И они засмеялись этому нереальному здесь дождю.

— Люблю купаться по утрам, — сказал он, окончательно смелея. — А знаете, я сейчас лечу в Фарах. Если вам нужно что-нибудь — ну там продать или купить, скажите.

— Если только телевизор, — сказала она просто. — Продадите мой маленький телевизор?

Он кивнул, и она вынесла в сумке из перкаля маленький «Электрон» — точно такой же стоял у борттехника Ф. в комнате, и борттехник собирался сбыть его перед самой заменой.

Он взял сумку из ее рук. Он даже коснулся ее пальцев своими — невзначай.

— Как получится, ладно? — сказала она. — Не торгуйтесь там.

И он пошел на стоянку.

Обернулся, помахал рукой. И она помахала ему.

Утро было прохладным, пустынным, и пахло почти как на Дальнем Востоке после дождя.

Борттехник шел к вертолету, улыбаясь, — он хотел, чтобы предстоящий полет был очень-очень долгим, — например, вокруг всего Афганистана, огибая войну где-нибудь на 5–6 тысячах метров, над снежными вершинами, с включенной печкой — теплая кабина и морозный салон — чтобы спокойно вспоминать это, такое уже далекое, утро…

…Когда прилетели в Фарах, горы плыли в жарком мареве. Пока ждали «тойоту» с советником, борттехник Ф. с праваком Милым продали подручным полковника Саттара (начальника Фарахского аэропорта, брат которого был в банде) десять банок югославского конфитюра, попили с Саттаром чай. Увидев телевизор, полковник предложил купить его за пять тысяч. Борттехник Ф. отказался — он знал, что в городе продаст его за шесть с половиной.

— Не продашь, — сказал Саттар.

— Посмотрим, — пожал плечами борттехник.

«Тойота» оставила борттехника Ф. и Милого на центральной улице Фараха и уехала.

— Сначала продадим мои конфеты, — сказал Милый, — а потом поторгуемся за твой телевизор.

Конфеты из огромной сумки у Милого забрали прямо на перекрестке. Пока покупатели перегружали товар из сумки в свою тележку, подошли двое мальчишек, покрутились, прося бакшиш, потом схватили с телевизора, который борттехник поставил у ног, полиэтиленовый пакет с документами, запасными предохранителями и шнуром питания, и бросились бежать.

— Их только пуля догонит, — сказал борттехник, глядя, как мальчишки исчезают вдали. Расстроившись, он даже понарошку прицелился из автомата. Покупатели заволновались, быстро заговорили, но никто не двинулся с места. «Кончай», — прошипел Милый, и, скорчив улыбку, сказал:

— Он шутит! Шу-тит! Ха-ха-ха, понимаете?

Потом они долго бродили по Фараху, предлагая телевизор без шнура. Его никто не хотел брать. Качали головами, махали руками. Уговоры найти бачат, укравших шнур, не действовали.

— Понимаешь, Милый, — грустно говорил борттехник Ф. — Меня попросили, а я все испортил — теперь этот телевизор только выбросить.

— Не ссы, прорвемся, — отвечал Милый, весь мокрый от жары. — Русские не сдаются!

Наконец, один дуканщик спросил, работает ли телевизор от автомобильного аккумулятора, и, получив от Милого горячий утвердительный ответ, купил его за четыре тысячи.

— И то дело, — сказал Милый. — Но теперь пора сматываться, пока этот автолюбитель не попробовал его включить.

И они торопливо пошли к резиденции советников, где их уже ждал экипаж ведомого.

Вечером, борттехник Ф. прибавив к вырученным четырем тысячам свои три, пошел отдавать деньги. Волнуясь, постучал в дверь комнаты. Открыла Света, улыбнулась, пригласила войти.

Она была в белом кимоно с журавлями. Комната на двоих, занавески перед кроватями, столик, накрытый скатертью, мягкий свет двух настенных бра — и головокружительный запах чистого жилья, в котором обитает женщина.

Борттехник был поражен контрастом между этой комнатой и той семиместной казармой, в которой он пребывал уже год. Совсем другой мир хлынул в душу, размягчая ее, и борттехник понял, что, живя здесь, он не смог бы воевать.

Отдал деньги. Света поблагодарила, не глядя, положила их на тумбочку, и сказала:

— Попьете с нами чаю? Мы как раз собирались…

Из-за перегородки, отделяющей кухню от комнаты, вышла ее соседка по комнате — тоже официантка — с чашками в руках, лукаво поздоровалась с гостем.

