Какую-то тайну, и притом драматическую тайну, несла в себе Пальма. Почему она, породистая, выхоленная, явно хозяйская собака, ожидавшая щенков, вдруг вынуждена была произвести их на свет в джунглях, на задах чужого дачного участка? Как она здесь очутилась? Заблудилась, отстав от хозяина? Но тогда ее бы искали! Завезли и бросили, а сами укатили на автомашине? Неужели на такое зверство способны люди, у которых жила ласковая умница Пальма? Ведь какими бы сложными и трудными, даже трагическими ни были обстоятельства, заставившие их срочно избавляться от чем-то мешавшей им собаки, к тому же беременной, «на сносях», — трудно поверить в то, что, бросив ее на произвол, судьбы в незнакомом ей и им месте, они считали, что нашли единственный выход из положения, в какое попали.

Каюрины ломали себе головы, пытаясь найти ответы на эти вопросы, и не находили их.

Впрочем, ломать головы им надо было над главным, жизненно важным для Пальмы и ее щенков вопросом: что делать с ними? Оставить у себя мать, а щенков раздать в добрые руки? Но Каюрин с женой часто уезжали из Москвы. Куда девать Пальму на это время? Отдавать кому-нибудь временно? Кому?!

Быт твердил свое непреклонно суровое: «Нельзя!»

Каюрин стал звонить друзьям и знакомым — любителям собак. Он был красноречив, как все ораторы древности, вместе взятые, рассказывая о физических и нравственных достоинствах Пальмы. Он уговаривал, даже умолял их, унижаясь и подлизываясь: «Возьмите собаку, не пожалеете!» — и… терпел фиаско.

На словах все мы любим животных, но когда надо проявить эту любовь на деле, всегда почему-то возникают тысячи причин, мешающих превратить слово в деяние!

Трех щенков, однако, удалось устроить быстро: одного унесли в соседнюю с дачным поселком деревню, второго решил узаконить у себя на даче сосед Каюриных профессор Б., третьего хотел взять сценарист Т., но с ним произошла осечка. Т. пришел на дачу к Каюриным в сопровождении своего зятя, молодого человека с баками, в голубых джинсах.

— Только нам, пожалуйста, кобелька! — поспешил предупредить Каюрина зять в джинсах.

Один кобелек из трех наличных был свободен, и Каюрин сказал:

— Берите!

— А как его… брать?

Зять в джинсах задал этот свой вопрос так, словно рассчитывал получить кобелька из рук в руки, в готовом виде, в целлофановой упаковке. Он был разочарован и озадачен, когда Каюрин сказал:

— Его надо поймать и унести на руках. Он будет вырываться, скулить и плакать, даже попытается вас укусить, но вы не бойтесь, зубы у них молочные, и ваша драгоценная плоть не пострадает!..

Зять с сомнением покачал головой. И в общем-то оказался прав. Щенки, рожденные на воле, в лесу, подрастая, стали настоящими маленькими дикарями. Они бегали по участку, но в руки не давались и, как только чуяли опасность, улепетывали в родные джунгли, скрываясь в чаще в одну секунду, как опытные партизаны.

Кобелька для зятя все же удалось словить. Анна Михайловна ловко подхватила на руки жалобно тявкающий серо-бурый колобок. Она передала его зятю сценариста, но тот, растерявшись, тут же выпустил из рук пронзительно визжащего щенка, он шлепнулся в траву, но, вскочив на лапы, мгновенно сиганул в заросли. Только его и видели!

Подошел не принимавший участия в облаве сценарист Т., сказал задумчиво:

— А был ли кобелек-то? Может быть, кобелька и не было!

Постояли, посмеялись, и сценарист с зятем ушли, сказав на прощанье, что зайдут за щенком «как-нибудь в следующий раз». И, конечно, не зашли. Наверное, кобелек показался им слишком трудоемким.

Надо было обращаться за помощью. К кому? Ну конечно, к милиции, к кому же еще! Каюрин позвонил в милицейский собачий питомник. Его соединили с майором Алексеем Ивановичем Е.

Каюрин назвал себя и услышал в трубке симпатичный басок:

— Чем могу служить?

Одним духом, сбивчиво и путано писатель выложил все про Пальму с семейством и сказал:

— Вот какая трудная проблема передо мной возникла, Алексей Иванович, и я, честное слово, не знаю, как мне самому ее решить.

