— Смотри-ка ты, не наврал! — покачал головой инженер, разглядывая камень. — И, правда — оружие пролетариата! Ладно, скажу тэчистам, чтобы из жести вырезали заплату — нет сейчас стекол.

Он повернулся, чтобы уйти, и борттехник увидел, что в волосах инженера застряла серая пушинка. Он протянул руку и ловко снял ее двумя пальцами… 

Борттехник Ф. от случая к случаю вел дневник. Вечером он достал из прикроватной тумбочки черную клеенчатую тетрадь и коротко описал дневной полет. На следующий день, когда борттехник, отобедав, вошел в комнату, лежащий на кровати лейтенант М. встретил его ехидными словами:

— Значит, все-таки пуля разбила стекло?

— А вот читать чужой дневник нехорошо! — возмутился борттехник Ф. — И какое тебе-то дело? Все знают, что случилось, а про пулю я написал для себя! Может, это художественный образ такой, гипербола! И, наконец, — что я, первого апреля сам себя обмануть не могу?

Очередная ВЛК (врачебно-летная комиссия). Летчики выходят от ухо-горло-носа и все как один сокрушаются:

— Что-то слух сел. Уедешь отсюда инвалидом!

В кабинет заходит лейтенант Ф. После проверки горла и носа, доктор смотрит уши, потом отходит к двери и оттуда что-то шепчет.

— Не слышу, — говорит лейтенант Ф.

Доктор делает шаг вперед и снова бормочет. Лейтенант Ф. опять не слышит. Наконец, когда доктор подходит почти вплотную, лейтенант разбирает шепот и повторяет:

— Красные кавалеристы красили крышу красной краской.

— Да, — вздыхает доктор. — И почему у всего личного состава так плохо со слухом? Может, инфекция какая-то?

— А если кондиционер выключить, доктор? — осторожно говорит лейтенант Ф. — Прямо над головой гудит.

— Вот, черт! — доктор бьет себя по лбу. — И ведь никто не догадался! Что же вы сразу не сказали?

— А я думал — так надо, — удивляется лейтенант Ф. — Типа — имитация шума двигателей…

Вертолетчики сдают кровь, чтобы уточнить ее группу и резус. Доктор зачитывает результаты, все согласно кивают. И только борттехник Ф. удивляется:

— У меня всегда была вторая отрицательная, а теперь что — первая положительная?

Доктор в смущении. Анализ повторяется. Теперь борттехник Ф. имеет третью отрицательную.

— Да ты прямо гемохамелеон какой-то! — говорит доктор озадаченно.

— Ну, знаешь! — возмущается борттехник. — Развели тут антисанитарию, анализ толком не можете сделать! Ставь-ка мне старую, я к ней уже привык.

— Дело твое, — вздыхает доктор. — Только смотри, потом не жалуйся, когда не ту перельют.

— Если не ту перельют, всяко уже не пожалуюсь, — говорит борттехник и злорадно добавляет: — А вот ты арбуз поймаешь, это точно!

У борттехника Ф. разболелся зуб мудрости. Он мучился весь вечер и всю ночь. Вскакивал с кровати, приседал, отжимался, чтобы заглушить боль, — ничего не помогало.

— Задолбал ты, — сонно сказал лейтенант Л. — Спать не даешь. Выпей кружку браги, сразу успокоится.

Измученный борттехник послушался и выпил. Боль тут же утихла, он уснул. Но через двадцать минут боль вернулась и разбудила несчастного. Он снова принял кружку. Все повторилось. За остаток ночи страдалец выпил трехлитровую банку драгоценного напитка, чем утром вызвал нарекания со стороны сожителей. Но ему было все равно. Дождавшись начала рабочего дня, он побежал в медпункт, где иногда бывала женщина-стоматолог. Но в этот день ее там не оказалось.

— И слава богу, — сказал лейтенант Л. — Я к ней как-то пришел, она ткнула сверлом, бросила в рот лопату цемента, сказала «жуй», вот и все лечение. Ты лучше в госпиталь поезжай.

И борттехник, дождавшись машины, поехал в госпиталь. Он привык перемещаться между госпиталем и стоянкой на вертолете, и сейчас удивился, как долго едет машина, петляя по каким-то закоулкам, проезжая посты — на одном из них у борттехника строго спросили, почему он выезжает за охраняемую зону без автомата, но, увидев его искаженное болью лицо, махнули рукой.