— Спасибо, — сказал он, собираясь согласиться, и неожиданно для себя проговорил: — Как-нибудь в следующий раз. — И тут же соврал: — Я сейчас в наряде, нужно стоянку сдавать караулу…

Они тепло попрощались. «Будем ждать», — сказали женщины, и он обещал прямо завтра…

Он очень боялся этого завтра, и, видимо почуяв испарения его трусливой души, бог назавтра прислал борт на Ташкент, на котором старший лейтенант Ф. убыл в свой второй профилакторий. Когда прилетел обратно, Светы в столовой не было — вчера улетела в отпуск, сообщила ее соседка.

А еще через неделю старший лейтенант Ф. заменился.

Так, едва начавшись, закончилась эта история. И все ее вероятные продолжения навсегда остались тайной для борттехника Ф. Что, в общем, его до сих пор радует.

P.S. Это не совсем правдивая история. Но, когда она писалась, автор не знал, что решится на иной вариант…

…Если выбирать из картотеки воспоминаний картинку, которая вмещает в себя ВСЕ — старший лейтенант Ф. выбрал бы вот эту:

Ночь. Они только что прилетели. Борттехник заправил машину, закрыл и опечатал дверь. На полу грузовой кабины осталось много крови, но мыть сейчас, в темноте, он не хочет. Завтра утром, когда он откроет дверь, из вертолета вырвется черный гудящий рой мух, собравшихся на запекшуюся кровь. Тогда он подгонит водовозку и, как следует, щеткой, помоет пол.

А сейчас он идет домой. Небо усыпано крупными звездами, земля еще дышит теплом, но в воздухе уже чувствуется ночная прохлада. Борттехник расстегивает куртку комбинезона, подставляя горячую грудь легкому ветерку. Он устал — земля еще качается под ногами после долгого полета. Держа автомат в безвольно опущенной руке, он почти волочит его по земле. Курит, зажав сигарету зубами.

Где-то рядом, на углу ангара, вздыхает и позвякивает, как лошадь, невидимый часовой.

Борттехник сворачивает со стоянки, выходит через калитку на тропинку. Справа — большой железнодорожный контейнер. Ветерок доносит запах карболки, в щель приоткрытой двери пробивается желтый свет, слышен смех. Там — женский туалет Борттехник прислушивается, улыбаясь.

Постояв немного, он идет дальше, раскачивая автомат за ремень. Поднимает голову, смотрит на мохнатые ван-гоговские звезды, видит, как между ними красным пунктиром прорастает вверх трассирующая очередь. Потом доносится ее далекое та-та, та-та-та.

Вдруг что-то ухает за взлетной полосой, под ногами дергается земля, в ночном небе с шелестом проносится невидимка, туго бьет в грудь западных гор, — и снова тишина.

Скрип железной двери за спиной, шорох легких ног, опять смех, — и тишина…

Ночь, звезды, огонек сигареты — и огромная война ворочается, вздыхает во сне.

Война, которая всегда с тобой…

10 марта — 7 апреля 2005 года.

…Предупреждая раздражение, сразу сообщаю — это очень длинная история. И еще: заголовок, проставленный сверху, несмотря на его истинность, все же — маскировка. Настоящее название лежит на самом дне этого длинного текста. Потому что понятным оно станет только после прочтения, и уже не сможет внести смятение в умы целомудренных читателей.

«У вас есть что-нибудь объемное? — спросил один петербургский издатель. — Роман нужен, что мне делать с вашими рассказами?». Господи, да конечно есть! — уверенно солгал автор. Вечером он сел в поезд «Петербург — Уфа» и за ночь, лежа на боковой возле туалета, спускаясь временами, чтобы прикрыть ноги юной незнакомке, спящей на нижней полке купе (иначе вдохновение как-то мучительно твердеет), и выходя в тамбур перекурить — вот за эту полную перестуков, ветра, летящих влажных огней, этих тонких коленок и сбившейся простыни со штампом — за одну из прекраснейших ночей в жизни он написал весь роман. Закорючками на пяти листочках. Будь в его распоряжении полярная ночь, он вышел бы на ночной перрон с пачкой исписанных убористым почерком листов. Но широты не те, слишком низкие широты…