Узники замолкли, но в другом конце коридора и на других этажах их товарищи продолжали дружно, будто управляемые дирижером, протестовать… Охранники бежали туда, тогда выкрики возобновляли замолчавшие… Тюрьма гудела, а Илья Томов все еще молчал, как, впрочем, молчали и заключенные уголовники.

Наконец смолкли крики истязаемых заключенных, выведенных на прогулку, замолчали и узники в камерах. Воцарилась прежняя гнетущая тишина… И вдруг до слуха Томова донеслись слабые звуки коротких парных ударов по отопительной трубе. Эти звуки напомнили ему рассказ Захарии Илиеску о том, как он и другие заключенные в тюрьме Дофтана использовали калориферное отопление для переговоров друг с другом. Убедившись, что задвижка глазка закрыта, Томов быстро подошел к трубе, плотно прислонился к ней ухом и от удивления открыл рот…

— Мирча! — услышал Илья.

— Я, дорогой!

— Кого били на выходе?

— Товарищей из нашей секций. Набросились на них опять у комнаты первого охранника. Их вели на прогулку. Заступился почти весь этаж!

— Мы тоже!

— Слышал. Спасибо, дорогой!

— Привели их обратно?

— Еще нет.

— Их не в карцер отвели? — услышал Илья голос третьего собеседника. — Будут там избивать, а мы и не услышим…

— Это ты, Сами?

— Да, Мирча. Я.

— Все возможно, Сами. Именно так было со мной и другими товарищами…

— И всегда в дежурство пузатого усача!

— Не только…

— Как быть, если не все вернутся с прогулки?

— Как быть? Невзирая ни на что, дружно протестовать! Поднять всю тюрьму… Пусть знают, что мы — сила, с которой им не справиться… Только так добьемся успеха!

— Верно, Сами! Кстати, сегодня гундосый опять твердил насчет «здравья желаю»…

— Не дождется! У нас все до единого наотрез отказались…

— На нашем этаже тоже!

Илья несколько раз порывался включиться в разговор, чтобы сообщить товарищам, кто он такой, как попал сюда, спросить у них совета, как ему вести себя с тюремным начальством, но так и не осмелился прервать собеседников, когда услышал то, что относилось к нему непосредственно.

— Ты еще не выяснил, что за птица сосед, которого тебе подсадили?

— Пока нет.

— Так и не дает о себе знать?

— Нет. Пару раз я постучал ему, но он не ответил. Либо новичок и не понимает, а может, не хочет…

— Думаешь, не хочет?

— Так мне кажется… Сегодня слышал, как он приветствовал первого. Рявкнул по-солдатски «здравья желаю!».

— Ты точно это слышал?

— Знаешь, Сами!.. Я без очков плохо вижу, но слух у меня пока что хороший… Гундосый даже похвалил его за это!

— Вот как?! Будь осторожен…

Илья Томов почувствовал прилив крови к лицу. Что делать? Вмешаться в разговор? И что им сказать?.. Могут не поверить словам….

В коридоре послышались неторопливые шаги. Томов насторожился и думал уже только о том, чтобы тюремщики не застали врасплох говорящих по «местному телефону». Несколько секунд, в течение которых он ждал, что собеседники сами прервут беседу, показались чрезмерно долгими. Не выдержав, он тревожно постучал по трубе несколько раз и, приложив кисти рук щитком ко рту и к трубе, внятно произнес:

— Тише! Идут…

Разговор моментально прекратился. И не только потому, что узники услышали предупреждение Томова. Их насторожил необычный и неожиданный стук по трубе… А возможность быть свидетелем беседы узников-коммунистов Томов получил только благодаря тому, что заключенный из камеры, расположенной по соседству с Мирчей Никулеску, уходя на вынос параши, забыл закрыть заслонку, которая регулировала разговор по «местному телефону».

Из коридора послышался зычный голос Мокану:

— Все до единого подходи к глазку!

Вскоре Томов понял, что происходит обход и совершает его старший надзиратель, видимо, тот самый, которого Никулеску назвал гундосым. Звуки открываемых и закрываемых задвижек глазков, как и голоса, становились все более громкими и отчетливыми. Наконец совсем ясно Илья услышал гнусавый голос старшего надзирателя:

— Так это ты, жидовий сын, отказываешься говорить «здравья желаю»?!

