С важным видом я вытащил из кармана свой блокнот и спросил Сулаймана, где мы примерно находимся сейчас, ориентируясь на Джалалабад как на отправной пункт нашего путешествия. Сулайман ответил. Я записал его весьма сомнительные данные в блокнот, и мы тронулись в обратный путь.
В горах темнеет почти мгновенно. Не успели мы взобраться по тропе на первую вершину, как уже стало совсем темно. Утомленные кони ступали тяжело, даже мерин-вожак стал оступаться. Теперь первым в цепочке ехал Сулайман на моем Буцефале. Мы выехали на какую-то горную полянку, заросшую высокой травой и дивными цветами. Сулайман подъехал ко мне и сказал:
— Лошади устали. Здесь недалеко аил, там у меня родич председатель кооператива, будем у него ночевать. Я поеду поищу дорогу, а вы меня здесь ждите, никуда не ходите.
Сказал и растаял в темноте. И мы с Юрой остались вдвоем ночью в горах Киргизии. Над головой звезды, крупные, равнодушно-чужие, впереди и позади — мрак и могильно глубокая тишина, нарушаемая лишь фырканьем и хрупаньем наших коней, жующих сочную, влажную траву. Холодно, тоскливо и жутко.
— Юра, как вы? — спросил я своего спутника. — Не страшно вам?
Мальчик ответил на мой вопрос своим, жалобным:
— Как вы думаете, Леонид Сергеевич, Сулайман вернется?
— Конечно, вернется! — успокоил я его, а сам подумал: «Посмотрим. Мало ли что бывает ночью в горах, тем более что Сулайман поехал не на своей лошади!»
Прошло, наверное, минут сорок, когда мы услышали крик в ночи и узнали голос Сулаймана. Он кричал нам издали:
— Я еду к вам, не бойтесь!
Он выехал к нам из мрака ночи, наш милый Сулайман, такой же приветливый и веселый, как в начале путешествия.
— Мало-малу забыл дорогу, теперь вспомнил, — бодро сказал он, виновато улыбаясь при этом. — Тут недалеко будет спуск, худой спуск, но лошади пройдут, ничего. Я первый поеду, потом малчик, а потом вы. Только коню не мешайте, он сам найдет, куда надо идти.
Да, спуск был худой! Но лошади прошли. Я не мешал мерину. Даже тогда, когда он оступился и из-под копыт куда-то в чертову тьму долго летели мелкие камни, я заставил себя не вскрикнуть и не дернул за поводья.
Мы въехали цепочкой в спящее селение, с трудом нашли дом родича Сулаймана. Милиционер слез с коня и стал стучать в ворота надворья. Залаяли собаки, забегали люди, в окнах зажегся свет.
Не прошло и часа, как мы уже сидели на кошмах, на подушках, на ватных одеялах в верхней веранде дома и ужинали при свете керосиновых ламп. Хозяин дома, председатель аильского кооператива, так же, как и Сулайман, член партии, даже похожий на него, такой же веселый и приветливый усач, угощал нас овечьим сыром, вареной бараниной, зеленым чаем с баранками — всем, что нашлось в доме в ночную пору.
Впервые я узнал, что такое среднеазиатское вообще, и киргизское в частности, гостеприимство!
Хотя от усталости все плыло передо мной и куда-то уплывало, но экзотика сама настойчиво лезла в глаза. Хозяин брал руками из миски бараньи кости с мякотью и вручал сидящим за сервированной кошмой, устилавшей пол, — сначала нам, гостям, потом членам своей многочисленной семьи. Вот он сам взял себе мясную косточку, оторвал зубами немного мяса, пожевал и передал ее сидевшей рядом с ним женщине. Потом взял еще косточку, похуже, пожевал мясцо и передал ее другой женщине — помоложе первой. Третья косточка досталась третьей молодухе, с ребеночком на руках. Он сидел на коленях у матери и таращил на керосиновую лампу хорошенькие, черные, чуть раскосые глазенки. Все три женщины были жены председателя аильского кооператива.
Ужин завершился холодным, кисловатым, бьющим пупырышками в нос отличным кумысом, этим напитком богатырей. Мы пили его из одной ходившей по кругу пиалы. В те времена отказаться пить из общей чаши значило нанести большую обиду хозяевам.
