Потом борттехник елозил по борту губкой и собственным телом, скользя унтами на обледеневших пилонах, оттирая копоть выхлопа, потеки керосина и масла. Через час борт блестел как новорожденный. Зейналов млел у догорающего керосинового костра, борттехник мрачно курил, держа сигарету красными замерзшими пальцами. Вода, щедро заливавшаяся в рукава куртки, уже леденила остывающее тело. Куртка, еще недавно новая и синяя как небо, была покрыта пятнами сажи и разводами порошка, вода, пропитавшая ее, уже замерзла, и борттехник, покрытый грязной ледяной коростой, напоминал сгоревший среди зимы дом, над которым поглумились пожарные.

Подъехал «уазик». Лейтенант Ф. шагнул навстречу, поднимая руку к обледеневшей шапке и, доложил, глядя между командиром и командующим:

— Товарищ командир! Вертолет к полету готов. Борттехник, лейтенант Ф.

— Молодец, сынок, постарался, — услышал он голос командующего. — Майор, сгоняй-ка, привези лейтенанту новую куртку, и горячего чаю в термосе.

Полет прошел нормально. На прощание командующий тепло пожал ему руку и поблагодарил за хорошую службу — у лейтенанта даже мелькнула мысль о грядущем ордене.

На следующее утро лейтенант Ф. явился на построение в новой куртке и с хорошим настроением. Но когда, после обязательной болтовни, были отпущены прапорщики, лейтенант почуял неладное. И командир полка не обманул его ожиданий.

— Я вообще не понимаю, что у нас тут происходит, товарищи офицеры. Что это за боевое подразделение, которое может развалить в считанные месяцы один человек. Командир первой эскадрильи!

— Я! — сказал майор Чадаев.

— Что вы скажете о лейтенанте Ф.?

— Работает без замечаний, товарищ подполковник.

— Интересная формулировка. То он не отдает честь командиру полка — ну просто в упор не видит, то докладывает с трехэтажным матом, то я ловлю его с трехдневной щетиной… Кстати, я поручил командиру звена майору Гуле каждое утро проверять лейтенантскую выбритость. Майор Гула, доложите, если вам не обидно.

— Постоянно выбрит, товарищ подполковник.

— Второе. Из библиотеки мне поступил список должников. Всех пропускаю, но вот лейтенант Ф. не сдал в библиотеку — вслушайтесь, товарищи офицеры! — подшивку журнала «Театральная жизнь» (откуда ЭТО вообще в нашей библиотеке?) и «Современную буржуазную философию»! Теперь понятно, почему вчера случилось то, что произошло. Это я плавно перехожу к третьему. Подъезжаем мы с командующим к 22-му борту. Выходим. Вокруг бардак, ведра, лужи, какой-то пленный француз у костра греется, даже не встал. И в этих условиях подваливает к нам грязный в доску лейтенант Ф. — таких грязных вы никогда не видели! — и докладывает, что он, видите ли, к полету готов! К какому, нахер, полету в таком невменяемом виде, я вас спрашиваю? И после этого командующий вставляет мне дыню за то, что у меня офицеры сами борта моют! А кто, я, что ли должен мыть? Вы сами знаете, как в крайний год этого… ускорения обострилось национальное самосознание наших казбеков. Если так пойдет и дальше, офицерам придется и в солдатских казармах мыть. Не заниматься же рукоприкладством и прочими неуставными взаимоотношениями, как поступил недавно старший лейтенант Кормильцев! Но это трудное положение — не повод позорить весь полк перед командующим. Вот и подумайте всем полком, как сделать из лейтенанта Ф. настоящего офицера — для этого он сюда и прислан. Удивительно, что с его буржуазно-театральной философией не было ни одной предпосылки (плюет через плечо)… Всё, свободны! Командиру эскадрильи придумать наказание и доложить. А лейтенанту Ф., геройски помывшему борт, сдать свою именную куртку в музей ВВС — то бишь на склад.

В наказание лейтенант Ф. был послан в наряд вне очереди ДСЧ (дежурным по стоянке части).

На разводе, к ужасу лейтенанта Ф. выяснилось, что в его наряде присутствует механик Разбердыев — в качестве ДСП (дежурного по стоянке подразделения). Но делать было нечего, и лейтенант Ф. от греха подальше назначил Разбердыева дежурным по самой дальней второй стоянке, на которой стояли законсервированные борта второй эскадрильи, в полном составе убывшей в ДРА. Потом дежурный Ф. со своим помощником, лейтенантом Л. развели бойцов по стоянкам, поболтались по аэродрому, поужинали в солдатской столовой и отправились в казарму.

