Любое распоряжение командира должно выполняться безоговорочно - так велит устав, так оно и есть в жизни. Хорошо, когда уставная исполнительность сливается воедино с желанием, когда к чувству долга прибавляется стремление души. Эта искра вдохновения удваивает силы воина.

С таким вдохновением выполняли гвардейцы приказы своих любимых командиров - Н.Боронина, Г.Бушмакина, А.Дятлова, М.Лазарева. А любили подчиненные этих офицеров за беззаветную храбрость, за кристальную честность, за высокое благородство. И достаточно было одного слова, даже одного выразительного жеста, взгляда такого командира, чтобы солдаты бросились вперед, на опаснейшее дело, из которого не все выйдут живыми. Это не ради красивого словечка сказано, это правда фронтовой жизни. Мне и нынче зримо представляется, как по взмаху руки офицера солдаты мигом выскакивают из окопов, устремляются навстречу огню.

Командир в силу своего служебного положения, как на открытой вышке, - всем виден. Каждое его слово и любой поступок получают в массе воинов определенный резонанс. С какой же готовностью бросаются воины исполнять приказ командира, в котором они привыкли видеть человека чести и мужества, когда они, попросту говоря, любят командира (а любят командиров не за красивые глаза, а за их воинское умение и боевую дерзость).

Все, о чем я здесь рассуждал, просто и взволнованно выражено в солдатских письмах. Они без философии. Да и в этих моих заметках, собственно, нет претензии на научно-методический трактат, в них высказаны лишь отдельные мысли.

Вместе с фотокарточками однополчан хранится у меня немало писем от людей разных возрастов и профессий, адресованных командирам подразделений нашего гвардейского полка. Бывшие солдаты пишут откровенно, благодарят командиров за то, чему научили, в чем помогли, на что глаза открыли. Между строк искренних посланий почти в каждом из них утверждается, что вот наш командир - человек необыкновенный, что, дескать, хороших командиров много, а такой, как наш, - только один.

Большую радость доставляло мне, командиру полка, вручить кому-то из подчиненных заслуженную боевую награду. И волновался я при этом, наверное, больше самого именинника, торжественно произнося слова:

- От имени Президиума Верховного Совета СССР и командования…

Сердечно поздравляя однополчанина, по-братски обнимая его, я вспоминал, что знал об этом человеке, и с гордостью рассказывал о нем другим. В день награждения непременно, бывало, загляну в землянки такой-то роты, чтобы побеседовать с гвардейцами. Исполнить ритуал вручения ордена и сказать надлежащую речь перед строем полка в боевых условиях далеко не всегда удавалось. Разговор у нас обычно получался интересным и хорошим, по-моему, очень нужным. Как и мне самому, участникам беседы человек, удостоившийся ордена, открывался как-то по-новому: знали ведь его, в атаки вместе ходили, ели из одного котелка, спали в одном окопе, был он с нами рядом, ну совсем обыкновенный, а вот, оказывается, настоящий герой!

Так было, когда я вручал орден Красной Звезды командиру роты гвардии лейтенанту Михаилу Лазареву, молодому офицеру, с которым довелось пройти значительную часть боевого пути. В то время, осенью 1944 года, нам с Мишей было по двадцати одному году. Новый орден засверкал на груди Лазарева, он прибавился к боевым наградам, полученным молодым ротным раньше.

В тот день и час в штабном блиндаже собрались офицеры, в основном те, которые были заняты там служебными делами. Вызвали с передовой награжденного.

- Товарищ гвардии майор, гвардии лейтенант Лазарев по вашему приказанию прибыл! - доложил он, войдя в наш блиндаж.

Присутствующие офицеры вытянулись, залегла тишина. Лазарев догадался, что вызвали не для «накачки» (что тоже бывало), и его мальчишеское лицо начало проясняться улыбкой. Стоял он перед нами в застиранной, полинялой гимнастерке, в такой же пилотке, подбитой ветром, с непременным спутником пехотного офицера на передовой - автоматом. В полумраке блиндажа кому-нибудь, не знакомому с ним, показался бы солдатом-первогодком. Но мы-то знали, каков он, этот паренек с лейтенантскими погонами на плечах!

Вручив правительственную награду, сказав при этом, что в таких случаях положено, я прикрепил орден к гимнастерке офицера.

Потом добавил, уже менее официально:

- Носи с достоинством. Бей врага еще крепче.