Спали мы как убитые тут же, на веранде, на этих же подушках и одеялах, и утром, чуть свет, тронулись в обратный путь. Ноги у меня почти не сгибались в коленях, выполнить совет поэта — сесть на собственные ягодицы и катиться для того, чтобы познать покатость земли, — я бы тогда не смог по той причине, что сидеть мог только бочком, прикасаясь к покатой плоскости лишь половинкой отпущенного природой человеку целого. Буцефал с запавшими боками, с подобревшими, осмысленными глазами был совсем не похож на то рыжее чудовище, которое плясало и безобразничало на площади в Джалалабаде. Я потрепал его по шее, расправил светлую челку, погладил по теплому, нежному храпу, и он охотно принял мою ласку. Решено было возвращаться домой каждому на своем коне. С трудом, с помощью Сулаймана, я взобрался на Буцефала, устроился в седле по-дамски, боком, и мы покинули гостеприимный дом аильского кооператора.
…Джалалабадский администратор — тот, который снаряжал нас в наше путешествие, — выслушал мой рассказ о поездке в горы с улыбкой, которую даже не пытался скрывать, и сказал сочувственно:
— Вам нужно отдохнуть. Поезжайте дня на два на наш курорт. Тут недалеко от Джалалабада открыт целебный источник, больные-ревматики пока живут в палатках, но питание и медицина уже налажены. А со временем тут все будет, что нужно. Я позвоню главному врачу, и вас примут.
Я поблагодарил и согласился. Шикарный извозчик в красной рубашке и черной жилетке одним духом домчал нас до невысокого зеленого холма в степи. Здесь среди огромных, в три обхвата, карагачей белели длинные брезентовые палатки. В палатках, как в полевом госпитале, стояли в два ряда хорошие пружинные кровати с белоснежным бельем.
Хозяин этого оригинального санатория, бывший полковой врач кавалерийского полка, громившего в здешнем округе басмачей, совсем молодой еще человек в выцветшей гимнастерке с орденом боевого Красного Знамени на груди, показал нам кровати у входа в палатку, пощупал мои колени и сказал весело:
— Перенапряжение связок. Чепуха! Присохнет, как на собаке. Лежите весь день, выходите только в столовую и по нужде. Водичку нашу попейте — хорошая водичка, через два дня сможете танцевать фокстрот, а через три — вприсядку!..
Мы так и сделали: валялись на кроватях, отсыпались и слушали щебет птиц, которых тут было так много, что огромные карагачи казались сказочными, живыми, поющими и щебечущими деревьями.
Больных в эту пору было мало — шахтеры, металлурги, служащие учреждений. Киргизы, узбеки, русские. Все они в один голос пели дифирамбы местной воде и энергии главного врача, бывшего кавалериста.
Вечером мы пошли с Юрой посмотреть на источник. Он был виден издали, потому что там, где вода выливалась наружу из земных недр (ее мог свободно пить любой желающий), высился тонкий шест с зеленой линялой тряпкой на нем — знак святого места.
Возле железной трубы, из которой тонкой струйкой вытекала минеральная целебная вода, сидел на земле на корточках ишан в белой чалме, худой, с козлиной бородой, и раздавал желающим воду, разлитую по пузырькам и бутылкам. За это желающие пить воду, которую благословил сам аллах в лице его козлобородого полпреда, а не доктор-нечестивец, бросали в пиалу, стоящую тут же, на земле, серебряные и медные монеты. Когда мы подошли к источнику, ишан поднял голову, и я увидел в его изъеденных трахомой глазах с красными веками бездонную, вековую азиатскую тьму. И ненависть.
Веселый доктор сказал мне по этому поводу так:
— Здесь на каждом шагу можете такие парадоксы увидеть. Поезжайте в Ош — там за городом есть скала, помогающая женщинам от бесплодия. Нужно съехать на животе по этой скале вниз, и курс лечения пройден. Они эту скалу своими животами отполировали под мрамор. И тоже там внизу сидят ишаны и собирают свою жатву. Много еще нам здесь предстоит работы, ох, много!
Вот тогда-то, в этом палаточном санатории под Джалалабадом, я и понял, что такое наша азиатская экзотика: она в борении нового и старого, в победной диалектике жизни, которую мы, как трудную, необузданную реку, пустили по новому руслу.
Я попал снова в Среднюю Азию, правда, в Узбекистан, а не в Киргизию, спустя тридцать пять лет. Это была писательская коллективная поездка. Мы побывали в городах, на предприятиях, оснащенных самой передовой техникой, и в богатейших хлопководческих колхозах. Я увидел совсем другую страну и совсем других людей, и прогресс ее особенно отчетливо и ярко сказался на судьбе среднеазиатской женщины. Мы встречались с женщинами-учеными и женщинами — государственными деятелями, мы видели женщин-журналисток и женщин-писателей, агрономов, водителей хлопкоуборочных комбайнов, председателей колхозов.
