– С игрушками, Петр Николаевич, затруднений не будет – в самом лучшем детском магазине подберешь… Пошли-ка, друзья, наверх. Я вам там кое-что вручу.

Берест по-хозяйски вошел в кабинет Гиммлера, открыл сейф и каждому вручил часы.

– Заводите, пусть показывают наше, советское время. Считанные часы остаются Гитлеру. Поднимутся люди, посылайте ко мне, пусть каждый получит памятный подарок…

Поглядел на уходивших с красным полотнищем бойцов и задумался…

Как много самых волнующих воспоминаний у советского человека связано с Красным знаменем! С детских лет. Вот и он, Берест, у развернутого Красного знамени давал Торжественное обещание, когда стал пионером. Не меньше волновался, когда принимал военную присягу. В ленинскую комнату внесли боевое Знамя – святыню части. Было необыкновенно тихо, и голос дрожал, когда произносил клятву. А на фронте? Водружали знамена на отвоеванных у врага высотах, на зданиях освобожденных сел и городов. И здесь, в Берлине, не успели зацепиться за окраину, как всюду: на крышах домов, на балконах, высоких каменных стенах – заполыхали красные знамена. А на шпиле готического собора развевался бело-красный стяг польской армии.

Скоро митинг. Хотелось, чтобы люди почувствовали, что пойдут брать последний рубеж. Хорошо бы провести митинг в кабинете Гиммлера. Не просторный зал привлекал, а чувство гордости, торжество победителя. Там, где сидел фашистский палач, которому казалось, что он на тысячу лет утверждает незыблемый «новый порядок», пусть зазвучат голоса свободных сынов России, положивших конец фашистской тирании.

Нашел Гусева и поделился с ним своими мыслями. К удивлению, тот не поддержал его предложения.

– Ненужный риск, Алексей Прокофьевич: а вдруг в окно влетит снаряд? В подвале надежней.

Резонно. Берест подошел к окну. Совсем рассвело. Напротив массивный прямоугольник серого здания, пробитого и опаленного снарядами, с громадным куполом. Почти все стекла повыбиты, железный каркас крыши – как решето. Массивные закопченные колонны, широкая лестница с развороченными ступенями довершают мрачную картину…

Так вот ты какой, рейхстаг!

Замполит уже знал его историю. С 1871 года здесь размещался угодный кайзеру парламент. В прошлом веке одним из его депутатов был соратник Маркса Вильгельм Либкнехт, а в нашем – сын Вильгельма Карл, который вместе с Розой Люксембург возглавлял немецкий пролетариат в революции 1918 года. Депутатами рейхстага были и Клара Цеткин, и Эрнст Тельман. В 1932 году Клара Цеткин как старейший депутат, открывая заседание рейхстага, призвала создать единый фронт борьбы с фашизмом… Всего за год до фашистского путча.

Да, никогда за всю свою историю рейхстаг не подвергался такому надругательству, как в годы гитлеризма. Сначала фашисты подожгли его, потом превратили в место восхвалений фюрера. А теперь опорный пункт обороны в нем устроили.

Едва забрезжил рассвет, Неустроев проснулся. Первым, кого увидел, был Гусев. Стоя у оконного проема, тот пытался рассмотреть в бинокль площадь и подступы к рейхстагу.

– Что-нибудь видно, Кузьма Владимирович?

– Почти ничего… На, смотри. – Гусев протянул комбату бинокль.

Бой не затихал и ночью… Грохот словно перекатывался из конца в конец по огромному городу. Молнии «катюш» прочерчивали дымное небо. За рекой поднялся огненный столб, – должно быть, взорвался фашистский артиллерийский склад.

Кенигсплац застилали густые клубы дыма и пыли, от рвущихся снарядов то и дело поднимались яркие султаны. Это били наугад зенитки из Тиргартена. Звуки выстрелов сливались с разрывами. И не удивительно: позиции зенитчиков рядом. Вражеские снаряды сотрясали стены «дома Гиммлера», нередко влетали в комнаты. Фашисты часто шарили по площади прожекторами, но их дрожащие лучи не могли пробить клубы дыма и пыли.

– Последние фашистские судороги, – невесело пошутил Гусев, глядя на площадь.

– Точно. Ну, ты пока понаблюдай, Кузьма Владимирович, а я загляну к Зинченко. Насчет пополнения.