В госпитале сонный чернобородый доктор вколол в десну борттехника обезболивающее, включил музыку и ушел к медсестре. Когда онемение начало проходить, вернулся повеселевший доктор, сказал «ну-с», взял клещи и с хрустом и болью выдрал зуб. Поднес его к выпученным глазам борттехника, бросил в кювету, затолкал в рот пациента ком ваты, сказал «все», и опять удалился.

Борттехник сполз с кресла и вышел на улицу. Там на его вопрос о машине до аэродрома засмеялись — к вечеру будет. Рана болела, борттехник не мог стоять на месте. Он сориентировался по солнцу и пошел. Выбравшись за ограждение госпиталя, он двинулся по прямой через сухие поля. Уверенность, что идет правильно, подкреплял все усиливающийся звук садящихся и взлетающих самолетов и вертолетов.

Скоро борттехник уже шел по каким-то кишлакам — довольно крупным, судя по встречающимся мечетям и множеству дуканов. Дуканщики с удивлением смотрели на одиноко бредущего летчика в пятнистом комбинезоне и без автомата.

— Эй, командир! — крикнул ему один. — Чего хочешь? Купить, продать? Ты один, э? — и настороженно посмотрел по сторонам.

— Щас, один! — ответил борттехник, не замедляя шаг. — За мной наши на танке едут! Обрадовался, бля! — И сплюнул кровью.

На всякий случай он свернул с этой улицы и выбрался на другую, уже окруженный стайкой бачат с протянутыми руками. «Бакшиш, шурави!» — кричали они, подпрыгивая и корча гадкие рожи. Сзади, чуть поодаль, медленно шли несколько бородатых. Борттехник начал тревожиться. Боль сразу утихла, пот потек ручьями. Ну почему он не взял с собой оружия? И зачем вообще пошел? Нет, чтобы подождать до вечера в гостеприимном госпитале! И ведь до аэродрома рукой подать…

В это время послышался звук двигателя, из-за угла вырулил военный «Камаз» с бронеплитами вместо лобовых стекол. Борттехник махнул в щель на бронеплите, машина остановилась. Дверь открылась, высунулся ствол АКМа, следом показалась небритое лицо старшего по машине.

— Тебя сбили, что ли, земляк? — спросил капитан, увидев человека в летном комбезе, плюющего кровью.

— Собьют, если в кабину не возьмете, — сказал борттехник. — Из госпиталя иду. До аэродрома подбросите?

Когда он поднялся в кабину, и машина тронулась, капитан сказал, качая головой:

— Один, и без оружия! Ну, ты даешь! Вчера только здесь прапор с бойцом пропали. Припизднутые вы какие-то, летчики. Совсем, видать, от земли оторвались! Мы тут на броне и за броней, а он как по Арбату, бля!..

Капитан брюзжал, а борттехник молчал, курил и улыбался. И даже хохотал временами…

17 апреля 1987 года. Уже пять дней идет операция по зачистке Герата — делают «уборку» к приезду генерального секретаря Наджибуллы. Эскадрилья стоит на грунте прямо вдоль ВПП гератского аэродрома. С востока ее прикрывает рота охраны — палатки, бэтэры.

Жара. Металл раскаляется — дотрагиваться можно только в тонких кожаных перчатках. От вертолета к вертолету едет водовозка, борттехники обливают борта изнутри и снаружи, потом лежат в одних трусах на мокрых полах грузовых кабин, наслаждаясь влажной прохладой. Выруливающий вертолет закручивает пыльные смерчи, они всасываются во все щели машин, пыль сразу липнет на мокрый металл, на мокрое тело. Вода под солнцем высыхает через пять минут, остается одна пыль и жара.

С утра борттехнику Ф. повезло — пару поставили на доставку в Герат боеприпасов. Прилетели в Шинданд, ждали погрузки до обеда. Пообедали в своей столовой, сходили в бассейн, искупались, и только потом полетели назад, загруженные под потолок ящиками с нурсами и бомбами.

Уже на дальних подступах было видно, что над Гератской долиной, словно ил в стоячей воде висит желтое облако — Герат бомбили. Над облаком с трескучим грохотом резали небо «свистки». Вертолетов возле полосы не было — все разлетелись по своим заданиям — высаживать десант, бомбить, работать по наводкам разведки. Прилетевшая пара разгрузилась, заправилась, борттехники уже собирались закрыть борта и идти к палатке командного пункта слушать радиообмен. Но к одинокой паре уже спешили летчики — замкомэска майор У. с праваком, и командир первого звена майор Божко с правым Колей Шевченко (получил кличку «Рэмбо» за то, что всегда летал в спецназовском «лифчике»,[18] набитом гранатами с примотанными к ним гвоздями-сотками).