Нужно сказать, что домик для ДСЧ в зимних условиях был непригоден для полноценного времяпрепровождения — печка не работала и в ее холодной, забитой газетами утробе всю ночь с отвратительным шуршанием копошились крысы, ожидая, пока жертва заснет. После нескольких кошмарных ночевок в морозном, кишащем грызунами домике, дежурные стали перебираться на ночь в казарму.

Вот и теперь, поднявшись на второй этаж, они сбросили куртки и принялись играть в бильярд, поглядывая, как в телевизоре Горбачев в Рейкьявике сдавался Рейгану. Было уютно и хорошо. В окна смотрела зимняя ночь. Вскоре лейтенант Ф., разморенный теплом, прилег на койку и задремал.

Служба шла своим чередом даже в дреме. Вот пришли ДСП с первой стоянки, подошли к койке, доложили, что стоянка сдана караулу. Вот то же самое проделали ДСП с третьей стоянки, с четвертой. Вестей со второй стоянки не было. Лейтенант Л. потряс за плечо лейтенанта Ф., сказал:

— Что-то мне это не нравится. Нужно бы узнать.

— Тебе не нравится, ты и узнавай, — пробормотал лейтенант Ф. и повернулся на другой бок.

Лейтенант Л. спустился к дежурному по части, позвонил в караулку, поднялся, разбудил лейтенанта Ф.:

— Караул не принял вторую стоянку — там два борта не опечатаны.

— Ну не знаю, — сказал, зевая, лейтенант Ф. — Может, сходишь, опечатаешь, а я уж завтра побегаю…

Лейтенант Л. чертыхнулся и ушел в ночь, через снега, на самую дальнюю вторую стоянку, которая лежала за полосой гражданского аэродрома.

Лейтенант Ф. продолжал мирно спать в теплой, шумно храпящей казарме среди криков «Мама!», пуков и скрипов. Всегда спится особенно крепко и сладко, когда ты должен что-то сделать. А лейтенант Ф., как дежурный по стоянке части должен был шагать сейчас, преодолевая ледяной ветер, закрывшись до глаз воротником меховой куртки и матеря механика Разбердыева, который до сих пор не сдал стоянку караулу. Но дежурный спал, как Штирлиц перед Берлином…

А в это время его помощник, пересекая гражданскую ВПП, увидел, как над второй стоянкой трепещет в ночи красное зарево. Помощник рванул изо всех сил через метущую по черной полосе поземку, представляя догорающие останки вертолетов и злорадно думая, что он все же Помощник и лицо не очень ответственное.

Когда он вбежал на стоянку и затем в домик, Разбердыев осоловело сидел возле малиновой печки и подбрасывал в нее дровишки. В это время, вспыхнувшая от раскаленной трубы крыша горела ярким пламенем, и красные блики играли на боках ближайших вертолетов…

После долгой борьбы с применением мата, пинков, огнетушителя, снега, куртки Разбердыева, его же шапки, огонь был потушен. Когда явился караул, следы борьбы уже были заметены, крыша припорошена снегом, и только в домике сильно пахло мокрой гарью.

Наутро лейтенант Ф., выслушав эмоциональный рассказ лейтенанта Л., сказал, подняв палец:

— Теперь и ты знаешь механика Разбердыева.

— Сам ты Разбердыев, блядь! — ответил лейтенант Л.

«И то верно» — самокритично подумал лейтенант Ф., и, глядя на обгоревшие ресницы лейтенанта Л., расхохотался.

В феврале 1986 года в округе начались крупные учения. Магдагачинский полк, приданный 13-й десантно-штурмовой бригаде, принял в них участие полным составом. Его задачей было перебросить технику и личный состав бригады к китайской границе, на аэродром под Благовещенском.

Борт № 22 готовился к учениям. Задача была поставлена простая — полет строем, поочередная посадка на полосу аэродрома назначения — вертолет катится по полосе, борттехник с правым выбегают, открывают задние створки, уазик с бойцами съезжает и сворачивает с полосы вправо (или, если смотреть по полету — влево, чтобы не попасть под хвостовой винт), створки закрывают, прыгают в вертолет, он взлетает, за ним уже катится следующий. Борттехник Ф. тренировал водителя уазика въезжать в грузовую кабину и быстро выезжать из нее. Уазик постоянно срывался с направляющих. Наконец, когда один раз все прошло удачно, борттехник решил, что навык прочно закрепился в мозжечке бойца, и прекратил тренаж.