Матвеев задумчиво прошелся по землянке и продолжал:
– В эти дни, товарищи, я вспоминаю двадцатый год. Отражая нападение панской Польши, наша армия прорвалась к Висле. Это запечатлено и в песне. Помните: «Даешь Варшаву, дай Берлин!» Однако достичь поставленной цели тогда не довелось. Нерасчетливый порыв дорого нам обошелся.
Рассказывая о невзгодах, выпавших на долю отступавших красноармейцев, он волновался – на его белом круглом лице выступили красные пятна.
– Так что, друзья, повторять ошибку тех далеких лет не будем, – заключил Матвеев. – Для фашистов Поль ша – последний рубеж на чужой земле, и они будут лезть из кожи вон, чтобы задержать нас здесь. И мы не можем рисковать. Как вы сами чувствуете, командование готовит серьезное наступление…
– А старый лозунг «Даешь Варшаву, дай Берлин!» все же нам надо взять на вооружение, – прибавил Субботин.
– С добавкой, товарищ майор, – вставил Правоторов, – «И знамя красное над ним!»
– Неплохое добавление.
Выйдя от разведчиков и делясь своими впечатлениями с замполитом, Матвеев заметил:
– А разведчики ваши, что в бою, что на политбеседе, молодцы. Можно считать, Евгений Сергеевич, что здесь, на Висле, рождается фронтовое соревнование за почетное право водрузить над Берлином Знамя Победы. Рождается без предписания, из глубины сердец наших воинов, чувствующих, что конец фашистской Германии не за горами.
Глава третья
У пограничного столба
1
В одну из вьюжных декабрьских ночей дивизия покинула обжитой лес и прошла к Дубовой роще, что у самой Вислы, напротив Варшавы. Снова начали строить землянки, блиндажи. Правда, саперы, прибывшие сюда раньше, успели уже кое-что сделать, но немало предстояло потрудиться и стрелкам.
И технику надо замаскировать. Леса в Польше редкие. Насквозь просматриваются. Немцы, должно быть, повырубили, чтоб легче от партизан прочесывать.
Несколько дней валил густой снег. Ветер намел высоченные сугробы.
Поляки-старожилы давно не видели такой холодной зимы и теперь шутили, что русские, мол, эти лютые морозы с собой принесли, не иначе. Над Бодровым солдаты подтрунивали: на тебя поляки обижаются… Помнишь, все каркал: «Не зима – слякоть одна, то ли дело, братыши, у нас, в Архангельске…» Вот теперь и дрожи.
За глаза солдаты называли Бодрова братышом. Однажды подошел он к группе солдат и услышал, как самый молодой из них проезжался по его, Бодрова, адресу:
– В отцы годится, а всем «братыш мой» говорит…
Солдат засмущался и замолчал, увидев Бодрова.
– Чего ж застеснялся-то? Продолжай, – усмехнулся Федор Алексеевич. – Молчишь? Ну тогда я скажу, как понимаю. На войне все солдаты – братыши. А как же иначе? Поддерживать друг друга мы должны, как братья. Так что возраст тут ни при чем…
Некоторые пробовали строить укрытия из снега, чтобы не вгрызаться в мерзлую землю. Но офицеры требовали сооружать землянки.
– А если бомбежка? Да и дальнобойная артиллерия может обрушиться. Не забывайте – на той стороне фашисты.
Накануне капитан Кондратов – начальник разведки полка – проинформировал офицеров: немецкие войска, обороняющие Вислу, сведены в армейскую группу. Командовать ею Гитлер послал самого рейхсфюрера СС Гиммлера. Не доверяет, видно, после июльского покушения никому, кроме эсэсовцев.
В подтверждение он прочитал выдержки из дневника одного ефрейтора.
– «У нас теперь «особые офицеры» введены. За всем они смотрят, ко всему прислушиваются. Слова не скажи. Их не только мы, даже офицеры боятся. Мой капитан говорил другу: «Ну и жизнь, с близким откровенно поговорить нельзя. Воюй молча, как скотина…»
…Удивляюсь и удивляюсь: почему русские допустили нас в сорок первом до Москвы? У них столько силы. Неужели нарочно, чтобы на своей земле бить не только оружием, но и морозами? Это загадка, которую может объяснить, наверное, только фюрер. Теперь говорят: задержим русских на Висле. А дальше, что же дальше делать будем?»
А вот письмо другого гитлеровца.