Он ответил:

- Служу Советскому Союзу!

Потянулись к нему руки, каждому хотелось поздравить боевого товарища с наградой. Послышались произносимые вполголоса грубовато-ласковые фразы: «Оставь место на груди - орденок-то не последний», «С кого-то сегодня причитается - русских обычаев никто не отменял», «Обмыть положено!…».

Лазарев благодарил за поздравления, за добрые слова. На шутки и он ответил шутливо. Раскрыв планшетку с картой, постучал ногтем по целлулоиду:

- Русский обычай исполню в этом вот городке, как только возьмем его. Там, по сведениям разведки, два пивзавода.

Минуты проявления чувств боевого братства длились, однако, недолго. Ими, между прочим, сумела воспользоваться фронтовой фотокорреспондент Галина Санько, появившаяся невесть откуда и заснявшая момент вручения награды. Телефонный звонок напомнил, что пора заканчивать своеобразный перерыв в боевой работе и приступать к дальнейшим неотложным делам. Мы с офицерами штаба опять склонились над картами и документами, лейтенант Лазарев, закинув автомат за плечо, пошел по траншее в расположение своей роты.

А мои мысли, занятые предстоящей боевой задачей, нет-нет да и возвращались к офицеру, побывавшему только что в блиндаже.

Об отваге гвардии лейтенанта в боевой обстановке можно было говорить лишь эпитетами превосходной степени - он проявил не однажды изумительную, самоотверженную, отчаянную храбрость.

Вспомнить хотя бы последний бой… Рота Лазарева поднимается в атаку, а над полем завывают пули противника. Другие наши подразделения залегли, обнимая землю-матушку… И первым вскочил на ноги, лихо взмахнув автоматом, конечно же сам лейтенант. Росточка он небольшого, а тут фигура его видится богатырской. Гвардейцы вскакивают вслед за ним, бегут, опережают его, и каждый старается прикрыть собой командира. В атаке равняются по передним - поднимаются, движутся решительным броском вперед и другие роты. А потом, когда уже овладели вражеской траншеей, кто-то говорил, прерывисто дыша: «Вишь как взбудоражила весь полк лазаревская атака!» И событие вполне достойно того, чтобы если не официально, то в солдатской молве присвоить ему наименование по фамилии храброго офицера - лазаревская атака.

По- юношески выглядит Лазарев, и немного ему лет от роду, но ротой управляет с большим тактическим мастерством, свойственным командирской боевой зрелости. Когда полк, вырвавшись далеко вперед, временно оказался в трудном положении, не кто иной, как Лазарев проявил ценную боевую инициативу. Маневрируя взводами, возбуждая шум огнем то там, то здесь, привлек к себе внимание и усилия противника -тем самым прикрыл действия других наших подразделений, дал им возможность развернуться и ударить. В представлении к ордену в числе других его достоинств было отмечено: «…думающий командир».

Как и многие офицеры ускоренной выучки военного времени, Лазарев показал на фронте незаурядные командирские способности, хотя в свое время в мечтах связывал судьбу только с родным Усть-Катавским вагоностроительным заводом, где работал токарем, где трудились его отец и дед. Да, собственно, и на войне Михаил не расставался с этой мечтой: потомственный рабочий паренек, он добросовестно выполнял воинский долг, но думал о том, как вернется на завод. Как-то признался друзьям, что во время ночных обстрелов и бомбежек ему снится грохочущий всеми своими станками заводской цех. Говаривал: «После войны, если останусь жив и цел, поеду в Усть-Катав, встану к своему токарному, и ничего мне, братцы, больше не надо…»

Не могу не вспомнить еще об одном товарище, награжденном за боевое отличие, - о ротном парторге Ф.Сухареве. Вручать ему орден пришлось в госпитале, где он лечился после шести «дырок», полученных в одном бою - в яростной рукопашной схватке с гитлеровцами. Я уже упоминал о том подвиге гвардии старшины Фрола Сухарева. Когда в разгар рукопашного боя на командира роты накинулось сразу семеро фашистов, Сухарев своей грудью прикрыл офицера. Вслед за тем гвардии старшина троим гитлеровцам раскроил черепа прикладом автомата, двоих скосил меткой короткой очередью. В таком бою не только наносишь, но и получаешь удары. Но лишь после шестого ранения отважный гвардеец покинул поле боя: он упал, истекая кровью, санитары оттащили его в безопасное место.