность, которую ни в коем случае совершать не следовало. Если раздавался вопрос, то ответ на него был односложный. Вот почему Хамид сидел погруженный в свои мысли, машинально пережевывая пищу и иногда даже забывая глотать ее. Но никто не замечал его отсутствующего вида.
Весь день Хамида терзали сомнения: идти ли ему снова в тот дом, чтобы повидать свою подругу, или лучше подождать. Тягостное чувство вызывали в нем ее родственники. Он сотни раз обдумывал, как бы уединиться с той, что завладела его сердцем, поговорить с нею откровенно, благоговейно склонить перед нею колена, поцеловать ее руку. Разве одно это не принесет ему безмерное счастье? Разве не станет он тогда властелином мира? И разве не испытает он высшее блаженство, когда сядет рядом с нею, прижмет ее голову к своей груди, а потом поцелует ее в лоб и в уста, а она обратит к нему свои томные, прекрасные глаза и счастливо улыбнется? Потом он скажет ей: «Я люблю тебя, я преклоняюсь пред тобой!», а она ответит, что любит его так же страстно. Поистине, подобные мгновения, такие быстротечные, даются людям для того, чтобы хоть немного скрасить их жизнь, подарить счастье хоть на короткое время. Они наполняют радостью сердца даже самых несчастных.