«…Браво! Браво! С нами рейхсфюрер! Это – железная рука самого фюрера! С ним для нас нет невозможного. Я глядел на него, как на бога, когда он обходил позиции. Кратко все объяснил, но понятно. Глаза наши открылись. Фюрер приказал: за Вислу русских не пускать. Не пустим! Хайль фюрер!
Испортили настроение трусы. Они спросили рейхсфюрера о втором фронте! Позор! Кого испугались – английского и американского сброда! Забыли, что мы – высшая раса. Как хорошо рейхсфюрер ответил: высадилось четыре армии (две американские, одна английская и одна канадская), а бегут от нашей одной! Второй Дюнкерк им в Арденнах будет…»
– Это писал оптимист-фанатик, судя по всему – эсэсовец, – прокомментировал Кондратов письмо.
Письма фашистских вояк читали и солдатам. Каждому становилось ясно – гитлеровцы крепко вцепились в левый берег Вислы. Хочешь не хочешь, а землянки в Дубовой роще оборудуй.
2
Желание Михаила Егорова исполнилось: его зачислили в полковую разведку. За несколько дней успел привыкнуть к армейской обстановке, познакомился с людьми. Уже в тот день, когда прибыл во взвод разведки, рыжеволосый кавказец, услышав, что новичок со Смоленщины, весело воскликнул:
– Вай, так мы же земляки!
Протянул руку и представился:
– Мелитон Кантария.
Михаил ответил на рукопожатие, хотя и понял, что младший сержант шутит. Нет на Смоленщине ни таких имен, ни таких фамилий. И выговор какой-то гортанный…
– Не веришь? Ай, какой бдительный партизан! – рассмеялся Кантария. – По боям земляки. Понимаешь? Я на Смоленщине воевал, много деревень проходил, может, и в твоей был, не помню. Как же не земляки?…
Словоохотливый Мелитон и молчаливый, застенчивый Михаил сдружились. Кантария без устали рассказывал о своей Грузии, о благодатной земле, о цветах и фруктовых деревьях, о целебных источниках…
Часто вспоминал, как в сороковом году уходил в армию. Все село Агу-Бедия, где он работал столяром, вышло провожать. Пели хором. Да, отца совсем по-другому в царскую армию провожали – со слезами, с причитаниями, словно на каторгу.
Первые месяцы службы дались Мелитону нелегко. Очень волновался – плохо знал русский язык. Как команду выполнишь, когда слов не понимаешь? Как военное дело изучать? Но все обошлось хорошо. В полку, который стоял на западной границе, в Литве, встретили приветливо. Новые друзья охотно учили русскому языку. Со временем стал понимать русскую речь, а потом и говорить научился, научился петь русские песни. Жене писал: «Чувствую себя тут, как в родной семье; жаль только вот, что тебя нет, но о тебе, какая ты у меня хорошая и красивая, все мои товарищи знают».
Незаметно прошел год. Среди ночи пол в казарме вдруг задрожал, точно при землетрясении. Выбежали во двор. Над головой вражеские самолеты бомбы кидают. Без команды бросились к пирамидам, разобрали оружие. Восход солнца встретили в окопах на берегу Немана.
Не верилось, что началась война. Правда, одно время разговоры о войне ходили. Пограничники рассказывали: немцев видимо-невидимо к границе придвинулось. Потом немецкие разведывательные самолеты все чаще стали показываться. Последовало разъяснение, что слухи о близком нападении немцев провокационны.
«А как же с самолетами-разведчиками? Дружеские визиты, что ли?» – спросил политрука кто-то из бойцов.
Политрук ответил:
«Наша задача – не поддаваться на провокации».
Окопы на Немане немцы бомбили, в атаку цепью шли, а иные все еще не верили, что это война.
Тяжело было отступать. Над головой с рассвета до темноты самолеты с черными крестами, на земле лязг немецких танков, бронетранспортеров.
Под Смоленском немцам нанесли первый серьезный контрудар. Батальон прикрывал железнодорожный эшелон для эвакуации раненых. Из своего пулемета Кантария немало врагов уложил, но его ранило осколком мины, и он попал в тот самый эшелон, который прикрывал. Ну, а потом госпиталь. Только зимой выписался и попал на Южный фронт. Здесь-то и приметил его капитан-разведчик, спросил, какую воинскую профессию любит. «Лучше пулемета оружия нет». – «А до армии чем увлекались?» – «Охотой. Любил по горам лазить, коз бить, кабанов выслеживать. Но зачем это?» Капитан заинтересовался, расспрашивал, как ходил на диких кабанов, при встрече с которыми даже волк бежит, поджавши хвост…