– Понастойчивей добивайся, – наказывал Гусев. – У нас не то что батальона, даже роты полного состава не наберется.

«Да, потери в уличных боях, и особенно во время штурма Моабитской тюрьмы и «дома Гиммлера», большие, – шагая по коридорам, думал Неустроев. – Но где взять сейчас людей?»

Вернулся он с добрыми вестями:

– Будут у нас силы, друзья, окрепнет батальон.

Оказывается, в полк пришло несколько сот русских парней, освобожденных из берлинских концлагерей. Рвутся в бой. Им не отказали. И правильно сделали. Неустроев припомнил, как когда-то взял на свой страх и риск Пятницкого. Есть в батальоне и еще несколько бывших узников, и воюют все они на совесть. Вот подучить бы новичков, да жаль, времени нет. Правда, с ними уже занимается майор Соколовский. Обещал быть и в батальоне – помочь подготовить молодых воинов к атаке.

Гусев поднялся на второй этаж. Здесь еще с ночи хозяйничали артиллеристы. Надо же ухитриться – вташили сюда орудия! Говорят, что лучшей позиции не найти. Прямо из комнат, через окна, можно бить по рейхстагу! Гусев усмехнулся: бессильными показались ему малокалиберные орудия против стен двухметровой толщины. Артиллеристы, угадав мысли старшего лейтенанта, уточнили:

– Мы бьем по окнам и бойницам!

Здесь же находился и лейтенант Сорокин с батареей противотанковых орудий. Гусев спросил, что он собирается делать со своими расчетами. Сорокин ответил:

– Мы и в рейхстаг с сорокапятками придем.

В подвале Бодров обмундировывал новичков. Каждого оглядывал со всех сторон, присматривался, как сидит на нем гимнастерка, впору ли ботинки.

– Ускоряй, Федор Алексеевич. Не на парад собираешь!

Но у Бодрова на этот счет свои взгляды.

– Это же важнее всякого парада – штурм рейхстага! Увидев фуражку на недавно освобожденном из лагеря Иване Прыгунове, проговорил:

– Ты все еще в ней? Экий же упрямец! Ты же мишень, понимаешь, мишень!

– Не страшно мне, Федор Алексеевич. Два года я мишенью в лагере был, – смеясь, ответил солдат, чувствовавший себя среди новичков бывалым.

Таким же узником лагерей смерти был и Николай Бык, пришедший в батальон у Кунерсдорфа.

В 1942 году подростком фашисты угнали его в Германию. Лагерь находился километрах в восьмидесяти от Берлина. Тяжело прошел год. Вместе с другом решил бежать. Незаметно разрезали колючую проволоку и ушли. Бродили по лесам, питались чем попало и были счастливы. А через две недели их поймали. Били резиновой палкой с железным прутом внутри.

– Я выжил, а Володя умер под ударами…

Пятницкий взглянул в застланные слезами глаза парня и вспомнил свое недавнее прошлое.

– А моего дружка собаками затравили, гады… – Петр скрипнул зубами. После продолжительной паузы спросил: – Ну а дальше как было?

– В другой лагерь перевели меня, но я и оттуда сбежал. Опять поймали, избили до полусмерти. В марте услыхал, что Красная Армия Одер перешла, и в третий раз убежал. Целый месяц по лесам бродил, пока своих встретил. Поверите, в одну минуту про все невзгоды забыл.

– Это мне знакомо. Молодец ты! – одобрительно проговорил Пятницкий.

– Почему после освобождения из лагеря не отправились домой? – спросил Гусев одного новичка.

– Я хочу возвратиться домой не из рабства, а с войны, – с достоинством ответил тот. – Чтобы никто не смог меня упрекнуть.

Новички согласно поддакивали.

Они окружили старшего лейтенанта, прислушиваясь к тому, что тот говорил. А он стал показывать им, как вставлять капсюль в гранату, как держать ее на предохранительном кольце, как метко бросать в противника.

– Вешайте их на пояс побольше, штук по десять – двенадцать. Понадобится эта карманная артиллерия в рейхстаге.

Из всех документов, поступающих в политотдел, самыми волнующими были заявления о приеме в партию. Читая их, майор Зенкин – секретарь дивизионной парт-комиссий – испытывает чувство гордости за советских воинов, будто то волнение, с которым писались заявления, передается ему.