— Резонно! — ответил министр финансов. — Государственную казну мы обязаны беречь, как честь нации!..

О некоторых деталях «модус вивэнди» узнали деятели из «Зеленого дома». Шантаж зеленорубашечников завершился мгновенным компромиссом: проложить мост между легионерами и монархом. И в этом щепетильном деле не обошлось без посредничества той же дудуйки… Происходило все это как раз в канун Нового года. Для многих жителей столицы осталась загадкой учтивость префекта полиции генерала Маринеску: оповестив об очередной учебной воздушной тревоге, он в последнюю минуту отдал приказ об ее отмене.

В этот час к подъезду роскошной виллы на шоссе Киселева, приобретенной для дудуйи Лупяски на часть денег, изъятых из казны, подкатывали одна за другой поблескивавшие лаком и никелем автомашины. И словно воздушная тревога не была отменена, при наглухо закрытых ставнях в новой вилле перед руководителями легионерского движения ораторствовал их вожак Хория Сима:

— Вместе с уходящим годом кануло в прошлое время пассивных действий. Наше движение стоит у порога решительных схваток за спасение нации!

Сославшись на секретность подготавливаемых «чрезвычайных мер», Хория Сима весьма туманно определил новые задачи, стоящие перед легионерами, и патетически заключил:

— Через несколько часов наступит тысяча девятьсот сороковой год. Он явится первым годом новой эры в жизни нашей нации! Без малейших колебаний, без какой-либо жалости или сострадания мы обязаны раз и навсегда покончить с красными и жидами, решительно расправиться с франкмасонами и прочими противниками политики государств оси Рим — Берлин и вместе с тем наших грандиозных свершений!

Это было первое расширенное заседание «тайного совета» зеленорубашечников после возвращения в страну Симы и Думитреску; на нем присутствовали Ион Кодряну — отец покойного «капитана» бывшей «железной гвардии» и некоторые лица, имевшие прямое отношение к легионерскому движению.

— Отрава проникла слишком глубоко, — мрачно говорил член «тайного совета» Николае Думитреску. — Но легионеры искореняют ее! В этом я заверяю совет. Настало время взяться за дело основательно, иначе патрия-мума[38] окончательно рухнет в пропасть… Оружие у нас есть, и в скором времени его будет еще больше: новейшее, автоматическое, о каком наши смелые парни и не мечтали. Недостатка в оружии мы не будем испытывать впредь. В этом меня заверил искренний друг легионеров и всего нашего народа рейхсфюрер СС Гиммлер!

Хория Сима предоставил слово Гице Заримбе.

Присутствующие насторожились. Горбатый парикмахер редко выступал на заседаниях «тайного совета» и если уж брал слово, то обычно преподносил «сюрприз».

В отличие от предыдущих ораторов, Заримба начал речь спокойным тоном:

— Я буду говорить о человеке, который сердцем и разумом всегда был вместе с нами, вместе со всеми, у кого течет в жилах подлинно румынская кровь… Я буду говорить о личности, страдавшей на протяжении длительного времени от засилия жидов и франкмасонов… Человек этот, камарады легионеры, — слегка повысив голос, продолжал Заримба, — вопреки козням врагов нации оставался постоянно верен румынизму. И прежде чем назвать его имя, я позволю себе напомнить о несправедливом суде над незабвенным основателем «железной гвардии», ее бойцом и мучеником «капитаном» Корнелием Кодряну. В тот тяжкий для всех честных патриотов час продавшиеся золотому тельцу судьи спросили человека, о котором я буду говорить, может ли он подтвердить, что действия господина Корнелия Кодряну были бесчестными.

Заримба сделал паузу, оглядел присутствующих и, довольный тем, что сумел завладеть вниманием аудитории, неожиданно воскликнул:

— И вот, камарады! Все присутствовавшие на суде, как и продажные судьи, замерли тогда в ожидании ответа человека, о котором я говорю. А он решительно встал со скамьи свидетелей и твердым шагом направился к «капитану», окруженному жандармами. Стража, получившая строгий приказ никого не подпускать к обвиняемому, ко всеобщему удивлению, внезапно отпрянула. И человек этот, подойдя к закованному в цепи Корнелию Кодряну, обменялся с ним крепким рукопожатием, затем громко, торжественно сказал: «Я солдат, и я никогда не подаю руки бесчестным людям!»

