Днем они отсиживались в какой-нибудь расщелине, а то под разбитой машиной, брошенной на обочине дороги, ночью двигались. Лазарев пытался ползти сам, но от боли и перенапряжения терял сознание. Большей частью его тащил на себе ординарец. Как назло, ударили по ночам, возможно, последние мартовские морозы. Лазарев обморозил ноги. Не было ни воды, ни пищи. На дневках ординарец, рискуя жизнью, подкрадывался к немецким кухням. Улучив момент, опорожнял пару котелков, перекладывая из них еду в свой котелок. Все это он делал под носом у зазевавшегося немецкого повара и моментально скрывался. Так он кормил своего командира и питался сам. Воду доставал где придется. Медикаментов под рукой не было никаких, и он не мог оказать командиру какую-либо помощь. А Лазареву становилось все хуже. Все чаще он ощупывал свой пистолет с несколькими патронами…

Труднее всего дались им последние сотни метров - передний край противника и нейтральная полоса. Приходилось ползти между вражескими окопами, по нескольку часов выжидать, пока задремлет наблюдатель сторожевого поста, который никак не обойти, защищаться ножом при случайном столкновении с каким-нибудь бродячим фрицем.

На шестые сутки они достигли нашей передней траншеи. Солдат сначала опустил в нее офицера, потом перевалился через бруствер сам. В тот же миг утреннюю тишину взбудоражила очередь немецкого крупнокалиберного - пролаял как бульдог. На том самом месте, где преодолевал бруствер гвардеец, вскинулись фонтанчики земли…

Старший лейтенант Лазарев не расставался со своим ординарцем до конца войны и службы в армии.

Прорыв через фронт и действия во вражеском тылу усиленного стрелкового полка представляют интерес не только как воспоминания, но также и в поучительном плане, и мне хотелось бы на сей счет поговорить пообстоятельнее. Собственно, я позволю себе повторить в основном все то, что сказал тогда командарму, вручившему мне награду и пожелавшему выслушать некоторые мои суждения о проведенной операции.

Прикрепляя орден Александра Невского к моей гимнастерке, генерал-лейтенант М.И.Казаков добродушно басил из-под усов:

- Ну, вот… Наград у тебя много, а полководческого ордена не было. Теперь заслужил…

Михаил Ильич тепло поздравил меня и подполковника П.Похалюка, тоже награжденного орденом.

После этого завязалась у нас обстоятельная беседа. В ней приняли участие и другие офицеры.

- Если бы, скажем, еще раз потребовалось, пошел бы на такое дело, товарищ Похалюк? - спросил генерал у моего боевого товарища.

- Если надо повторить, я готов! - ответил Похалюк.

Молодцевато прозвучали его слова, но, как мне показалось, не совсем вдумчиво.

Когда Михаил Ильич спросил о том же самом меня, я решился доложить не только о своей безусловной готовности вновь выполнить задание, но и о некоторых нюансах, отрицательно повлиявших на ход операции.

Генерал слушал меня, не прерывая. А я откровенно высказал все, что думал.

Начать хотя бы с подготовки рейда во вражеский тыл. Времени для этого было достаточно. Мы довели задачу до всех командиров, вплоть до командиров отделений, танков, расчетов. Четко отработали способы взаимодействия, уяснили сигналы. Как будто все было отработано и по линии руководства со стороны вышестоящего штаба. Во время подготовки к рейду у нас в полку побывало немало штабных офицеров, но, когда мы двинулись вперед, представителей от артиллерии в наших боевых порядках не оказалось. И, как уже известно, залпы орудий и «катюш» оказали пехоте не всю ту помощь, на которую можно было рассчитывать. Не обошлось и без опасных ошибок. Я со своим КП шел примерно в километре за боевыми порядками, комбаты - в 500 метрах, ротные командиры - в боевых порядках. Мы видели, что огонь артиллерии, рассчитанный по рубежам, не совпадает с темпами атаки стрелков, что он нас задерживает. Наверняка все сошлось бы и по рубежам, и по минутам, если бы на нашем КП находился представитель артиллерии.