Алексей Иванович ответил с полным взаимопониманием, деловито, но с юмором:

— Вашу трудную проблему, Алексей Сергеевич, милиция может решить, но предварительно ей — в моем лице! — нужно познакомиться с вашей собачкой. На днях я заеду к вам на дачу и брошу на Пальму ретроспективный взгляд.

— Умоляю, бросайте свой ретроспектив скорее!

Вскоре уже сам майор позвонил Каюрину по городскому телефону.

— Был я у вас на даче, Алексей Сергеевич, видел вашу Пальму. Великолепная собака. Мы ее у вас возьмем — на племя. И щеночков тоже возьмем.

В назначенный день, в точно обговоренное время, на дачу Каюриных прикатил милицейский газик. Из него вышли коренастый майор в форменном кителе с ясным лицом старого, видавшего виды служаки и два дюжих парня в свитерах и штатских пиджаках.

Один из парней вынул из газика снасти — длинный, метров на пять, на шесть поводок из сыромятного ремня и какой-то непроницаемо строгий намордник.

— Придется надеть на собачку намордник! — сказал Алексей Иванович и вздохнул. — Она ведь мать как бы не покусала кого! Кому из вас она больше доверяет? — спросил он у женщин, вышедших из дачи.

— Давайте я ее снаряжу! — сказала жена Каюрина и ушла в дачу. Муж пошел следом за ней.

Пальма беспокойно бегала по комнате от стены к стене. В ее прекрасных глазах стояла тоскливая тревога. Каюрин сел, подозвал ее к себе, она подошла и положила голову к нему на колени. Она все понимала! Она понимала, что ее надежды остаться жить здесь, на этой даче, где ей было так хорошо после того, что она испытала, рухнули и что нужно покориться судьбе.

— Понимаешь, Пальма, какое дело… — начал было что-то мямлить Каюрин, гладя собаку по голове, но жена резко прервала его ненужные излияния и сказала:

— Иди уж, я сама с ней договорюсь обо всем!

Она вывела Пальму в наморднике из дачи. Женщина и собака подошли к машине.

— Ну, садись, Пальмочка! — сказала женщина и похлопала рукой по сиденью машины. — Счастливого пути тебе!

Пальма прыгнула и уселась на широкой скамье газика. Она вся вытянулась и напряглась, глядя в сторону сарая, где все между тем шло своим чередом.

— Несите щенков, ребята! — командирски крикнул Алексей Иванович.

Каюрины услышали отчаянное тявканье, визг и скулеж. Дверь отворилась, и из сарая вышли парни Алексея Ивановича со щенками на руках. Щенков положили в машину, у ног Пальмы.

— Можно ехать! — сказал Алексей Иванович, забрался в газик и сел рядом с Пальмой, обняв собаку за шею одной рукой.

И газик увез Пальму и ее щенков в новую для нее жизнь.

Каюрин вернулся в дачу. Жену он застал в своей комнате. Она сидела на диване и глядела на стену в одну точку. Глаза ее были полны слез.

— Ну вот, наконец занавес опущен. Все, слава богу, кончилось хорошо. Как в нравоучительной пьеске! — сказал Каюрин нарочито бодрым голосом, презирая себя за эту фальшивую бодрость.

Женщина перевела свой взгляд со стены на мужа и горько усмехнулась.

— Не надо так говорить… потому что я сейчас разревусь и наговорю тебе много лишнего! Мы с тобой совершили предательство! Какое уж тут нравоучение!

Каюрин развел руками, стал возражать, но женщина перебила его:

— Она так доверяла мне, так была благодарна за своих детей. А мы… испугались бытовых трудностей! Как это мелко!..

— Но ты же сама говорила, что мы не можем…

— Мало ли что я говорила! Ты должен был поправить меня, проявить характер…

— Ну конечно, муж всегда и во всем оказывается виноватым!..

— Никогда себе этого не прощу! Никогда!..

Она поднялась и бурно вышла из комнаты.

Потом Каюрин звонил в питомник Алексею Ивановичу, спрашивал, как живется Пальме, и Алексей Иванович сказал, что собака поселена в десятиметровом вольере, получает паек и будет заниматься своим прямым делом — рожать породистых щенков для почетной и трудной розыскной собачьей службы.