Гица Заримба сделал очередную паузу, чтобы еще больше заинтриговать присутствующих.

— Все это было, камарады, как гром среди ясного дня! — патетически воскликнул парикмахер и, точно пастырь на церковном амвоне, вскинул руки к потолку. — Вы спросите меня: жив ли этот человек? Я отвечу вам: да! Наш добрый господь бог уберег его, хотя месть масонов подстерегала патриота на каждом шагу. Я не преувеличу, если скажу, что и сегодня его жизнь не в безопасности… Вы спросите меня: где этот мужественный румын? Я отвечу: здесь, камарады легионеры! Среди нас! Вы спросите: кто он? Я отвечу: это наш подлинный друг, которому небезразличны судьбы нации и целостность границ нашей великой страны! Я с гордостью называю его имя — генерал Ион Антонеску!

Раздались жиденькие аплодисменты, но, поскольку Гица Заримба и сидевший в стороне в черном костюме немец Пуци Штольц продолжали рукоплескать, они переросли в овацию. И тогда молчавший в углу человек в штатской одежде поднялся и сдержанно поклонился. Но если Гица Заримба и Пуци Штольц аплодировали усерднее всех, то Хория Сима делал это подчеркнуто вяло. Дважды он опускал руки, но члены «тайного совета», уже понявшие, что внимание, оказанное генералу в штатском парикмахером и недавно прибывшим из Берлина немцем, неслучайно, продолжали аплодировать, и Хория Сима поспешил энергично включиться в общий хор рукоплесканий.

Когда овация утихла, поднялся коренастый старик с большой седой головой. Это был Ион Кодряну — отец покойного «капитана». Он стал рассказывать о давней дружбе своего сына с генералом Антонеску, приводил множество подробностей, но неизменно подчеркивал полное единство взглядов незабвенного «капитана» и его друга генерала Иона Антонеску.

Сидевший позади Заримбы его адъютант и негласный осведомитель Лулу Митреску прильнул к уху шефа и шепнул:

— А сам старик Кодряну, между прочим, не чистокровный румын…

Заримба повернул на мгновение голову, недобрым взглядом скользнул по лицу адъютанта и, делая вид, будто сосредоточенно слушает оратора, вывел на клочке бумаги большой корявый знак вопроса. Лулу пригнулся к плечу шефа, чтобы объяснить, на чем основано его замечание, как вдруг уловил нацеленный на него свирепый взгляд Думитреску. Лулу сразу осекся и отодвинулся от шефа.

Гица побледнел от злости, поняв причину молчания адъютанта. Кончик его языка, как жало гадюки, пробежал по растянувшимся в саркастической улыбке бесцветным губам. Он и Думитреску ненавидели друг друга звериной ненавистью, но Заримба, как никто другой, умел скрывать свои чувства. Именно он, Гица Заримба, лет десять назад буквально за уши втянул Думитреску в зарождавшееся движение, а теперь этот увалень мясник во многом опередил его, став грозным наместником вожака легионеров. Внешне все выглядело нормально, они слаженно сотрудничали, но прежней искренности в их отношениях не было. Знакомство их возникло, когда они вместе работали в бухарестской больнице «Колця». Думитреску был носильщиком трупов в прибольничном морге, а Гица стриг больных. Иногда, по рекомендации Думитреску, ему перепадала побочная работенка: брил покойников и, если случалось, что их лица были изуродованы, прихорашивал их гримом… В этом деле он был непревзойденным мастером!

Однако систематическое исчезновение у покойников золотых зубов и коронок привело к тому, что оба будущих деятеля «тайного совета» лишились службы. Вскоре они устроились на городскую бойню. Думитреску быстро освоил разделку туш, Заримба же остался верен своей профессии: при бойне работала душевая, и предприимчивый Гица примостил в подвальной каморке осколок зеркала, установил подобие кресла. В этот именно период друзья пришли к твердому заключению о своем «долге» перед нацией и связали свою судьбу с «железной гвардией», с ее «капитаном».