Убедительно подтверждает это пример нашего личного общения в ходе боевых действий с представителем авиации. Капитан-летчик, который пошел с пехотой в прорыв, очень хорошо корректировал боевую работу штурмовой авиации в интересах нашей группы. Он вызывал по радио эскадрильи «илов» в самые решающие моменты, когда надо было нанести удары с воздуха по танковым колоннам противника, его артиллерийским позициям, пунктам управления. Крепко выручали нас «илы»! Пехотинцы готовы были на руках носить капитана в авиационных погонах, который, как громовержец, обрушивал на врага мощные и меткие удары с неба.

Далее. Предполагалось, что вслед за нами в прорыв войдет второй эшелон корпуса. В этом случае можно было развивать успех в более широких масштабах, преследовать более решительные цели, способные повлиять на общую обстановку на данном участке фронта. Заминка, опоздание с вводом второго эшелона сузили возможности действий в тылу противника.

Выше рассказывалось главным образом о героизме людей. О наших же силах и резервах скромно умалчивалось. Их было крайне недостаточно. Мы вели бои во вражеском тылу, но у нас не хватило сил для организации круговой обороны. В моем резерве находилось в боевой готовности всего два подразделения - рота автоматчиков и танковая рота (7 боевых машин). По радио нас наводили на мысль закопать танки, укрепить тем самым оборону. Мы не могли с этим согласиться. Во-первых, с нами в прорыв вошло небольшое количество танков. Во-вторых, действуя в тылу противника, лучше иметь не крепость для обороны, а свободу маневра при нападении.

Офицеры- операторы штаба корпуса неглубоко анализировали передаваемые нами радиодонесения. Наш штаб полка получал от них мало помощи в оперативном плане. Не ощущалось их координационной деятельности. В трудные моменты обстановки мы не могли рассчитывать на помощь, скажем, дальнобойной артиллерии. По сути дела, мы не слышали по радио ничего, кроме ободрительных слов: «Держитесь! Действуете хорошо. Мы с вами…» Действия стрелкового полка в тылу противника не всегда были в полной мере согласованы с действиями групп подполковников Похалюка и Грищенко. Порой не чувствовалось единого руководства всеми силами, прорвавшимися в тыл противника, потому что оно не было закреплено соответствующим приказом свыше. А в изменившейся обстановке, при условии, что в тыл противника прошли подразделения разных частей, такой приказ надо было отдать хотя бы по радио.

Не знаю, как воспринимал Михаил Ильич мою критику в адрес некоторых штабных офицеров, к тому же высказанную в довольно нелицеприятной форме. Хмуро молчал тогда генерал, покручивая усы. Но несколько времени спустя прислал он мне письмо, в котором по достоинству оценил действия личного состава полка, подчеркнул боевую инициативность его офицеров. Между строками можно было прочесть и то, что он и критику мою признал.

Я попытался здесь по крайней мере с двух точек зрения проанализировать боевой эпизод, имея в виду и такое обстоятельство: эпизод этот чем-то похож на возможный вариант самостоятельных действий полка в обстановке современного боя. Тем более что нынешний мотострелковый полк обладает куда большей маневренностью, имеет несравненно большую ударную силу. Смело отрывай его от главных сил дивизии, выводи глубоким маневром, громи противника там, где он и не ждет.

Наверное, о каждом офицере нашего 87-го гвардейского можно написать повесть, если бы за дело взялся настоящий писатель. В моей же книге воспоминаний личность того или иного командира, политработника вырисовывается лишь отдельными штрихами, больше говорится о самих событиях войны.

На этих страницах не раз упоминался как непременный участник многих боев Александр Дятлов, командир подразделения пулеметчиков. Он проявлял в ратных делах высочайшую воинскую доблесть. Его любили, уважали, на него надеялись. Когда ему присвоили звание Героя Советского Союза, однополчане радовались так, будто в Указе Президиума Верховного Совета напечатана фамилия каждого из них.