Послышался надрывный кашель заключенного. Вместо него ответил Мокану:

— Так точно, господин старший надзиратель! Он самый…

Заключенный не переставал кашлять.

— Ничего! Я отобью у тебя охоту вести себя в тюрьме, как у себя дома… — прогнусавил старший надзиратель. — От твоих дырявых легких скоро останется не больше, чем от снега, который сейчас лежит во дворе… Его, Мокануле, — обратился старший надзиратель к коридорному охраннику, — на ночь в карцер… Там самое подходящее место для таких дохлых. Мухи не будут его кусать там?

— Никак нет, господин старший, надзиратель! — с готовностью подхватил коридорный. — Там наскрозь все повымерзало…

— Ну что ж, отлично! В таком случае и рогожка господину Самуэлю Когану не понадобится… Как ты считаешь, Мокануле?

— Так точно, господин старший надзиратель! И рогожки не дадим… Вобче ничего не дадим! Разве малость подсоленной водицы польем на стенки да на пол, ежели позволите?

— Пожалуйста, Мокануле, пожалуйста! Водицы не жалеть коммунистам…

С грохотом защелкнулась задвижка глазка, донеслись цокающие звуки шагов тюремщиков и снова замерли. Где-то еще ближе поднялась задвижка с глазка, и после короткой паузы Томов услышал спокойный голос арестанта:

— Добрый день, господин старший…

— Как ты сказал? — переспросил гундосый. — Отвечай!

— Я сказал «добрый день», господин старший.

— А-га… Это мне-то, старшему надзирателю вэкэрештьской тюрьмы, ты говоришь «добрый день»? Что-то не припоминаю я, когда с тобой, сучьим большевиком, овец пас или из одной миски похлебку хлебал. А-а?!

Заключенный не счел нужным отвечать, и это еще больше обозлило старшего надзирателя.

— Что ж… И его на ночь в карцер! И так снять с него стружку, чтобы в другой раз знал, как приветствовать представителя тюремной администрации! Ясно, Мокануле?

— Так точно! Отшлифуем его почище зеркального стеклышка, господин старший надзиратель… Не сумлевайтесь!

Защелкнулась задвижка. Тюремщики остановились у камеры Никулеску и почему-то долго молчали. С тревогой Илья подумал, не случилась ли какая беда с соседом. Но наконец до него донесся гнусавый голос старшего надзирателя:

— А ты, Никулеску, почему молчишь? Воды в рот набрал или еще что-нибудь по случаю Нового года?

— Я без очков не вижу.

— Слышишь, Мокануле? — с насмешкой в голосе обратился к коридорному старший надзиратель. — Говорит, без очков не видит…

— Ему б фонарик под зрячий глаз припаять, — хихикнул коридорный охранник, — тогда, может, вобче получше станет глядеть!

— Послушай, Никулеску! — изменив вдруг тон, прогундосил старший тюремный надзиратель. — Мы ведь с тобой, так сказать, родственники! Ты олтян[48], и я олтян. К чему нам хитрить друг перед другом? Люди мы зубастые, палец в рот нам не клади… Не зря ж в народе говорят, что у каждого из нас по двадцать четыре пары зубов!.. К чему тебе морочить мне голову? Разве для того, чтобы приветствовать начальство, нужны очки? Достаточно ведь слышать… Голос мой ты прекрасно знаешь… А стекло в камере, пусть даже в очках, не позволено держать заключенному! Так что давай, как олтян с олтяном, не будем играть друг с другом в прятки… Идет?

— …

— Молчишь. В таком случае я — старший надзиратель тюрьмы Вэкэрешть!

— …

— Что ж… Здравья желаю, господин осужденный Никулеску!

— Добрый день.

— Вот как… Значит, я приветствую тебя, арестанта, «здравьем желаю», а ты не соизволишь даже ответить мне тем же?

— Нет.

— Превосходно, Никулеску! Так знай, что сегодня же ночью ты будешь за все просить прощения!

— Никогда я не просил у вас прощения и просить не буду! — резко прервал тюремщика Никулеску. — А избивать вы умеете… Но это вам так не пройдет! Ответите, за все ответите….

— Ого! Ты слышишь, Мокануле?

— Так точно, слышу, господин старший надзиратель!